Воскресенье, 25 октября 1914 г.

Наша атака перед Ипром отбита неприятелем, имевшим на своей стороне численное преимущество; немцам даже удалось переправиться через Изер между Ньюпортом и Диксмюде. Кроме того, в своих радио они хвастают, что заняли Армантьер и Бейлель.

Вивиани, замещающий отсутствующего министра внутренних дел Мальви, сообщает на заседании совета министров об инциденте, который вызван был присутствием в одном из парижских ресторанов Кайо, мобилизованного на фронт в качестве офицера-казначея. Узнанный несколькими лицами, он, кажется, подвергся оскорблениям действием со стороны толпы. Полиция должна была вмешаться, чтобы избавить его от непростительных актов насилия. Два социалиста, Груссье и Кашен, рассказали об этом происшествии группе депутатов Сенского департамента; как сообщает в письме Галли, они без всякой снисходительности отнеслись к позиции и речам Кайо, который, даже в военной форме, резко, а главное пессимистично отзывается о правительстве. [314]

Понедельник, 26 октября 1914 г.

Поль Камбон телеграфирует, что студенты университета в Глазго единодушно избрали меня лордом-ректором. Когда англичане и мы одержим победу, я поеду в Глазго поблагодарить за этот выбор.

Немецкие войска, переправившиеся через Изер между Ньюпортом и Диксмюде, не могли двигаться дальше. На запад от Вислы и севернее Пилицы немцы отброшены к Ловичу, Скерневицам и Раве. Итак, Франция, Бельгия и Россия имеют теперь небольшую передышку.

Сегодня в Париже состоялось ежегодное заседание пяти академий под председательством Поля Аппеля. Оно прошло с большим подъемом. Аппель, Рене Думик, Гомолль, Лакур Гайе произнесли прекрасные патриотические речи, а я не имел права присутствовать там и рукоплескать им.

Вторник, 27 октября 1914 г.

Во избежание новых инцидентов Мильеран предпочел не удерживать Кайо в рядах армии и предоставил его в распоряжение министра финансов; в свою очередь Рибо, чтобы утолить его жажду личной деятельности, предоставил его в распоряжение министра торговли Томсона, который намерен дать ему поручение за океаном. Чтобы задержать немцев на Изере, бельгийское правительство распорядилось затопить всю местность между рекой и железнодорожной насыпью. Шлюзы у Ньюпорта были изрыты, и вода послушно преградила дорогу неприятелю.

Среда, 28 октября 1914 г.

Возвратившиеся из своей поездки в восточные окраины, Бриан и Сарро вполне определенно говорят о том, что в Париже ведется глухая кампания против моего отъезда и моей неподвижности. Они одобряют мое желание возвратиться как можно скорее к армиям на фронте, и в конце концов не удалось убедить совет министров, что я был прав. Наконец, поняли, что я был прав и что меня слишком долго связывали по рукам я ногам. Итак, правительство согласно, [315] чтобы я отправился сегодня вечером в Париж вместе с Марселем Самба, который в восторге, что будет меня сопровождать, и Рибо, который отказался от мысли пробыть в Бордо до последних чисел ноября. Мильеран тоже приедет потом в Париж, и мы вместе с ним отправимся в Дюнкирхен и Фюрнес. Правда, Жоффр снова писал Мильерану, что преждевременное возвращение правительства в Париж может, по его мнению, стеснить нас в наших военных операциях. Он не возражает против нашего возвращения в Париж примерно 20 ноября, но он желал бы, чтобы мы выждали этот срок. Нет, нет, я и без того слишком медлил. А теперь распорядился известить бельгийское правительство и короля Альберта о своем предстоящем посещении. Кроме того, я и Мильеран встретимся в воскресенье в Дюнкирхене с лордом Китченером. Поль Камбон, информированный Делькассе, устраивает это свидание, на которое будут приглашены Жоффр и Френч. Впрочем, Жоффр, кажется, уже не требует назначения Вильсона на место Френча, чего бы нам, конечно, не удалось добиться.

Из главной квартиры нам телефонируют: «Армия Дюбайля заметно продвинулась вперед в лесу Лепретр, в лесу Айли и Апремонском лесу. Неприятель усиленно бомбардировал участки Сампиньи, Макрин и Марботт». Что станет теперь с моими злосчастными коммунами в департаменте Мааса, жители которых вынуждены были оставить их и дома которых очутились теперь в непосредственной близости к линии огня? Увы, эти коммуны обречены на страдальческий удел и будут превращены в развалины. Марботт, Мекрин, Сампиньи — что останется от этих деревень, которыми когда-то ограничивался мой горизонт и вблизи которых я знал счастье? [316]

 

 

Глава девятая

В укрепленном лагере Парижа. — Встреча с лордом Китченером в Дюнкирхене. — Фош и маршал Френч. — Визит бельгийскому королю. — В Касселе и Брюэ. — В гостях у армий Мод Гюи и Кастельно. — Снова в Бордо. — Разрыв с Турцией. — Артиллерийский и авиационный материал. — Битва во Фландрии. — Снова отъезд из Бордо.

Четверг, 29 октября 1914 г.

Вчера вечером выехал с министром финансов Рибо и министром общественных работ Марселем Самба поездом из Бордо, сегодня утром прибыл на вокзал инвалидов и немедленно отправился в Елисейский дворец, все еще пустынный и унылый, с голыми стенами. Моя преданная Бабетт, собачка-бриарка с длинной шерстью, весело приветствовала меня.

Принимаю в своем рабочем кабинете сначала военного губернатора, затем префекта Сены. Генерал Гальени кажется мне теперь несколько склонным к критике. Однако при всем том его замечания заслуживают внимания правительства и моего. Фронт слишком растянут, говорит он, завеса наших войск слишком слаба, «из кружева». Он убежден, что немцы бросят во Францию еще значительные новые силы. Я отвечаю, что мы вынуждены держать всю линию фронта от моря до Швейцарии, так как у союзников нет более мощных активов. Мы должны, продолжает он, спешно создать территориальные дивизии. Он считает, что их легко отправить в Париж и вверить его начальству. Берется обучить их и отправлять на фронт по мере того, как их будут требовать от него. Он сурово отзывается об «инерции» канцелярий военного министерства.

Делание сообщает мне, кажется, не без доли злорадства, о кампании, которую, по его словам, ведут против меня «консервативная буржуазия и, в частности, круги адвокатуры и суда». Мне, как говорит он, не делают никаких конкретных упреков, но эти господа в плохом настроении и, [317] естественно, ополчаются против меня. Это настроение, быть может, в большей мере результат расстройства экономической жизни, пролонгации моратория, застоя в делах, нежели ужасов войны. Оно проявляется в мягких, но непрекращающихся насмешках над «правительством в Бордо», причем олицетворением правительства охотно считают президента республики.

Извещенный офицерами связи о моем приезде в Париж, генерал Жоффр тоже явился провести со мной часок. Он, как всегда, вполне владеет собой, и его умышленный оптимизм нисколько не расстроен длительностью операций и их неопределенным характером. Он продолжает считать, что правительство не должно возвращаться теперь в Париж. Но приводимые им аргументы не кажутся мне безусловно убедительными, и я не скрываю от него своего мнения. Он теперь спокойнее, чем в последнее время, в вопросе о военном материале и снаряжении, хотя медленность производства все еще приносит разочарования. Он был очень встревожен событиями в Бельгии, но послал Фошу одно за другим подкрепления и считает, что с этой стороны опасность устранена. Он поедет со мной в воскресенье в Дюнкирхен и в понедельник в Фюрнес. Лорд Китченер велел передать мне, что будет счастлив встретиться с Жоффром, Мильераном и мною.

Чтобы прощупать немного ту недовольную буржуазию, о которой мне с такой настойчивостью говорил префект Сены, я поехал в академию. Я отправился туда в обществе моего друга Эжена Брие, который на днях уезжает в Соединенные Штаты и берет от меня рекомендательное письмо к президенту Вильсону. Он сообщил мне, что сегодня академия будет редактировать ответ на манифест девяноста трех представителей немецкой интеллигенции {32}, пытавшихся возложить на союзников ответственность за войну, и сказал, что многие из моих собратьев по академии желали бы знать мое мнение относительно предполагаемого текста ответа. У меня не было ни малейшего возражения по поводу прочитанного мне текста. Он составлен Эрнестом Лависсом, и академия приняла его единогласно. Марсель Прево, служащий теперь в чине артиллерийского капитана в укрепленном лагере, [318] явился в форме, чтобы выполнить свою роль председателя академии и председательствовать на заседании. Пьер Лоти, который благодаря Гальени тоже снова надел свой мундир морского офицера, принес нам на это мирное собрание помощь от флота.

Некоторые академики, и я в том числе, были того мнения, что после нашествия немцев на Бельгию избрание в академию такого писателя, как Метерлинк, имело бы важное значение в глазах всех дружественных народов. Однако Лависс сообщил мне, что Лами и другие академики противятся этой кандидатуре. Они находят, что Метерлинк является скорее представителем немецкого духа, чем французского, и, кроме того, ссылаются также на то, что некоторые его книги включены в индекс — возможно даже, что в этом заключается основной мотив их оппозиции. Если избрание не может быть единогласным, то, конечно, лучше отказаться от нашей идеи и не воздавать Бельгии почести, которая подверглась бы оспариванию.

В конце дня Госсорг, вице-председатель ассоциации парламентских журналистов, сказал мне, что в палате, где слоняется несколько праздных депутатов, мне делают упрек в том, что я посвятил первый день своего пребывания в Париже академическим пустякам. Быть может, они правы. Но строгая конституция не разрешает мне прогуливаться по кулуарам Бурбонского дворца. А затем манифест девяноста трех, пожалуй, вовсе не является такой уж мелочью.

Пятница, 30 октября 1914 г.

Вместе с министром общественных работ Марселем Самба инспектировал различные военные учреждения, работающие на распределительных пунктах вокзалов в Нуази-ле-Сек и Пантен. В Нуази нас обступила толпа, проявлявшая весьма благожелательное отношение к нам. Самба приятно удивлен оказанным нам приемом. «К счастью, — говорит он, — взгляды народа нисколько не походят на взгляды некоторых народных представителей». Мы с интересом осматриваем в помещениях вокзала аптеку и помещения военной врачебно-санитарной части. Мы осматриваем почтовые вагоны, продовольственные [319] склады интендантства, груды припасов и консервов, отбросы и обломки, подобранные на полях сражения артиллеристами и саперами. В Пантене остановился санитарный поезд. Я вхожу в вагоны, подолгу беседую с ранеными. У них и здесь только одна забота — поскорее выздороветь, чтобы вернуться на фронт. На военном кладбище в Пантене я возложил венок. Дождь моросит на свежие могилы. Много родственников, они молятся за умерших и имеют вид людей, примирившихся со своей судьбой.

После обеда другие посещения. Мы были в госпитале Вожен, в лазаретах в большом дворце на Елисейских полях, в лазарете, устроенном академией на площади святого Георгия в отеле Тьера; в административном комитете лазарета академии участвуют Фредерик Массон, Габриель Ганото, Эмиль Пикар и другие «санитары» с громким именем. Фредерик Массой с добродушной ворчливостью не скрывает от меня, что не одобряет нашего отсутствия в Париже. «Я тоже, — отвечаю я ему смеясь, — но попробуйте убедить военные власти. Думаю, они ни в чем не смогут отказать историку Наполеона». Я спрашиваю его мнения, что лучше передать мне для раненых: знаки отличия или деньги? «Несколько знаков отличия, — говорит он, — и побольше денег». Я, как могу, исполняю это категорическое указание.

В конце дня я с Рибо и Самба отправились на главную почту ознакомиться с работой ее гражданских и военных отделов. Не проходит дня, чтоб я не получал очень резких жалоб против полевой почты и не сообщал о них военному министру. Все попытки реформ не привели до сих пор ни к какому результату. На главную почту ежедневно поступают более девятисот тысяч писем, адресуемых на фронт. Тем не менее почтовые работники утверждают, что теперь всякая волокита уже изжита и только заказные отправления приходят с запозданием на восемь дней, но и это скоро будет приведено в порядок.

Перед зданием главной почты сгрудилась большая толпа прохожих и любопытных, которые приветствуют нас при нашем выходе. Очевидно, парижане в целом не питают к правительству злобы за это долгое отсутствие. Однако ругательные [320] письма продолжают поступать, министров и меня продолжают называть «мародерами» и находящимися «в бегах» — потому только, что правительство считало своим долгом подчиниться требованиям военной власти. Истории нелегко будет уничтожить эту цепкую, ядовитую легенду.

Суббота, 31 октября 1914 г.

Утром садимся с Гальени в автомобиль и объезжаем восточный и северный участки укрепленного лагеря. Гальени продолжает сурово отзываться о работе военного министерства и жаловаться на то, что не сформирована территориальная армия. Каждый раз, когда я обращаюсь к Мильерану, он отвечает мне, что мы формируем новые дивизии, как только собираем необходимый для учебы командный состав, но в последнем все более чувствуется недостаток. Гальени признает сложность проблемы, но высказывает опасение, что военная администрация не видит всей важности этой проблемы. Мы проезжаем через Mo, и Гальени показывает мне за городом окопы, которые немцы вырыли в тот момент, когда против их ожидания начались битвы на Урке и на Марне. Хотя эти окопы созданы наспех, они глубоки и устроены по всем правилам военного искусства. Затем генерал подвез меня к окопам, которые по его приказу вырыты за последние два месяца. Работы велись весьма энергично, и я поздравляю с этим Гальени.

«Мы, — говорит он, — изучили первые военные события и извлекли из них положительные уроки, которыми и руководствовались. Мы уже не рассматриваем те укрепления, которые предусматриваются в старых планах, как крайнюю линию укреплений. Мы старались отодвинуть линию сопротивления как можно дальше от города. С этой целью мы подготовили позиции, которые в случае надобности могут быть заняты отчасти мобильным гарнизоном, отчасти полевыми армиями. На основе этой концепции, плода опыта, нами уже построена линия укреплений от Терена до Огомна. Слева она упирается в мостовое укрепление, построенное нами севернее Бове, справа она тянется до Лонгпон и долины Савьер. На известных промежутках она снабжена [321] защитными сооружениями, мы возвели их вдоль Терена, южнее Бове, вдоль Уазы, между Крейль и Вербери, вдоль Отомны и, наконец, на северных опушках лесов Виллерс-Коттере и Ретцского. Все эти работы были выполнены исключительно войсками укрепленного лагеря. Кроме этих линий, мы решили создать еще одну, которая позволила бы в случае необходимости перенести поле военных действий еще дальше. Она теперь строится. Я сейчас покажу вам ее. Слева она упирается в Эпт, справа — в Урк. Как вы увидите, работы уже подвинулись далеко вперед. Мы использовали на них войска укрепленного лагеря, а также пятнадцать тысяч безработных рабочих, которым мы дали работу». Одновременно Гальени передал мне несколько докладных записок; одна из них, с чертежами в тексте, содержит данные по устройству окопов, нормы их ширины и глубины, подчеркивает неудобство слишком прямолинейных направлений и профилей с резкими выступами, указывает лучший способ устройства сообщений и прикрытий. По всему, что говорит Гальени, видно, что это человек порядка и методичности.

Во второй половине дня я принимал в Елисейском дворце Этьенна Лами, неизменного секретаря французской академии. Он весьма лояльно объясняет мне, по каким соображениям он является противником кандидатуры Метерлинка. В Бельгии католическое правительство. Мы рискуем возбудить его недовольство. Зато Лами считает, что после войны мы можем принять в академию союзных государей, причем он, волнуясь, говорит о победе, как о чем-то реальном, уже находящемся в наших руках.

Массар, вице-председатель муниципального совета и редактор «La Patrie», в форме капитана территориальных войск, с грустью говорит мне, что Париж начинает отделяться от правительства и от меня; в трамваях ведутся неприятные разговоры; война причиняет много бедствий; газеты жалуются на цензуру; можно ожидать беспорядков в тот день, когда будут отменены пособия семьям мобилизованных. Я отвечаю Массару, что они не будут отменены до заключения мира и даже тогда не будут отменены сразу. Тем временем Рибо вынужден изобретать новые способы для приведения [322] бюджета в равновесие, так как считает затруднительным требовать новых налогов от налогоплательщиков, которые почти все находятся на фронте. Нам придется жить на ссуды Французского банка и на эмиссию бонов национальной обороны. Это, конечно, не является безупречным финансовым режимом, война заставляет нас влезать в долги, которые рано или поздно лягут тяжелым бременем на наше народное хозяйство и нашу валюту.