Воскресенье, 25 июля 1915 г.

Вивиани сообщает мне, что Саррайль не настаивает на своем отказе. Он уехал в Монтобан, но заявил, что он не из того теста, из которого делаются генералы Буланже.

Председатель совета министров кажется мне сегодня очень подавленным. Он говорит, что палата требует «головы Мильерана» и что эта неделя не пройдет без катастрофы.

Перед своим отъездом в Рабат Лиоте принес мне записку, в которой настойчиво требует, чтобы при принятии решений об отправке войск на Дарданеллы не принимали во внимание марокканских вопросов. Эти решения, пишет он, должны исходить только из соображений военного характера или соображений общей политики, о которых генерал-резидент не имеет особой информации. Что касается Марокко, он берется защищать его теми средствами, которые находятся в его распоряжении.

Получил от Пенелона весьма печальные сведения о наших потерях в Аргоннах. 20 и 30 июня 25-й и 32-й корпуса потеряли приблизительно три тысячи и пять тысяч пятьсот человек. 13 июля 5-й корпус потерял около девяти тысяч двухсот человек, 14 июля 15-я колониальная дивизия, 128-я пехотная дивизия и 42-я пехотная дивизия потеряли в целом четыре тысячи триста человек. Большое число убитых и раненых офицеров заранее устраняет всякое предположение о фактах коллективного упадка духа перед неприятелем (défaillance collective). Надо, однако, заметить, что употребляемые немцами удушливые газы вызывают у всех оглушение и даже обморочное состояние, которые парализуют даже наиболее сильных.

После долгих переговоров Братиану объявляет, что готов подписать политическую конвенцию с Францией и ее союзниками, [698] включающую военное сотрудничество. Однако он не может указать теперь момент, когда Румыния откроет военные действия, он предлагает предоставить это тем, которым будет поручено составить и заключить военную конвенцию (Бухарест, № 359 и сл.).

По-видимому, наступил уже кульминационный пункт в сражении за обладание Варшавой. Русские продолжают держать на почтительном расстоянии армии неприятеля, старающиеся окружить старую столицу Польши.

Понедельник, 26 июля 1915 г.

У меня был Комб, причем он и на сей раз заявляет, что послан Брианом. Комб определенно решил убедить меня в необходимости перемены министерства. «Кабинет, — утверждает он, — истощил свои силы и дискредитирован. Никто больше не желает Мильерана. Составьте широкое министерство национальной обороны с Брианом как председателем совета министров и военным министром. Сохраните Вивиани в качестве министра, если он согласится. Меня поставьте на какое угодно место, в уголке. Возьмите Фрейсине, как министра без портфеля, Клемансо — морским министром, если он согласится, Пейтраля, Рену и других. Рибо, конечно, надо оставить. Предложите портфель или министерство Дени Кошену. Я того мнения, что во время войны надо отказаться от политики. Не удерживайте Сарро и Мальви, они в настоящий момент не придают большой силы кабинету. Сегодня я уезжаю, наконец, обратно в Пон, но я считал нужным сказать вам свое мнение. Я сентиментален, несмотря на мой внешний вид. Если я на этих днях согласился принять пост председателя радикально-социалистической партии, то сделал это из чувства долга, а также, разрешите мне сказать это, из чувства лояльности и преданности вам. Моя жена умоляла меня отказаться. Вот ее письмо». И он читает мне: «Мой дорогой...» Комб и сегодня произвел на меня впечатление очень честного, прямого и благонамеренного человека, но не надо слепо следовать всем его советам.

Депутат Клемантель сообщает мне, что палата депутатов намерена дать кабинету бой по вопросу о парламентском [699] контроле над армиями. По его словам, собираются созвать пленарное собрание левых партий. По собственному почину он обещает мне стараться успокоить умы.

Вторник, 27 июля 1915 г.

В совете министров Вивиани говорит об обостряющемся конфликте между парламентом и правительством. Сегодня после обеда произойдет еще совещание фракций. Требуют свободного контроля парламента над врачебно-санитарной частью в армии. Другие требуют, чтобы депутаты могли сами проверять состояние укреплений в окопах. Я настаиваю на недопустимости таких узурпации. Умоляю правительство защищать свои прерогативы. «Авторитет правительства, — отвечает Вивиани, — ослаблен ошибками военного министерства». Палата, продолжает Вивиани, желает преобразования кабинета. Я возражаю, что если начнется министерский кризис, то невозможно будет предвидеть его конец, а если кризис затянется, то станет возможно все — восстание, революция, военная диктатура, — и все это перед лицом неприятеля. Рибо, Бриан и Оганьер энергично поддерживают меня. Но все эти интриги явно обескураживают председателя совета министров.

Затем мы приступаем к вопросу о Дарданеллах. Гуро составил записку, в которой категорически подчеркивается необходимость послать еще три-четыре дивизии. Совет министров, присоединившийся теперь к этому мнению, поручает Вивиани и Мильерану столковаться об этом с Жоффром.

Кроме того, Делькассе телеграфировал в Лондон (№ 2247); он требует от Китчинера и английского правительства, чтобы, согласно мнению Гуро и Байу, незамедлительно была предпринята операция против фортов и батарей Кум-Кале; эта операция необходима ввиду опасного положения наших войск на краю полуострова Галлиполи.

В конце дня мы узнали, что английский кабинет обсуждал наше предложение. Он пришел к заключению, что не может навязывать сэру Джону Гамильтону операцию, которую тот считает рискованной и опасной. Она обойдется слишком дорого и, по мнению английского главнокомандующего, [700] повредит его плану. Тем временем наши солдаты гибнут под огнем артиллерии в Кум-Кале.

На вершине Лингекопф идут непрерывные бои.

На Изонцо генералу Калорне удалось занять горы Сейбузи и Микеле.

Среда, 28 июля 1915 г.

Буассонна, наш дипломатический агент при восточном экспедиционном корпусе, находящийся проездом в Париже, обрисовал мне положение на Галлиполи; оно очень серьезно. Лагерь ожесточенно бомбардируется неприятелем. Хотя наше снаряжение укрыто за стеной форта, оно воспламеняется от снарядов, пускаемых с азиатского берега. Войска не в состоянии более держаться.

Вивиани был вчера в Шантильи у Жоффра. Главнокомандующий самым решительным образом заявил, что скорее выйдет в отставку, нежели допустит, чтобы делегаты сенатской комиссии осматривали оборудование крепостей в зоне действующих армий.

Четверг, 29 июля 1915 г.

Вивиани докладывает совету министров о своем разговоре с Жоффром. Так как министры не желают брать на себя ответственности за уход Жоффра, Вивиани поручено передать Будано отрицательный ответ.

Соглашение с палатой депутатов представляется более легким делом. Фракции приняли резолюцию, в которой утверждаются право и долг парламента осуществлять свой контроль как существенный элемент национальной обороны, и правительству предлагается обеспечить, наконец, регулярный и постоянный характер этого контроля. В резолюции говорится также, что комиссии могут делегировать своих членов во временные и определенные миссии. Вивиани потребует дополнения этого параграфа словами: «с согласия правительства» или, по крайней мере, словами: «не вмешиваясь в военные операции и не стесняя их».

Жоффр, кажется, возражает против идеи поручить Саррайлю командование усиленным экспедиционным корпусом. [701] Он предпочитает Франше д'Эспере. Кроме того, он считает необходимым сохранить на своем фронте до сентября все силы, которыми он располагает в настоящий момент.

Во время заседания совета министров Мильеран получил длинное письмо, подписанное Жоффром и явно составленное третьим бюро главной квартиры. Это письмо заполнено замечаниями дипломатического характера и имеет тенденцию подчинить главной квартире всю подготовку дополнительной дарданельской экспедиции. Совет министров несколько поражен этим и просит пригласить Жоффра в Елисейский дворец на совещание с министрами в субботу утром.

Рибо подробно излагает свои финансовые планы: выпуск займа в сентябре, затем новые налоги для обеспечения этого займа, введение с 1916 г. подоходного налога с изъятием из него лиц, мобилизованных в армию, десятипроцентные прибавки к существующим прямым налогам — словом, то дополнительное обложение, которое стало неизбежным ввиду затянувшейся войны.

Делькассе докладывает о новых затруднениях, встречаемых им в Петрограде при переговорах с Румынией и в Лондоне при переговорах с Болгарией. Что касается Петрограда, я предлагаю телеграфировать императору, если Сазонов не сообразуется с нашей точкой зрения. Что касается Болгарии, совет министров полагает, что надо постараться сначала урегулировать румынский вопрос, а потом уже возобновить демарши в Софии.

В конце дня Вивиани, очень мрачный, пришел сказать мне, что ему еще не удалось прийти к соглашению с фракциями по вопросу о характере контроля. Делькассе уведомляет меня, что Англия настаивает на том, чтобы не откладывать новые разговоры с Болгарией. Нам трудно не удовлетворить требования Англии, но я требую, чтобы ясно объявили Сербии, что мы не имеем в мыслях принести в жертву сербские интересы и что всякое обещание, данное Болгарии, построено на предположении аннексии Сербией Боснии и Герцеговины и территории, дающей доступ к Адриатическому морю. [702]

Пятница, 30 июля 1915 г.

Подполковник Мессими вчера ранен в Эльзасе. Я телеграфировал ему в Жерармер, куда он перевезен. Я только что получил его письмо от 25 июля, в котором он протестует против «лживых известий официальной сводки». В ней говорилось, что мы взяли Барренкопф. Это его батальоны под его начальством пытались, но безуспешно, укрепиться на вершине Ленж. Что касается взятия Барренкопфа, оно стоило нам тысячу убитых, две тысячи раненых и тысячу пятьсот взятых в плен; 5-я стрелковая бригада, которая проникла на вершину, могла удержаться на ней не более четырех часов. Мессими очень резко отзывается о главной квартире и ее офицерах связи.

«Norddeutsche Allgemeine Zeitung» печатает выдержки из бельгийских архивов, захваченных в Брюсселе немецкими войсками. Среди них имеется донесение от 16 января 1914 г. бельгийского посланника в Берлине, бедного барона Гильома, чудака, о котором я уже говорил выше. В этом донесении Делькассе, Мильеран и я обвиняемся в том, что мы вели политику «квасного патриотизма (cocardière) и шовинизма» {57}. Увы, бельгийское правительство теперь слишком хорошо знает, с чьей стороны имели место национализм и империализм.

Сазонов рассказал Палеологу о печальном положении, в котором находится русское правительство. «Ради бога, — воскликнул он, — дайте нам винтовки!» (Петроград, №930).

Суббота, 31 июля 1915 г.

В одиннадцать часов утра, во время заседания совета министров, приехал Жоффр беседовать с министрами и со мной о дарданельской экспедиции. Сначала он заявил нам, что ему трудно найти четыре свободные дивизии, в особенности ввиду недостатка артиллерии и снарядов. Но мало-помалу он согласился с представленными ему доводами. Мы сошлись на том, что надо изучить вопрос о дополнительной экспедиции, но решение о ней будет принято только в том случае, если англичанам удастся операция, задуманная сэром Джоном Гамильтоном. [703]

После завтрака состоялось новое заседание совета министров, без Жоффра, причем постановлено было, что начальником экспедиции будет назначен Саррайль, которому теперь уже будет поручено выработать ее план. Через пятнадцать дней он отправится в путь, чтобы, как бы то ни было, принять командование обеими находящимися там дивизиями.

Разговор с Жоффром носил очень непринужденный и задушевный характер. Мы сказали главнокомандующему о требовании комиссии сената относительно осмотра крепостей. Он с готовностью согласился на посещение делегатов под руководством генерала Дюбайля. Но вместе с тем он изложил министрам — как я сам неоднократно имел случай делать это по указаниям офицеров связи, — что от тяжелой артиллерии отныне невозможно защищать крепости, уже осажденные неприятелем, и надо во что бы то ни стало защищать их до осады. Он составит директивы в этом смысле. Вместе со мной он жалуется на то, что декрет 1909 г. еще не изменен.

При своем приходе Жоффр имел несколько озабоченный вид, но за завтраком он заметно пришел в лучшее настроение и весело беседовал со всеми министрами. Он все еще помышляет о наступлении, которое должно состояться через пять-шесть недель. Я повторяю, что ему надо будет тогда обсудить этот вопрос с правительством, так как затянувшаяся война заставляет нас беречь людей и сохранить нашу армию для того момента, когда англичане, русские и итальянцы будут в состоянии атаковать.

Барон Гильом, крайне смущенный, дал Феликсу Декори жалкие объяснения по поводу своего донесения; он не отрицает подлинности последнего. Будучи бельгийцем, а не французом, говорит он, я не видел ничего плохого в том, чтобы Франция купила сохранение мира, уступив силе немцев. Он признает, что события доказали его неправоту. Как замечает «Journal de Genève», публикуемый немцами документ идет вразрез с утверждениями Германии. Он показывает, что бельгийская дипломатия даже после Агадира часто была настроена больше в пользу Германии, нежели Франции, и, следовательно, нелепо обвинять Бельгию в том, что она включилась в Тройственный союз. [704]

Новое письмо от Мессими, помеченное 29 июля: «Я пережил трагические дни, возвышенные и прекрасные. Героизм наших стрелков превзошел самые смелые мои ожидания. Но я снова обращаюсь к вам с настоятельной просьбой: избавьте нас от теоретиков, которые видят войну только из прекрасного далека. Я довольно тяжело ранен в бедро двумя осколками гранаты. Рана причиняет мне большие страдания, но я считаю, что мне повезло, так как ни моей жизни, ни моей ноге не угрожает опасность». Мессими исправляет указанную им в прошлом письме цифру — тысячу пятьсот попавших в плен. «Правильнее было бы написать: тысячу пятьсот пропавших без вести. Произведенные нами поиски установили, что большинство этих пропавших без вести не попали в плен, а убиты».

Сегодня «Journal» извещает, что он перешел в руки группы, возглавляемой Шарлем Эмбером. В том же номере появилась новая статья: «Пушек! Снаряжения!» Сенатор от департамента Маас приветствует в ней правительство за меры, принятые для ускорения производства, но жалуется, что не послушались его и после его речи от 13 июля 1914 г. {58}, и вставляет фразы, едва ли способные поддержать доверие. С каждым днем становятся все труднее и неблагодарнее наши усилия сохранить стойкость и единство. Но ни армия, ни ее командиры, ни правительство, ни я не устанем. Год назад мы боролись за мир. Теперь мы боремся за победу.

 

 

Примечания

На службе Франции 1914–1915

{1} Уверенность в выступлении Англии на стороне Франции основывалась на ряде соглашений, заключенных между французскими и английскими генеральными и морскими штабами и в известной степени одобренных английским правительством. Англо-французское соглашение от 8 апреля 1904 г. не являлось формальным военным или политическим союзом, а только регулировало целый ряд важнейших спорных колониальных вопросов между обеими странами. Франция вслед за этим соглашением стала добиваться более тесных, а если это возможно, то и формальных союзных отношений с Англией. Хотя английское правительство во всех франко-германских столкновениях оказывало активную дипломатическую помощь Франции, оно, однако, не хотело связывать себе руки формальным союзным договором, так как оно все еще не потеряло надежды прийти к соглашению по основным противоречивым вопросам с Германией, в первую очередь по вопросу о взаимной задержке темпов военно-морского строительства. В феврале 1912 г. английское правительство послало со специальной миссией в Берлин военного министра лорда Хольдена для переговоров по этому вопросу. И лишь после того, как германское правительство в качестве платы за временную приостановку темпов морского строительства потребовало от английского правительства формального политического договора, согласно которому Англия должна была обязаться объявить нейтралитет в случае франко-германской войны, что и явилось причиной неудачи миссии лорда Хольдена, английское правительство согласилось войти в более тесный контакт с французским правительством на предмет совместных действий в будущей войне. В июле 1912 г. английское правительство [706] перевело из Средиземного моря (с острова Мальты) большую часть своей эскадры к берегам Англии, защита же морских путей в Средиземном море была поручена французскому флоту. Англия, в свою очередь, обязалась защищать французские северные берега от Германии в случае франко-германской войны. Это джентльменское соглашение обоих морских штабов было затем скреплено политическим соглашением. После длительных переговоров (с июля по 22–23 ноября 1912 г.) английский министр иностранных дел сэр Эдуард Грей и французский посол в Лондоне Поль Камбон облекли это соглашение в форму обмена письмами. 22 ноября 1912 г. Поль Камбон обратился к Эдуарду Грею со следующим письмом:

«За последние годы французские и британские морские военные эксперты время от времени совещались. Всегда предполагалось, что совещания не ограничивают свободу каждого правительства решить в любую минуту в будущем, должно ли оно или нет помочь другому военной силой. Мы согласились, что совещания экспертов не рассматриваются и не должны рассматриваться как обязательство, которое может побудить какое-либо из правительств к выступлению при обстоятельствах, которые еще не наступили и могут никогда не наступить. Так, например, расположение французского и английского флотов в настоящее время не основывается на обязательстве сотрудничать в войне.

Вы, однако, заметили, что в случае, если одно из правительств будет иметь серьезные основания ожидать не вызванного им нападения со стороны третьей державы, то будет важно знать, может ли оно в этом случае рассчитывать на вооруженную помощь другого.

Я согласен, что в случае, если одно из правительств будет иметь серьезные основания ожидать не вызванного им нападения со стороны третьей державы или какого-либо события, угрожающего общему миру, то оно должно обсудить немедленно с другим, будут ли оба правительства действовать вместе для предупреждения нападения и для сохранения мира, и если так, то какие меры готовы они совместно принять. Если меры включают военное выступление, то должны [707] быть немедленно приняты во внимание планы генеральных штабов, и правительство тогда решит, в какой мере они будут приведены в действие».

23 ноября 1912 г. Грей ответил Камбону письмом такого же содержания. Следующим шагом укрепления военно-политических связей обеих стран явилась заключенная в феврале 1913 г. обоими морскими штабами англо-французская морская конвенция. Все это вместе, а главное, совпадение интересов, давало уверенность Франции в том, что Англия без союзного договора придет ей на помощь в войне против Германии.

{2} Закон о трехлетней службе во Франции, принятый палатой депутатов 19 июля и утвержденный сенатом 7 августа 1913 г., явился одним из целой серии военных законов, принятых в 1913–1914 гг. всеми крупными европейскими странами, начало которым положила Германия. После окончания балканских войн, которые изменили соотношения сил в Юго-Восточной Европе не в пользу центральных держав, германское правительство объявило в январе 1913 г. о введении нового военного закона об увеличении постоянной армии. Таким образом, Германия только в марте 1911 г. увеличила свою постоянную армию до 625 тысяч и в июне 1912 г. провела новые военные законы по усилению своих вооруженных сил, на что было ассигновано дополнительно 1100 миллионов марок. Новый германский закон, который был принят рейхстагом 3 июля 1913 г., сразу же увеличивал армию с 625 тысяч до 760 тысяч человек (с офицерами), а в октябре 1914 г. личный состав германской армии должен был достигнуть 820 тысяч человек.

Австро-Венгрия после увеличения в 1912 г. ежегодного контингента приема на военную службу с 103 тысяч до 150 тысяч человек выработала в 1913 г. новый закон, утвержденный в марте 1914 г., об увеличении ежегодного контингента до 200 тысяч человек.

В ответ на усиление германской армии французское правительство выработало проект усиления своей армии. Ввиду недостаточных контингентов французский генеральный штаб прибег к увеличению постоянного состава армии посредством [708] введения трехлетнего срока службы. Этот закон, отменивший закон 1905 г. о двухлетнем сроке службы, до и во время его обсуждения вызвал большое волнение в стране и расколол общественное мнение страны на два лагеря. Согласно этому закону, личный состав французской армии увеличивался до 750 тысяч человек (с офицерами).

В ответ на усилие германской армии Россия, в свою очередь, также увеличила штатный состав постоянной армии. Согласно программе реорганизации русских вооруженных сил конца 1913 г., состав русской армии должен был быть увеличен с 1300 тысяч до 1800 тысяч человек в 1917 г.

{3} Разоблачения сенатора Эмбера. 13 июля 1914 г. во время обсуждения в сенате законопроекта об ассигновании дополнительных кредитов на военно-морские расходы для усиления национальной обороны докладчик, сенатор Эмбер, заявил, что, хотя введение трехлетнего срока службы и дало стране необходимое количество людей для обороны страны, однако необходимо еще очень много сделать для улучшения ее материальной организации. Опираясь на неоспоримые факты, он показал, что тяжелая артиллерия французской армии не находится на одной высоте с артиллерией германской армии, французской армии не хватает офицеров, положение с крепостной и полевой артиллерией не лучше, чем с тяжелой, французская гаубица не соответствует нынешним требованиям и хуже германской. Докладчик обвинил военное ведомство в неиспользовании промышленных возможностей страны, оно не идет навстречу комендантам крепостей, которые давно требуют замены изношенного и старого военного материала. Эмбер также выдвинул обвинение против французской военной промышленности, которая поставляет за границу военные материалы лучшего качества, чем французской армии. Французская армия не имеет достаточного количества пушечных снарядов и других материалов, ей не хватает 2 миллионов пар ботинок, армия не располагает достаточным техническим материалом для перехода рек Мозеля и Рейна, укрепления фортов между Тулем и Верденом не обновляясь с 1875 г. и могут оказать только незначительное сопротивление [709] агрессору. Докладчик подчеркнул пагубное воздействие, которое окажет на настроение народа падение этих фортов в начале войны.

Указывая на то, что германская граница прекрасно укреплена и что прежде, чем приблизиться к Метцу, необходимо преодолеть укрепленный пояс, простирающийся на 12 километров вокруг крепости, Эмбер подчеркнул, что утвержденные до сих пор парламентом средства были израсходованы напрасно, и сделал вывод, что страна принесет и на сей раз необходимые жертвы, что в первую очередь необходимо изменить организацию и образ мыслей руководителей армии.

Военный министр Мессими признал, что большинство фактов, приведенных Эмбером, правильны, и объяснил их частой сменой министров и малыми ассигнованиями. Клемансо в своем выступлении отметил, что он с 1870 г. не присутствовал на таком бурном заседании парламента, и потребовал у военного министра полного и удовлетворительного ответа на обвинения Эмбера. Иначе сенат не может разрешить новые кредиты. Парламент должен знать правду.

Разоблачения сенатора Эмбера произвели сильное впечатление во Франции и за границей. Жорес писал в «Юманите» по этому поводу: «Разве сенат не знал, что военное министерство работает по шаблону, без всякого предвидения событий? Разве недостаточно было скандала с трехлетним сроком службы, который должен был только прикрыть ошибки департаментов военного министерства, чтобы открыть сенату глаза? Разоблачения Эмбера подействовали на сенаторов, как взрыв бомбы. Дефицит одного миллиона, который в палате был официально признан, расстройство всей системы обороны, которая была раскрыта в сенате, — вот как далеко завела реакционная военная и колониальная политика Франции...»

Газета «Radical» по этому же поводу писала: «В течение двух часов сенаторы с ужасом слушали страшную обвинительную речь, какую когда-либо произносили против генерального штаба. Никто сейчас не может больше отрицать, что только генеральный штаб несет ответственность за ошибки [710] и невероятные упущения, которые разоблачил сенатор Эмбер».

«Eclaire» писал: «Разоблачения сенатора Эмбера, усиленные вмешательством Клемансо, существенно способствовали ухудшению современного запутанного положения. Среди этого беспорядка президент республики завтра начинает свое путешествие в Россию».

Разоблачения Эмбера о военной неподготовленности Франции, которые во время войны полностью подтвердились, оказали немалое влияние и на развязывание мировой войны. Они вселили уверенность политическим и военным руководителям Австрии и Германии в том, что войну можно будет быстро закончить с успехом для центральных держав. Так, например, Конрад фон Гетцендорф, начальник австро-венгерского генерального штаба, записал в своем дневнике 16 июля 1914 г.: «Полученный мною бюллетень от 15 июля содержал, помимо всевозможных извещений по второстепенным вопросам, сообщение о том большом возбуждении, которое вызвало во французском сенате разоблачение недостаточной военной подготовки французской армии, из которого следовало сделать вывод, что Франция в настоящее время еще не хочет войны».

{4} Планом XVII назывался французский план ведения войны против Германии, утвержденный высшим военным советом под председательством президента республики Пуанкаре в 1913 г. В основу плана XVII была положена доктрина группы офицеров французского генерального штаба, возглавлявшаяся полковником Гранмезоном. Главным принципом этой доктрины был девиз: «Наступление во что бы то ни стало». По плану XVII была проведена концентрация французских войск и по нему же развертывались так называемые, «пограничные сражения», закончившиеся неудачно для Франции.

Сущность плана XVII, согласно известному авторитетному английскому военному историку Лиддель-Гарту, состояла в следующем: «План этот был основан на отрицании исторического опыта и здравого смысла. Построен он был на двойном просчете — сил и места, причем второй просчет оказался опаснее первого. Учитывая возможность того, что [711] германцы с самого начала войны введут в действие свои запасные и резервные части, французы оценивали мощь германской армии на западе предельно в 68 пехотных дивизий. Между тем, германцы фактически развернули 83 дивизии, в том числе части ландвера и эрзац-резерва. Но мнение французов было и оставалось прежним. Они сомневались в возможности развертывания ландвера и эрзац-резерва, причем в критические дни, когда армии противника сосредоточивались и двигались вперед, французская разведка, оценивая силы неприятеля, принимала в расчет только активные дивизии, ошибаясь при этом почти наполовину!

Но хотя план был построен на несколько меньшем просчете, все же последний наш вывод не оправдывает, а скорее увеличивает основную неточность этого плана, потому что история не может допустить ни тени оправдания для плана, в котором фронтальное наступление должно было развиваться при почти равном с противником соотношении сил, причем противник мог опираться на свою укрепленную приграничную зону, в то время как наступающий отказывался от всех преимуществ, которые ему могла дать своя система крепостей.

Второй просчет в отношении места заключался в том, что хотя и признавалась возможность движения германских сил через Бельгию, но делалась грубая ошибка в оценке глубины размаха их проникновения.

Предполагалось, что германцы любезно выберут трудный путь наступления через Арденны, чтобы французы могли с удобством бить по германским сообщениям.

План, основанный на идее немедленного и общего наступления, намечал удар 1-й и 2-й армии в глубь Лотарингии, к реке Саар. Слева от Метца была 3-я армия, 5-я армия стояла напротив Арденн. Эти армии должны были, в свою очередь, перейти в наступление между Метцом и Тионвиллем или, если бы германцы прошли через Люксембург, ударить им во фланг с северо-востока.

4-я армия оставалась в стратегическом резерве за центром, а две группы резервных дивизий были расположены позади флангов. Такая пассивная роль резервов характерна [712] для мнения французов о способностях резервных соединений вообще».

{5} Под военной тревогой 1875 г. подразумевается инцидент между Францией и Германией, который не вызвал войны только потому, что вмешались Россия и Англия. Первая с самого начала дала понять Берлину, что она не допустит вторичного разгрома Франции, как это она сделала в 1870 г. Суть этого инцидента состояла в следующем. В марте 1875 г. французское национальное собрание утвердило закон о военных кадрах, который теоретически предусматривал превращение трехбатальонных полков в четырехбатальонные. Хотя проект закона был давно известен и долго обсуждался до его утверждения, влиятельные германские газеты обвиняли Францию в том, что она готовит войну реванша против Германии. «Kolnische Zeitung», «National Zeitung», «Post» писали о надвигающейся войне реванша. Война между Германией и Францией обсуждалась и в дипломатических кругах. Радовиц, приближенный Бисмарка, только что вернувшийся из особой миссии и Петербурге, сказал 21 апреля 1875 г. французскому послу Гонт-Бирону на обеде у английского посла: «Если затаенной мыслью Франции является реванш, — а она не может быть иной, — зачем нам откладывать нападение на нее и ждать, пока она соберется с силами и обзаведется союзами». Бисмарк и военные круги считали, что реорганизация французской армии направлена против Германии и что лучше с самого начала в корне уничтожить всякие попытки к подкапыванию основ германской гегемонии в Европе. Идея превентивной войны стала носиться в воздухе. Французское правительство заволновалось и конфиденциально довело об этом до сведения дипломатических канцелярий. Франция неожиданно нашла защитника в лице России. Император Александр II заявил по этому поводу французскому послу в Петербурге Ле Фло: «Если вы однажды будете находиться под серьезной угрозой, чему я не хочу верить, вы об этом очень скоро узнаете. Вы это узнаете от меня. У нас общие интересы, мы должны оставаться едиными». Русское правительство снеслось с Берлином и Лондоном. Бисмарк дал отбой. 11 мая, после свидания [713] с Бисмаркам в Берлине, Горчаков заявил французскому послу Гонто-Бирону: «Я вчера видел Бисмарка и могу вам подтвердить, что он мирно настроен и, следовательно, вы не должны опасаться с его стороны войны» Инцидент был скоро исчерпан, но не забыт.

{6} Состав кабинета Вивиани, образованного 13 июня 1914 г.:

Рене Вивиани — председатель совета министров и министр иностранных дел; Мальви — министр внутренних дел; Мессими — военный министр; Бьенвеню Мартен — министр юстиции; Оганьер — министр просвещения, Готье — морской министр; Рене Рену — министр общественных работ; Нуланс — министр финансов; Фернан Давид — министр земледелия; Томсон — министр торговли, почты и телеграфа; Куйба — министр рабочего и социального обеспечения; Раймо — министр колоний.

{7} Погоня за «Гебеном» и «Бреслау». Линейный крейсер «Гебен» (водоизмещение 23 тысячи тонн, скорость хода 29 узлов в час) и легкий крейсер «Бреслау» (водоизмещение 4500 тонн, скорость хода — 27,6 узла) составляли германскую «дивизию Средиземного моря», образованную в ноябре 1912 г. под благовидным предлогом защиты интересов Германии в случае занятия болгарами Константинополя. Стратегическое задание морской дивизии на случай войны Тройственного союза с Тройственным согласием — воспрепятствовать переброске французских войск из Алжира во Францию. 4 августа 1914 г., на рассвете, «Гебен» обстрелял алжирский порт Филиппвилль, а «Бреслау» — порт Боне, где погружались на французские транспортные суда войска 19-го корпуса. В тот же день германские суда были извещены, что 2 августа заключен германо-турецкий союзный договор, и им было приказано отправиться в Константинополь. Несмотря на подавляющее превосходство французских сил (15 линейных кораблей, 3 линейных крейсера, большое количество броненосных и легких крейсеров, 8 флотилий эскадренных миноносцев, подводные лодки и корабли специального назначения) в месте нахождения германских судов, им удалось благополучно уйти, так как командующий [714] французской эскадрой, по невыясненной до сих пор причине, и не думал их преследовать. Он снарядил большую часть флота для конвоирования транспортов 19-го корпуса. После длительного странствования, частого изменения направления плавания с целью введения в заблуждение мнимых «преследователей» — английскую и французскую эскадры — германские суда 10 августа подошли к Дарданеллам. Командование намереваюсь прорваться силой, если турецкие власти будут препятствовать свободному входу в пролив. В тот же день в 17 часов 17 минут турецкий эскадренный миноносец встретил «Гебена» и «Бреслау» у входа в Дарданельский пролив и затем указывал им путь следования через минное поле. В 17 часов 40 минут германские суда уже были в безопасности. Прибытие «Гебена» и «Бреслау» в Мраморное море имело крупнейшие политические последствия. Если политическая сторона вопроса проникновения указанных судов в Мраморное море уже достаточно освещена в международной исторической литературе, то до сих пор остается темным пятном другая сторона вопроса — военная: каким образом французская и английская эскадры дали возможность в течение шести дней безнаказанно двум германским судам бороздить Средиземное и Эгейское моря во всех направлениях, не отрезав им пути к проливам? Задача союзного флота, имевшего абсолютное господство в Средиземном море, была значительно облегчена объявлением итальянского нейтралитета. Достаточно было незначительными силами заградить вход в Дарданеллы и в Адриатическое море для воспрепятствования германским судам прорваться в австрийскую гавань Пола, как «Гебен» и «Бреслау» были бы обречены, не имея угольной базы, сдаться на милость победителя, спуститься на дно морское или же дать себя разоружить в итальянской гавани. Можно без преувеличения сказать: если бы германские суда не прорвались в Константинополь, война приняла бы иной исход на Ближнем Востоке, потребовала бы меньше жертв от всех воевавших стран, была бы значительно сокращена в сроке и в территориальном размахе и имела бы в конечном счете несколько иные последствия. [715]

Русско-французская морская конвенция 1912 г. обязывала Францию оказать помощь России в случае войны отвлечением австро-германо-итальянских морских сил от Черного моря. Французскому главнокомандующему средиземноморской эскадры было хорошо известно это обязательство французского флота, и он тем не менее его не выполнил.

{8} Гарантия державами бельгийского нейтралитета. 19 апреля 1831 г. был заключен договор между Бельгией и Нидерландами, часть которого составила Бельгия с 1815 по 1831 г. Статья 7 бельгийско-нидерландского договора определяла статут Бельгии как «государства независимого и вечно центрального» и «обязанного сохранять этот самый нейтралитет по отношению ко всем другим государствам». В заключенном в тот же день договоре между Бельгией, с одной стороны, и Австрией, Пруссией, Великобританией, Россией и Францией — с другой, сказано, что условия бельгийско-нидерландского договора «рассматриваются как имеющие ту же силу и значение, как если бы они были включены текстуально в настоящий акт, и что они находятся под гарантией их величеств». Этим самым Великобритания, Пруссия, Австрия, Франция и Россия гарантировали нейтралитет Бельгии.

{9} Нейтральное положение Савойи определено целым рядом международных актов, подписанных великими державами. Статьями 74 и 75 генерального акта Венского конгресса, подписанного 9 июня 1815 <