Крейгн по своем возвращении несколько раз встречался с руководителями МИДа — Арнтой и Савдой , а Циггот — с японскими военными кругами .

Беседы Крейгн в МИД произвели на японские правящие круги «благоприятное впечатление». Японская пресса запестрела положительными отзывами об Англии, ее отношении к Японии, о самом Крейгн» (АВП РФ, ф. 06, on. 1, п. 21, д. 239, л. 85 — 86). — 1 — 628; 2 — 42, 312, 368.

¹⁷⁶ В письме от 10 нюня 1939 г. К. А. Сметаннн сообщал в НКИД о позиции Франции в период японской интервенции в Китае: «Отношения Японии с Францией за истекший отрезок времени были „нормальны "». 20 марта императорское правительство Японии «в целях избежания ненужных конфликтов с Францией и обеспечения охраны жизни и имущества японцев решило взять под ведомство Формозского губернаторства» принадлежащие Франции южные острова Спратли, расположенные к востоку от острова Хайнань. Эти острова (в количестве 96), как сообщали японские газеты, имеют для Японии исключительно важное значение, в особенности с военной точки зрения, поскольку они, «вдаваясь далеко

587

на юг и находясь между островом Борнео и французским Индокитаем и недалеко от Сингапура, будут первым оборонительным постом Японии на юге».

Кроме того, эти острова имеют также и экономическое значение: там есть фосфорная руда, фосфоритные удобрения, а около берегов много рыбы. 8 мая французский посол в Токио Анри вручил вице-министру Японии Саваде ноту протеста по поводу включения этих островов в состав японской империи. Савада принял эту ноту к сведению.

10 мая Анри заявил Саваде протест по поводу повреждения французского консульского здания в Чунцине во время бомбардировки этого города японскими военными самолетами. Савада ответил, что он не имеет еще информации по этому вопросу, «обещая после изучения этого факта дать ответ». Факт изучается, ответа еще нет и вряд ли будет.

В мае японскими войсками была сделана попытка оккупировать остров Кулансу с находящимся на нем европейско-американским сеттелментом. Франция представления по этому поводу не сделала, но в связи с тем, что американцы и англичане направили к этому острову эскадру из военных судов, французские власти предложили командиру одного из военных французских судов прибьмь также к этому острову. Капитан выполнил распоряжение и пришел к острову, но на другой же день покинул его: французы, видя, что на острове создалась неприязненная обстановка, могущая вылиться в вооруженное столкновение, и не желая иметь ссоры с японцами, сочли за благо удалить свое военное судно от острова Кулансу.

Еще большую осмотрительность по отношению к Японии французы проявили по другому вопросу: не успели начаться переговоры между Англией и Францией, с одной стороны, и СССР — с другой, по вопросу о взаимной помощи против нападения агрессивных стран, как здешний французский посол Анри поспешил 15 мая рано утречком прибежать в МИД, где заверял того же Саваду, что ведущиеся переговоры между тремя странами «не имеют никакой связи с дальневосточной проблемой»: успокаивая Саваду, заявил, что намечающееся соглашение не будет направлено против Японии. В связи с этим заявлением Анри, как сообщает «Мияко» от 16.V, между французским и японским правительствами «достигнуто полное взаимопонимание».

В качестве подарка Японии за ее «хорошее отношение» к Франции правительство последней дало распоряжение своей Индокитайской колонии ввезти в Японию 10 тыс. тонн железной руды, заверяя в то же время японское правительство, что через Индокитай прекратится доставка оружия Китаю, (АВП РФ, ф. 06, on. 1, п. 21, д. 239, л. 88 — 89). — 1—628; 2—43, 368.

¹⁷⁷ Советско - германский договор о ненападении был подписан 23 августа 1939 г. Верховный Совет СССР и рейхстаг Германии ратифицировали его. Ратификация состоялась 31 августа 1939 г. Договор действовал до 22 июня 1941 г. и был разорван в результате нападения Германии на СССР.

Идея поворота в советско-германских отношениях была выдвинут;! немецкой стороной и явилась результатом сложившейся тогда в мире внешнеполитической Ситуации. Первоначально советская сторона относилась к германским инициативам с недоверием и неоднократно выражала подозрения в связи с необязательным, несвязывающим характером германских зондажей (Год кризиса... — Т. 1. — С. 482 — 483; ADAP. — Serie D. — Bd. VI. S. 451 — 452, 497, 503, 506). Кроме того, зондажи осуществлялись на фоИе шедших одновременно англо-франко-советских переговоров о политическом сотрудничестве, срыв которых являлся важной целью Берлина, что хорошо понимали в Москве. Тем не менее идея возможной формализации советско-германского сближения витала в воздухе и даже обсуждалась на Западе (New York Times. — 1939, 6 May; FRUS. — 1939. — SU. — P. 758 — 759).

Впервые прямое упоминание о договорах как о возможном виде закрепления советско-германских отношений содержалось в беседе Риббентропа с начальником правового отдела МИД Германии Ф. Гаусом 25 мая (ADAP. — Serie D. — Bd. VI. — S. 1 — 3), последовавшей непосредственно после публичного заявления Чемберлена об англо-франко-советских переговорах (24 мая) и обсуждения этой проблемы на заседании британского кабинета. Однако на предварительных этапах контактов термин «договор» не применялся: беседы советского поверенного в делах в Германии Г. А. Астахова с руководителями германской внешней политики велись лишь в общей форме.

588

Однако уже в июне в порядке развития германских зондажей идея договора стала более подробно разрабатываться Ф. Шуленбургом после его встреч с В. М. Молотовым во время его поездок в Берлин (ADAP. — Serie D. — Bd. VI. — S. 549 — 551,622, 706 — 707). Риббентроп в беседе с японским послом в Италии Сара-тори 16 июня упомянул о возможности заключения с СССР «пакта о ненападении» (ADAP. — Serie D. — Bd. VI. — S. 608). После этого предложение о заключении договора или «освежение» прежнего советско-германского договора о нейтралитете 1926 г. было введено в оборот. 26 июня 1939 г. Чиано в беседе с советским поверенным в делах Л. Б. Гельфандом упомянул о некоем «плане Шуленбурга», включавшем в числе прочего «пакт о ненападении», а 28 июня 1939 г. Шуленбург напомнил Молотову о договоре 1926 года. Однако из-за несовместимости антикоминтернов-ского пакта с этим договором, отмеченной Молотовым, и на этот раз тема не получила развития. Тогда немецкая сторона решила не форсировать события (ADAP. — Serie D. — Bd. VI — S 676 — 677, 680)

В непосредственные контакты идея договора была введена Германией, очевидно, под давлением наметившихся сдвигов в переговорах СССР с Англией и Францией, 25 июля 1939 г. согласившихся на ведение военных переговоров 26 июля 1939 г. Шнурре в беседе с Астаховым прямо заявил, что Германия готова «на деле доказать возможность договориться по любым вопросам, дать любые гарантии». Возможно, с целью усиления политического эффекта сразу после сообщения о выезде военных миссий Англии и Франции в Москву Риббентроп 2 августа 1939 г. принял Астахова, а Шнурре в беседе с Астаховым 3 августа 1939 г. еще раз настоятельно просил советскую сторону «конкретно наметить круг вопросов, которых желательно коснуться».

О том, насколько неясным для советской стороны был конечный исход переговоров с Германией, свидетельствует упорное нежелание Молотова говорить с Шуленбургом о заключении договора. Даже в беседе с ним 15 августа, когда немцы уже во всю говорили о «пакте», «договоре», В M Молотов вновь упоминает о полученном из итальянских источников, но практически не существовавшем «плане Шуленбурга». Фактически Молотов избрал этот «план» как предлог для изложения собственно советских требований (пакт о ненападении, гарантии нейтралитета Прибалтики, воздействие на Японию, экономическое соглашение). Но между тем в своих указаниях от 11 августа 1939 г. Астахову Молотов слово «переговоры» вычеркнул, заменив его на «разговоры» (АВП РФ, ф. 059, on I, п. 295, д. 2038, л. 105). Даже когда по указанию Гитлера Шуленбург 17 августа заявил о готовности пойти на все советские предложения, в том числе и на пакт сроком на 25 лет, Молотов в ответ предложил германской стороне изложить ее представления о пакте; в этой беседе он со своей стороны заявил, что в дополнение к пакту нужен еще и «протокол». Ответ последовал 19 августа. В тот же день Шулен-бургу был вручен советский проект, который и лег в основу будущего договора.

Окончательное соглашение было достигнуто в ходе визита Риббентропа в Москву 23—24 августа 1939 г. Протокольные записи советской стороны о ходе этих переговоров в АВП РФ отсутствуют. Что касается немецких записей, то известно лишь об одном документе, составленном членом немецкой делегации А. Хенке. Он касается завершающей части бесед (ADAP. — Serie D. — Bd. VII. — S. 189 — 191). Судя по имеющимся свидетельствам, наиболее острая фаза дискуссии имела место в ходе обсуждения вопроса о разграничении сфер интересов. После получения немецкой делегацией согласия от Гитлера на требования Сталина (ADAP — Serie D. — Bd. VIL — S. 184 — 185, 187) переговоры продолжились. Подписание документов состоялось в ночь с 23 на 24 августа.

При окончательном редактировании советского проекта договора Сталин отклонил формулировку Риббентропа о «германо-советской дружбе» (ШТ. — Bd. X. —S. 296); слова об укреплении мира «между народами» были заменены на «между СССР и Германией»; статья I не была изменена; в статье II была принята немецкая формулировка, снимавшая вопрос об утрате силы обязательств о ненападении в отношении "инициатора военных действий. Была принята формула о вступлении договора в силу не после ратификации, а сразу после подписания, что было крайне важно для Гитлера, завершавшего военные приготовления против Поль-щи. Содержавшееся в советском проекте требование подписать политический Протокол как органическую часть договора было трансформировано в дополни-

589

тельный секретный протокол. Ни в договоре, ни в протоколе не нашло отражения первоначальное советское требование содействия со стороны Германии урегулированию советско-японских отношений, что свидетельствовало о явном стремлении Сталина не осложнять заключение договора.

Договор и секретный протокол, а в дальнейшем договор от 28 сентября 1939 г. стали юридической и политической базой для дальнейшего развития советско-германских отношений вплоть до июня 1941 г. В постановлении Съезда народных депутатов СССР от 24 декабря 1989 г. было отмечено, что «содержание этого договора не расходилось с нормами международного права и договорной практикой государств, принятой для подобного рода урегулирований. Однако как при заключении договора, так н в процессе его ратификации скрывался тот факт, что одновременно с договором был подписан «секретный дополнительный протокол». В Постановлении было подтверждено, что договор потерял силу после нападения Германии на СССР.— 1—630, 657, 670, 680; 2—23, 52, 129.

¹⁷⁸ Секретный дополнительный протокол к советско-германскому договору о ненападении был объектом острых споров в историографии послевоенного периода. Впервые о нем стало известно на Нюрнбергском процессе из выступления в марте 1946 г. (ШТ, Bd. X, S. 14 — 16, 302 — 305, 327; XL, S. 293 — 298) защитника P. Гесса и из письменного свидетельства бывшего заведующего правовым отделом МИД Германии Ф. Гауса. Однако эти показания, равно как и предъявленный текст копии протокола, не были приняты к рассмотрению Трибуналом, который ссылался на то, что оригинал протокола отсутствует, а защита уклонилась от объяснения источника получения копии. В действительности Трибунал руководствовался секретным соглашением четырех участников антигитлеровской коалиции, в соответствии с которым не допускалось обсуждение ряда вопросов, в том числе договора 1939 г. (ЦГАОР, фонд 7445, on. 2, л. 28). С тех пор советская сторона либо объявляла текст фальшивкой, либо ссылалась на отсутствие оригинала протокола как в немецких, так и в советских архивах.

В 1948 г. текст протокола был опубликован в США (Nazi-Soviet Relations 1939 — 1941. — Wash., 1948), затем в документальном сборнике «Акты германской внешней политики» (ADAP. — Serie D. — Bd. VII. — S. 206 — 207). Источником публикации был один нз микрофильмов, на которые по указанию Риббентропа были засняты наиболее важные документы нз его личного архива (РА АА Bonn, B ü ro RAM, F. 1 — 19). Съемкн были начаты в 1943 г. после первых крупных бомбежек Берлина; всего было отснято около 10 000 стр. В 1945 г. фильмы были вывезены в Снлезню, затем в Тюрингию н подлежали уничтожению, однако сотрудник МИД Германии К. фон Леш передал их англо-американской поисковой группе. Фильмы были вывезены в Лондон, их содержание стало известно руководству Англнн н США (Public Record Office, Prent. 8/40). Оригинал протокола, остававшийся в Берлине, не сохранился. Тем не менее западная историография, опираясь на многочисленные архивные документы, в которых упоминался протокол, считала текст аутентичным.

Негативное отношение советской стороны к проблеме протокола оставалось неизменным до 1989 г. В декабре 1987 г. со стороны МИД СССР н ЦК КПСС была сделана попытка признать факт существования протокола, однако Политбюро ЦК КПСС отклонило ее, сославшись на отсутствие оригинала. В последующие годы эта позиция сохранялась (см. интервью А. А. Громыко журналу «Шпигель» № 27 в апреле 1989 г.).

Поворот стал возможным лишь к ходе работы комиссии Съезда народных депутатов СССР по политической и правовой оценке договора от 23 августа 1939 г.

Как сообщалось в «Вестнике МИД СССР» № 4 за 1990 г., эксперты пришли к выводу о достоверности копий на основании результатов проведенной в 1988 г. криминалистической экспертизы хранящегося в АВП РФ оригинала советско-германского договора о ненападении от 23 августа 1939 г. н копии «секретного протокола» к нему с фотопленки из архива МИД ФРГ. Было установлено, что предъявленный на экспертизу русский текст копии «секретного протокола» содержит все общие и частные признаки пищущей машннки, на которой был отпечатан русский подлинник советско-германского договора о ненападении; каких-либо признаков подделки западногерманского фотоснимка «секретного протокола» анализом копии с него не обнаружено; подпись В. М. Мо-лотова под «секретным протоколом» и сделанная им перед подписью рукописная

590

Запись соответствуют всем признакам почерка и подписи В. М. Молотова. При этом наиболее доказательной оказалась идентичность почерка, которым была выполнена надпись «По уполномочию Правительства СССР» на протоколе, с образцами почерка В. М. Молотова на других документах, поскольку известно, что гораздо легче подделать подпись, чем целую фразу.

Обнаруженная в архивах МИД РФ служебная записка (акт), фиксирующая передачу подлинников советско - германских «секретных протоколов» в апреле 1946 г. заместителем заведующего секретариатом В. М. Молотова в Совмине СССР Д. В. Смирновым старшему помощнику В. М. Молотова в МИД СССР Б. Ф. Подцеробу (В. М. Молотов в этот период являлся одновременно заместителем Председателя Совета Министров СССР и министром иностранных дел СССР), является свидетельством того факта, что подлинники секретных советско - германских договоренностей 1939 г. по крайней мере в 1946 г. были у советской стороны. В том же архивном деле, где хранится «акт Смирнова — Подцероба», подшиты заверенные машинописные копии пяти советско - германских «секретных протоколов» 1939 г. Хотя по своему внешнему виду эти документы существенно отличаются от имеющихся в архиве МИД ФРГ фотокопий, по содержанию они идентичны Советские машинописные копии были заверены В. Паниным, который работал тогда в аппарате Совнаркома СССР.

В постановлении II Съезда народных депутатов СССР от 24 декабря 1989 г. отмечалось:

«5. Съезд констатирует, что протокол от 23 августа 1939 года и другие секретные протоколы, подписанные с Германией в 1939 — 1941 годах, как по методу их составления, так и по содержанию являлись отходом от ленинских принципов советской внешней политики. Предпринятые в них разграничения «сфер интересов» СССР и Германии и другие действия находились с юридической точки зрения в противоречии с суверенитетом и независимостью ряда третьих стран

Съезд констатирует, что переговоры с Германией по секретным протоколам велись Сталиным и Молотовым втайне от советского народа, ЦК ВКП (б) и всей партии, Верховного Совета и Правительства СССР, эти протоколы были изъяты из процедур ратификации. Таким образом, решение об их подписании было по существу и по форме актом личной власти и никак не отражало волю советского народа, который не несет ответственности за этот сговор.

Съезд народных депутатов СССР осуждает факт подписания «секретного дополнительного протокола» от 23 августа 1939 года и других секретных договоренностей с Германией. Съезд признает секретные протоколы юридически несостоятельными и недействительными с момента их подписания.

Протоколы не создавали новой правовой базы для взаимоотношений Советского Союза с третьими странами, но были использованы Сталиным и его окружением для предъявления ультиматумов и силового давления на другие государства в нарушение взятых перед ними Правовых обязательств».

Хотя записей переговоров, в т. ч. и по протоколу, во время визита в Москву И. Риббентропа 23 — 24 августа 1939 г. нет, из косвенных свидетельств известно, что Сталин счел необходимым начать встречу 23 августа именно с вопроса о разграничении «сфер интересов». Немецкое предложение состояло в передаче в советскую сферу Финляндии, Эстонии, восточной части Латвии (до рубежа р. Двина) и восточной части Польши по рубежу рек Нарев, Висла, Буг, Сан. Сталин потребовал включения в советскую сферу находящиеся западнее предлагавшейся линии портов Либава (Лиепая) и Виндава (Вентспилс), на что Риббентроп, запросив Гитлера, получил его согласие. Советской стороной ставился и вопрос о Виленском коридоре, однако он не получил отражения в тексте { РА АА Bonn, B ü ro RAM, F 19/180 — 181). Бессарабия не была прямо включена в советскую «сферу», но в протоколе подчеркиваются «интерес СССР к Бессарабии» и «полная политическая незаинтересованность» в ней Германии. — 1 — 632, 657; 2 — 60, 98.

¹⁷⁹ В телеграмме от 22 августа 1939 г. посол Франции в Польше Л. Ноэль сообщал:

«Польские газеты ограничились публикацией на скромных местах, на второй или третьей странице, коммюнике Германского информбюро о германо - советском пакте ненападения. Они не дают комментариев; в некоторых только тексту предпосланы заголовки маленькими буквами, вроде того что «СССР ретируется

591

из Европы и поворачивается к Дальнему Востоку». (...) (Documents diplomatiques fran ç ais. 1932 — 1939. — 2 s é rie (1936 — 1939). — T Witt. — P. 291 — 292). — 1 — 635.

'*" 17—19 июля 1939 г. в Польше с официальным визитом находился генеральный инспектор заморских войск Англии генерал Айронсайд, в обязанности которого входили подготовка и поддержание сотрудничества с военными штабами союзников. Целью визита было «обсуждение с польским генеральным штабом существующей военной ситуации и получение информации о мерах, которые поляки предлагают предпринять в случае необходимости» (DBFP. 1919 — 1939. — Third Series. — Vol. VI. — P 274).

В Варшаве Айронсайд встречался с некоторыми военными деятелями и министрами, а также имел длительную беседу с маршалом Рыдз-Смиглы. По мнению Айронсайда, польская армия имела хорошо подготовленные кадры, однако ее оснащение было недостаточным (Ibid. — Р. 486). В этой связи он обратился к английскому правительству с предложением ускорить завершение англо-польских переговоров о предоставлении Польше займа, что дало бы ей возможность лучше вооружить свои войска. В результате этих мер польские войска могли бы, по его мнению, дольше «сдерживать германское наступление» и тем самым «сберечь жизни английских солдат» (Ibid. — Р. 379). В то же время Айронсайд дал полякам понять, что Англия не хотела бы ввязываться в мировую войну из-за случайных столкновений в Данциге или на германо-польской границе, и под черкнул необходимость изучить условия, при которых начинают действовать английские гарантии Польше (Ibid. — Р. 416).

Тем самым Айронсайд недвусмысленно предупредил поляков, что английское правительство не считало себя обязанным автоматически приходить на помощь Польше в случае ее конфликта с Германией, а оставляло за собой право решать вопрос о том, было ли вступление Польши в войну с Германией достаточно «обоснованным» и обязана ли поэтому Англия оказывать ей помощь. - I—637

'"' Договор, подписанный между РСФСР и Германией в Рапалло 16 апреля 1922 г., вошел в историю международных отношений как отказ немецких правящих кругов от односторонней ориентации внешней политики Германии на Запад, в ре зультате чего она пошла на установление нормальных, взаимовыгодных отношений с Советским Союзом. Согласно Рапалльскому договору, между РСФСР и Гер манией восстанавливались дипломатические отношения; обе стороны отказывались от возмещения военных и невоенных убытков; Германия признавала национализацию германской собственности в РСФСР; предусматривалось развитие экономи ческих связей между двумя странами на основе принципа наибольшего благоприятствования.

Заключение Рапалльского договора явилось крупным успехом советской дипломатии в борьбе за установление мирных отношений с капиталистическими странами на основе равноправия и невмешательства во внутренние дела друг друга. Рапалльский договор был выгоден и Германии, так как он означал восстановление традиционных экономических связей между обоими государствами, а также укрепление внешнеполитических позиций Германии (Документы внешней политики СССР. — М., 1961. — Т. V. — С. 223 — 224). — 1—639.

¹⁸² Реакция китайского руководства на заключение договора о ненападении между СССР и Германией была неоднозначной.

24 августа 1939 г. начальник Отдела внешних сношений Военного комитета Гоминьдана генерал Чжан Чун в беседе с А. С. Панюшкиным, говоря об этом договоре, сказал, что «Чан Кайши был очень удивлен заключением договора» По мнению Чан Кайши, «у Советского Союза в результате заключения этого договора открываются большие возможности в вопросе оказания помощи Китаю» (АВП РФ, ф. 06, on. 1, п. 11, д. 107, а. 124 — 126).

27 августа 1939 г. Сунь Фо в беседе с С. А. Лозовским поставил вопрос о том, «какое влияние будет Иметь заключенный СССР пакт о ненападении с Германией на дальневосточные дела. По мнению Сунь Фо, Англия сейчас будет еще более занята Европой, чем раньше, и поэтому она вынуждена будет пойти на еще большие уступки Японии. Лозовский ответил, что японские государственные деятели и японская пресса открыто заявляют, что пакт о ненападении между СССР и Германией взорвет антикоминтерновский пакт и изолирует Японию, что принесет выигрыш Китаю. Он подчеркнул* что СССР заключил пакт о

592

ненападении в целях мира, для того чтобы «разрядить напряженность в международных отношениях». Сунь Фо высказал озабоченность по поводу слухов о возможном заключении пакта о ненападении между СССР и Японией и возможном соглашении между Японией и Англией, заявив, что «с точки зрения национальных интересов Китая и то и другое нам невыгодно» (АВП РФ, Ф. OU, on. 4, п. 25, д. 11, л. 126 — 129).

9 сентября 1939 г. И. Т. Луганец-Орельский сообщил: «Министр иностранных дел Китая Ван Чунхой высказал мнение, что у СССР после заключения советско-германского договора о ненападении будут свободными руки на Западе и он сможет уделить больше внимания Дальнему Востоку» (АВП РФ, ф. 06, on. 1, п. 11,' д. 108, л. 19). — 1—649. 654; 2—31, 61.

¹⁸³ Впервые вопрос о заключении между Китаем и Советским Союзом «существенного» соглашения, которое «действительно способствовало бы сердечным отношениям между Китаем и СССР и могло бы гарантировать мир на Дальнем Востоке», был затронут Чан Кайши в беседе с полпредом СССР Д. В. Богомоловым 18 октября 1935 г В последующие годы стороны неоднократно возвращались к обсуждению и уточнению положений возможного всеобъемлющего пакта о сотрудничестве и взаимной помощи (см. т. XVIII, док. 389, 446, 453, 455; т XIX, док 171, 374; т. XX, док. 93, 101, 240, 246, 253, 258, 274, 279, 320, 352, 450, прим. 149, 166, 266; т. XXI, док 320, 322, 326, 329, 336, 341, 377, 413, 421, прим. 137, 145, 153) - 1-224, 651, 2—46, 61.

¹⁸⁴ Роковую роль в судьбе Польши в этот период сыграла Франция. Отказавшись выполнить свои союзнические обязательства по отношению к Чехословакии в 1938 г. и делая все, чтобы не пришлось выполнять их по отношению к Польше, правительство Франции в 1938—1939 гг. было готово «любой ценой» договориться с Германией, пойти на соглашение с Гитлером, т. е практически капитулировать (Documents diplomatiques fran ç ais. 1932 — 1939. — 2 s é rie (1936 — 1939). — T. XI.— P. 605— 606) Поэтому подписание франко-германской декларации 6 декабря 1938 г. укрепило у Риббентропа и Гитлера «мнение в том, что более ничто не остановит движения Германии на Восток и что Польша в тот день, когда она подвергнется нападению, будет в свою очередь покинута Францией, как была покинута Чехословакия» (Les é v é nements survenus en France de 1933 à 1945. — T. IV. — P. 856). Развертывание фашистской агрессии весной 1939 г. ставило под угрозу безопасность самой Франции. В этих условиях отказываться от союзника, пусть даже не очень мощного, каким являлась Польша, было нельзя. Провозглашением «гарантий» в апреле 1939 г- французская дипломатия постаралась крепче привязать ее к себе. В то же время, «добиваясь» от Варшавы согласия на проход советских войск, Бонне искусно дозировал свою «настойчивость» с таким расчетом, чтобы этого согласия не получить. Цель Бонне состояла в том, чтобы продолжать московские переговоры и вместе с тем сохранять возможность в критическую минуту отказаться и от подписания пакта с СССР, и от выполнения обязательств в отношении Польши. Это позволило бы ему либо заключить сделку с Гитлером, либо просто предоставить Польшу своей судьбе в расчете на то, что, сокрушив ее, гитлеровская армия вторгнется затем в пределы Советского Союза (Durosel-k J. - В. Histoire diplomatique de 1919 à nos jours. — P., 1957. — P. 279). — 1 — 652; 2—99, 109.

¹⁸⁵ Ведя военные переговоры в Москве, Франция 5 августа 1939 г. направила в Варшаву генерала Мюссе для переговоров с польским генеральным штабом.

19 августа генерал Мюссе в сопровождении английского военного атташе подполковника Суорда посетил начальника польского генерального штаба Ста-хевича. Они изложили «стратегические соображения», раскрывавшие значение для Польши помощи Советского Союза. Демарш, однако, обесценивался тем, что вместо твердой постановки вопроса о необходимости предоставления права прохода советским войскам польскому правительству предлагалось дать молчаливое согласие на формулу, ни к чему в действительности не обязывавшую. Практически имелось в виду секретное соглашение между штабами, «не вовлекающее правительства соответствующих государств». Такая договоренность, разъяснял Су-орд, «дала бы возможность делегациям, ведущим переговоры в Москве, свободно обсуждать различные связанные с этим военные факторы и выработать конкретный план, который польское правительство не обязано было бы учитывать до его представления в окончательной форме. Дополнительный аргумент в пользу

38 Зак № 183

593

этого предложения Суорд видел в том, что подобный план имел бы «предварительный характер» и был бы «сравнительно малозначащим», поскольку «окончательная договоренность по главным политическим вопросам еще не была достигнута» (DBFP, 1919 — 1939. — Third Series — Vol. VII. — P. 135 — 136).

Добросовестного сотрудничества между Польшей и Советским Союзом в отражении германской агрессии этот план, таким образом, не обеспечивал.— 1—652.

¹⁸⁶ На самом деле 19 августа польский министр иностранных дел Бек по указанию маршала Рыдз-Смиглы дал французскому послу Ноэлю отрицательный ответ на вопрос о возможности прохода советских войск через польскую территорию, заявив, что поляки «не могут ни в какой форме обсуждать вопрос об использовании части национальной территории иностранными войсками» (Bonnet G. Defence de la Paix. Fin d'un Europe. — Gen è ve, 1948. — P. 282).

23 августа, т. е. после опубликования сообщения о предстоящем приезде в Москву Риббентропа и после нового демарша французского посла в Варшаве, предпринятого по настоянию французского правительства, Бек дал согласие на то, чтобы Думенк сделал в Москве следующее неопределенное заявление: «Мы пришли к мнению о том, что в случае совместных действий против германской агрессии сотрудничество между Польшей и СССР, технические условия которого надлежит установить, не исключено Французский и британский генеральные штабы считают, что отныне следует немедленно изучить все возможности такого сотрудничества» (DBFP. 1919 — 1939. — Third Series. — Vol. VII. — P. 150).

В этом заявлении по-прежнему не содержалось согласия Польши на сотрудничество с СССР. К тому же в нем изложена не позиция Польши, а лишь «мнение» английской и французской военных миссий. Подобное сообщение не могло поколебать уже сложившегося в Москве убеждения в невозможности достичь с западными демократиями договоренности о действенном сотрудничестве в борьбе против фашистской агрессии.— 1—652; 2—99, 227.

¹⁸⁷ Докладывая в МИД Франции о реакции общественных и политических кругов Турции на подписание пакта о ненападении между СССР и Германией, посол Франции в Турции Р. Массигли писал 23 августа 1939 г.: «Новость о подписании в ближайшее время политического пакта между Германией и СССР, к чему умы не были подготовлены никаким сообщением правительства СССР, вызвала в турецких политических кругах чувство, близкое к изумлению. Все терялись в догадках, чаще всего пессимистических, относительно мотивов, вызвавших решение г-на Сталина.

По наиболее распространенному мнению, русский диктатор, считая конфликт неизбежным либо, может быть, способствуя ему, вышел из игры, чтобы занять позицию нейтралитета, которая позволила бы ему извлечь, ничем не рискуя, все выгоды из кризиса. В беседах не скрывали ни обиду, которую чувствуют в отношении Москвы, ни мысль, что Турция будет вынуждена учитывать факт, который глубоко изменяет европейское равновесие. [...]» (Documents diplomatiques fran ç ais. 1932 — 1939.-2 s é rie (1936-1939). — T. XV11I. — P. 340). — 1—654; 2-160.

¹⁸⁸ 18 сентября 1939 г. заместитель начальника Военного комитета национального правительства Китая Фэн Юйсян в беседе с А. С. Панюшкиным сказал, что после заключения советско-германского соглашения о ненападении в различных китайских кругах «существовали следующие мнения: 1) Заключение этого соглашения означает, что СССР отказывается от помощи Китаю, заключит соглашение о ненападении с Японией. 2) СССР отказывается от коммунизма и от помощи слабым и малым народам. 3) СССР освободит свои руки на Западе и сможет уделить больше внимания Дальнему Востоку».

Вместе с тем Фэн Юйсян добавил, что, по его личному мнению, «СССР, имеющий такую революционную партию, как Коммунистическая партия, не может отказаться от коммунизма и от помощи слабым и малым народам»

Полпред согласился с мнением собеседника (АВП РФ, ф. 06, on. 1, п. //, д. 108. л. 8 — 9).- 1—654.

^|иа В депеше от 23 августа военный атташе Франции в СССР О. Паласе сообщал Э. Даладье:

«Ссылаясь на предоставление Германией Советскому Союзу кредитов и возможности получать вооружение с управляемых немцами заводов Шкода, гене-

594

рал полагает, что дело идет либо к смягчению напряженности между Германией и СССР, либо («И это моя мысль»,— замечает Паласе) к секретному германо-советскому соглашению в ближайшем будущем на основе раздела Польши и Балтийских стран».

По мнению военного атташе, сложившаяся ситуация «позволяла Советскому правительству преследовать два совершенно противоположных решения:

— либо [совместные] действия с западными странами, но солидные и хорошо организованные, с четким участием Польши и Румынии и, возможно, также Балтийских стран в целях противостоять любой новой агрессии в Европе;

— либо евглашение с Германией, которое фатально поведет к разделу Польши и Балтийских стран. В этом последнем случае определены секретные статьи, которые могут обеспечить Германии ее свободу действий, чтобы атаковать Францию на западе, попытаться завладеть нашими африканскими владениями и завоевать таким образом базы на Атлантике, которые ей позволили бы наконец проводить мировую политику (Weltpolitik), беспрестанно подчеркиваемую цель германских амбиций».

Генерал настойчиво подчеркивает, что в его глазах вторая возможность для СССР представляется лишь «худшим вариантом».

Паласе высказывается за скорейшее заключение военного договора с СССР, предусмотрев, как предлагалось, и «акцию союзных флотов по оккупации нейтральных островов и портов на Балтике».

Он предупреждает, что по мере дипломатических успехов Советов их запросы будут расти, поскольку «эти различные вопросы имеют для них жизненную важность» (Documents diplomatiques fran ç ais. 1932 — 1939 — 2 s é rie (1936 — 1939). — T. XV111. — P. 407 — 408). — 1—655.

^I9Ü Посол Франции в Польше Л. Ноэль 19 августа 1939 г. сообщал в МИД Франции:

«Г-н Бек просил меня посетить его сегодня вечером..

„Для нас,— сказал он мне,— это вопрос принципа: мы не имеем военного договора с СССР, мы не желаем его иметь. Я сказал об этом, кстати, г-ну Потемкину..."» (Documents diplomatiques fran ç ais. 1932 — 1939. — 2 s é rie (1936 — 1939. — T. XV111. — P. 193). — 1—657.

¹⁹¹ Глава французской военной миссии в Москве генерал Ж. Думенк в своем донесении от 17 августа 1939 г. писал:

«Не подлежит сомнению, что СССР желает военного пакта и не желает получить от нас нечто вроде документа без конкретного значения: маршал Ворошилов утверждал, что все эти вопросы помощи, тыла, связи и т. д. были бы разрешены без труда, как только бы то, что они именуют «кардинальными вопросами», нашло решение [...]» (Documents diplomatiques fran ç ais. (932 — 1939. — 2 s é rie (1936 — 1939. — T. XVIII. — P. 127). — 1—668.

¹⁹² 25 августа между К. Е. Ворошиловым и Б. M. Шапошниковым, с одной стороны, и главами военных миссий Великобритании П. Драксом и Франции Ж. Думенком, а также военными атташе этих стран в Москве — с другой, состоялась следующая беседа:

«Адм. Драке. — Нам хотелось бы запросить у Вас, г-н маршал, считаете ли Вы возможным, что Советское правительство при изменившейся политической обстановке, объявленной вчера, пожелает, чтобы военные миссии продолжали свои переговоры.

Маршал К. Е. Ворошилов. — К сожалению, политическая ситуация настолько изменилась, что сейчас наши переговоры теряют всякий смысл.

Адм. Драке. — Мы доложим об этом нашим правительствам, чтобы получить инструкции относительно дальнейших действий наших миссий.

Я надеюсь, что в этой новой политической обстановке влияние Советского Союза будет направлено на сохранение мира.

Маршал К. Е. Ворошилов. — Советский Союз верен своей традиционной мирной политике, и нет оснований, по-моему, сомневаться в том, что его политика будет направлена и в будущем на сохранение мира.

Адм. Драке. — Мне приятно слышать это заявление маршала.

Мы приехали попрощаться с маршалом, и мы сообщим маршалу о дальнейших наших действиях по получении инструкций от наших правительств.

Маршал К. Е. Ворошилов. — К сожалению, нам на этот раз не удалось дого-38*                                                                                                                             595

вариться. Но будем надеяться, что в другое время наша работа будет носить более успешный характер.

(При прощании, уже стоя, т. Ворошилов сказал:)

В тот момент, когда мы разговаривали относительно организации единого фронта против агрессии в Европе, польская пресса и отдельные политические деятели особенно энергично и непрерывно заявляли о том, что они не нуждаются ни в какой помощи со стороны СССР. Румыния хоть молчала, но Польша вела себя весьма странно: она кричала на весь мир, что советских войск не пропустит через свою территорию, не считает нужным иметь дело с Советским Союзом и т. д. При этих условиях рассчитывать на успех наших переговоров, разумеется, было невозможно.

Адм. Драке.— Я надеюсь, что в будущем положение станет более благоприятным

Ма<