Воскресенье, 21 марта, 1915 г.

В половине второго ночи меня разбудил звонок по телефону. Почтовое отделение Елисейского дворца извещало меня, что согласно предупреждению, полученному управлением военного губернатора из Компьена, два цеппелина направляются в Париж. Через несколько минут по соседним с дворцом улицам проехали автомобили пожарной команды, их гудки слышны были по всему кварталу. Дворцовые сторожа погасили огни в саду, завернули газовые рожки и выключили электрические лампочки. Весь город внезапно погрузился во мрак. Тотчас же прожекторы на Эйфелевой башне и на Триумфальных воротах направили снопы своих лучей на ясное звездное небо. Мы открыли в большой спальне окно, выходящее в парк, и вперились глазами в усеянное звездами [524] необъятное пространство над верхушками деревьев. Вдруг часовой в саду дает знать, что прямо на нас идет цеппелин со стороны предместья Сент-Оноре. Тогда мы перешли в одну из комнат с видом на террасы, и почти тотчас же я различил на небе, пересекаемом лучами прожекторов, движущееся гигантское позолоченное веретено. Наши батареи взяли его под обстрел, и вокруг него летали раскаленные докрасна снаряды, словно дождь аэролитов. Он словно смеялся над их бессильным роем и продолжал свой путь с величественным спокойствием. Однако, чувствуя себя преследуемым светом прожекторов, внезапно повернул на север и исчез в темноте. Два-три других дирижабля тоже приблизились к Парижу, но были вынуждены удалиться. Бомбы были сброшены на улицу Дам, в Батиньоль и Нейи. Из укрепленного лагеря поднялись аэропланы и погнались за цеппелинами. Около четырех часов утра немецкие дирижабли удалились, канонада прекратилась, и мало-помалу зажглись огни в городе, снова безопасном.

Утром я узнал, что в Париже не было раненых, но шесть человек ранены в окрестностях Парижа, на острове Гранд-Жатт, в Курбвуа и Леваллуа. Я отправился с мадам Пуанкаре осведомиться об их состоянии. Никто не ранен тяжело, но среди жертв находятся две девочки тринадцати и восьми лет, отец их мобилизован. Много других бомб упало в Компьене и Сен-Жермене. Они везде причинили только материальные убытки.

Жоффр завтракал в Елисейском дворце вместе с министрами. После завтрака между всеми нами состоялся разговор, затянувшийся до четырех часов дня. Главнокомандующий очень ясно изложил нам свои идеи. Он снова объяснил операции в Шампани тем, что был поставлен перед необходимостью помочь русским и не допустить немцев раздавить русских в Польше. Он говорит, что считает достигнутые результаты удовлетворительными, но не желает продолжать атаки дальше, так как в настоящий момент вынужден еще экономить снаряжение. В противоположность тому, что мне сказали офицеры связи, мы за один месяц израсходовали больше снарядов, чем произвели, и запас их снова снизился с шестисот до четырехсот пятидесяти снарядов на орудие. [525]

Жоффр предупреждает нас, что мы вступаем теперь в период ожидания. Нет недостатка ни в орудиях, ни в ружьях, но кризис активов не прекратился, он прекратится не раньше 15–20 апреля. Кроме того, резервная армия состоит пока еще только из четырех корпусов, вместе с призывниками 1915 г. и с формируемыми теперь частями — Жоффр признает теперь их целесообразность — она будет насчитывать восемь корпусов. К 15 апреля он намерен снова перейти в наступление, одновременно на двух участках фронта, и не сомневается, что нам удастся тогда прорвать линию немецкого фронта. Он высказывается весьма категорично. Решение должно наступить на нашем фронте и наступит, вероятно, до лета, несомненно — до осени. Перед нами находятся лучшие немецкие армии. Когда они будут побеждены, Германия будет всецело в нашей власти, они уже теперь на пути к поражению. Мы берем гораздо больше пленных, чем в последние месяцы, даже офицеры-немцы начинают сдаваться в плен. Когда у нас будут в необходимом количестве снаряды и резервы, генерал примет свои решения, от которых ожидает победы. Он не желает, чтобы Китченер отправил нам всю армию, которую он теперь формирует. Считает, что после пополнения армии Френча, которое должно произойти через несколько дней, у нас будет достаточно английских войск. По-видимому, он не желает получить их больше этого количества. Но он считает необходимым, чтобы маршал Френч был подчинен его командованию. По этому вопросу придется вести переговоры с Китченером, когда он прибудет во Францию.

Жоффр говорит об англичанах с некоторым оттенком горечи. Отказывается дать им Дюнкирхен в качестве морской базы. Между тем Китченер настойчиво заявляет, что, если ему не дадут эту базу, он не будет в состоянии снабжать свои войска. Здесь заложено опасное семя раздора. Я указываю на это главнокомандующему и предостерегаю его, но он не уступает.

Я обращаю его внимание на то, что, если нам не удастся сговориться с англичанами, они не пошлют свою новую армию во Францию и будут искать другой театр военных действий. [526] Жоффр отвечает мне, что ничего не имеет против этого. «Но предположите, — говорю я, — что Италия решила принять участие в войне и что Англия послала свои войска в Пьемонт. Возможно, что по политическим соображениям нам нельзя будет допустить, чтобы Англия одна оказала помощь Италии, ибо мы имеем основания полагать, что Италия все более обращается в сторону Англии и готовится заключить с ней в будущем средиземноморский союз». — «Никогда я не соглашусь, — отчеканивает свои слова Жоффр, — на изъятие хотя бы небольшой части наших войск с нашего фронта, так как решение наступит именно здесь». Жоффр объявил нам этот ультиматум так решительно, с таким твердым сознанием своей полной независимости от гражданской власти, что я счел себя вынужденным возразить ему: «Генерал, правительство не приняло решения по этому вопросу, но, если оно решит отправить войска в Италию, вам придется только подчиниться». — «В таком случае, господин президент, — с жаром воскликнул Жоффр, — мне не останется ничего другого, как дать убить себя перед своими войсками». — «Нет, мой дорогой генерал, вы не сделаете этого, так как это тоже особый способ неповиновения. Как страж конституции, я могу только поддерживать права правительства. Но мы благодарны вам за то, что вы открыто высказали нам свои мысли». Жоффр глядит на меня своими добрыми голубыми глазами и спокойно продолжает: «Я рассчитываю добиться до мая решения во Франции и, когда наш фронт будет отодвинут и менее растянут, я не стану более возражать против отобрания нескольких воинских частей, которые могут быть полезными на другом театре военных действий». Добродушие Жоффра, его откровенные объяснения, его мягкое упорство произвели на министров и на меня благоприятное впечатление. Итак, мы снова оказываем ему доверие, которого он требует от нас.