О ранних тюрках на Средней Волге и в Приуралье

Из многих проблем, которые остаются дискуссионными, наи­более крупной является вопрос о времени и масштабах проник­новения ранних тюрков в Приуралье. В связи с принципиальным значением этой темы остановимся на ней подробнее. Существует несколько точек зрения. Одна из них воскрешает сформулирован­ную еще в XIX в. идею, согласно которой тюрки на Урале жили в середине I тыс. до н э. (П. И. Шафарик предлагал под йирками Геродота подразумевать тирков <или тюрков; 1837, стр. 241). В течение XIX в. к этой концепции в той или иной форме возвра­щались многие ученые. В новое время С. Е. Малов попытался обосновать ее с лингвистических позиций. Имея в виду значитель­ные различия между восточными и западными тюркскими язы­ками, на образование которых, по мнению С. Е. Малова, необхо­димо было длительное время, он пришел к выводу, что тюрки «еще до V в. до н. э. жили большей частью там, где они живут», и что в Поволжье задолго до этого времени образовались две группы тюркских языков — булгарская и мишарская (Малов, 1952, стр. 24). Эту концепцию поддержал и развил С. И. Руденко (1955, стр. 341—343), который связывал тюркоязычных протобашкир с йирками или аргиппеями Геродота². В последние годы идею

² На эту же идею опирается стремление 3. Ямпольского в целом ряде работ доказать расселение тюрков на Северном Кавказе и в Приуралье в V в. до н. э. Сопоставляя сообщение Геродота с фрагментами из сочи­нений его компиляторов I в. н. э. Помпония Мелы и Плиния Старшего, 3. Ямпольский «реконструирует» сочинение древнегреческого историка: «... в исходной рукописи Геродота вместо имеющегося в изданиях его 'йирки' было начертано 'тюрки'» (Ямполъский, 1970, стр. 13). Об «йирко-тюркских племенах, а заодно о тюркоязычности «аримаспо-агрипских» (?), сако-массагетских образований и «автохтонности» всех тюркских народов Средней Азии и Казахстана пишут некоторые казахские исто­рики {Ахинжанов, 1971, стр. 5—6, 64—65). Между тем А. К. Матвеев более десяти лет назад показал, что этноним йирки Геродота находит объяснение на иранской почве: ср. тадж. ирк — раса, род (Матвеев, 1961, стр. 137). «Глубокую древность» тюрков на Кавказе, Южном Урале и в Средней Азии пытаются доказать, опираясь на неясные сообщения Клавдия Птоломея (II в. н. э.) и других античных писателей, некоторые турецкие исследователи (Kurat, 1937). Д. Е. Еремеев подверг убедитель­ной критике стремление турецких археологов связать «происхождение тюркской цивилизации» с неолитической культурой крашеной кера­мики в Анау (Еремеев, 1971, стр. 28). В советской археологии доказано (В. М. Массой), что культура Анау (X—IV вв. до н. э.) достигла рас­цвета при ираноязычном населении задолго до появления в Средней Азии тюркских племен.

С. И. Руденко о тюркоязычности некоторых племен Урала в эпоху до нашей эры энергично отстаивает Н. А. Мандатов (1969, стр. 19—20; 1971, стр. 13). С древнейшими тюрками на Южном Урале он связывает так называемые каменные курганы с «усами», которые, однако, в археологической литературе твердо считаются савроматскими (К. Ф. Смирнов, 1971, стр. 70).

Другая точка зрения опирается в сущности на выводы В. Ф. Ге-нинга о тюркоязычности племен, которым принадлежали памят­ники с плоскодонной керамикой в лесостепной зоне от р. Белой до Волги. Наиболее яркую и развернутую аргументацию она по­лучила в работах А. X. Халикова (1966, 1971, 1971а, 1972), кото­рого поддержал Н. А. Мажитов, правда, с учетом его позиции, изложенной выше. Концепция А. X. Халикова сводится к идее «неоднократной добулгарской тюркизации Приуралья и Поволжья и о решающей роли этого процесса в формировании тюркоязыч-ных народов края» (Халиков, 1972, стр. 101). Тюркизация насе­ления Поволжья и Приуралья происходит, по мысли А. X. Хали­кова, в эпоху гуннских передвижений и возвышения Западнотюрк-ского каганата (III—VI вв.). На заключительных этапах периода (в VI—VII вв.), в результате значительных миграций тюркских племен в Волго-Приуральском районе складывается «этническая основа татар Поволжья и башкир Приуралья». В языковом отно­шении «эта общетюркская масса» вышла из огузо-кыпчакской среды (Халиков, 1971, стр. 34).

Археологическое обоснование концепции опирается на уста­новленные и изложенные выше факты, свидетельствующие о су­щественной смене населения Среднего Поволжья и Башкирии в III—VII вв. Изменения в этнографическом составе населения начинаются с III—IV вв. В Прикамье появляются памятники типа тураевских, харинских, которые, в отличие от- прежних сармато-аланского (А. П. Смирнов) или угорского (В. Ф. Генинг) опреде­лений, А. X. Халиков предлагает считать раннетюркскими. Именно с населения Тураевских курганов он начинает «период тюркиза­ции Приуралья» (Халиков, 1971а, стр. 13). На рубеже IV—V вв. и в V в. в Среднем Поволжье и особенно в Приуралье появляются, по словам А. X. Халикова, племена, связанные «со второй, основ­ной, волной гуннского нашествия на Европу» (Халиков, 1971а, стр. 32), к которым он относит именьковско-романовские, турбас-линские памятники и материалы Купшаренковского могильника. На основании аналогий, найденных этим памятникам в Нижнем Поволжье и Северном Прикаспии, А. X. Халиков определяет их как гунно-тюркские и связывает с «раннетюркскими „огурскими" племенами» (Халиков, 1971а, стр. 16). Соглашаясь, до накопления

сопоставимого материала по другим Евразийским зонам, с неко­торой дискуссионностью тюркского определения памятников типа тураевских, турбаслинских и кушнаренковских, А. X. Халиков настойчиво отстаивает вывод о тюркоязычности именьковско-ро-мановских племен: «... в любом случае мы имеем основание ут­верждать, — пишет он, — что именьковские племена... являлись тюркоязычным населением». Далее приводится весьма существен­ное добавление: «Их язык, вероятно, был близок к чувашскому» (Халиков, 1972, стр. 109). Однако даже П. Н. Старостин, наиболее последовательный сторонник тюркской принадлежности имень-ковской культуры, в последней работе замечает, что «определение этноса» 'именьковских племен «еще требует дальнейшего изуче­ния» (Старостин, 1971, стр. 54). К VI—VII вв. приурочивается следующий этап тюркизации Волго-Уральского района, которая явилась следствием продвижения сюда племен, вышедших из За-паднотюркского каганата. С этой эпохой связывается группа па­мятников в Предуралье — курганный могильник у г. Соль-Илецка, Ишимбаевский, Сахаевский, Шареевский грунтовые могильники по среднему течению р. Белой, богатые погребения в г. Уфе. Тюркские племена в эту эпоху, как утверждает А. X. Халиков, достигли бассейна Сылвы и Чепца и прилегающих районов сред­него и верхнего Прикамья. Таким образом, определяющее значе­ние для тюркизации Волго-Уральского региона «имели не приход болгар;из Приазовья, а более раннее, неоднократное включение тюркоязычных племен из степей Южного Урала и Западной Си­бири в период гуннского нашествия III—IV вв. и Великого тюрк­ского каганата рубежа VI—VII вв.». Этими включениями «были заложены этнические основы всех современных народов края», причем «тюркизация предков чувашей» началась в период гун­нского нашествия и археологически связана с именьковцами, а «общие предки» татар и башкир появились в крае в эпоху ка­ганата (Халиков, 1971, стр. 36).

Изложенная концепция не противоречит (в плане, ее вероят­ности) историческим процессам, которые развертывались в III— VIII вв. в Евразийских степях. Учитывает она и этапы передви­жения населения в Волго-Уральской области, установленные на основе археологических материалов. Безупречными являются и представленные А. X. Халиковым параллели и аналогии в архео­логических комплексах Волго-Уральской области и юга: Нижнего Поволжья и степей Прикаспия. Однако все построение весьма уязвимо с точки зрения определения этнической принадлежности археологических культур и памятников III—VIII вв. Не уме­щается в схему и идея проникновения тюрков в эту эпоху на се-

вер, вплоть до Сылвы и Чепца³. Именно с этих позиций она с сомнением была встречена многими археологами. Критика концепции нашла выражение преимущественно в отрицании тюркской принадлежности памятников, которыми оперирует А. X. Халиков, и в рассмотренных нами выше доказательствах финно-угорской, угро-самодийской или сармато-аланской их при­надлежности. Особенно дискуссионным остается в этом свете тезис о сложении в VI—VII вв. тюркоязычной племенной общности, на базе которой в дальнейшем развивался этногенез татар и башкир. С учетом уязвимых моментов предшествующей концепции и на основе ее корректировки в последнее время более широкую поддержку археологов, этнографов, лингвистов получает ранее сформулированная точка зрения (Кузеев, 1956, стр. 30; 1960, стр. 64), которая допускает возможность проникновения в VI— VII вв. тюркских или тюркизированных групп в Приуралье и на Среднюю Волгу как с востока (из Зауралья, Западной Сибири и Приаралья), так особенно с юга (из районов Прикаспия и северо­кавказских степей). С тюркским или тюркизированным населе­нием связываются курганные погребения и обряд захоронения ног, черепа и хвоста лошади, хотя при этом имеется в виду, что указанная черта в тюркскую эпоху получила распространение в культуре различных племен от Тувы до Восточной Европы (Плетнева, 1958). Установление масштабов тюркского проникно­вения и роли раннетюркского компонента в сложении этниче­ского облика населения Волго-Камья вряд ли возможно до нового накопления материалов. Имеющийся же материал и приведенная выше характеристика этнического состава населения Башкирии в III—VIII вв. пока не позволяют говорить о сколько-нибудь су­щественной роли тюркского компонента в эту эпоху. Пришлые тюркские или, что вероятнее, тюркизированные группы растворя­лись в составе местного финно-угорского и сармато-аланского на­селения. С началом активного и массового проникновения тюрк­ских кочевников, на Южный Урал, которое достаточно четко про­сматривается лишь с VIII—IX вв. (Ковалевская, 1972, стр. 108— 109; Мажитов, 1964, стр. 150-156; 1971, стр. 14; Халиков, 1971,

³ А. X. Халиков считает доказательством расселения древнетюркских племен вплоть до Среднего и Верхнего Прикамья распространение там в VII—VIII вв. сасанидско-византийского серебра (1971, стр. 34). Однако, кажется, нет никаких новых материалов, позволяющих пересмотреть установившуюся точку зрения, согласно которой проникновение этих изделий на север объясняется торговыми связями. Недавно эта кон­цепция получила подтверждение в новых исследованиях (см.: Лещенко, 1971).

L

стр. 34—35; Садыкова, 1959, стр. 168), смешанное население бель-ской долины частью покидает обжитые земли, частью ассимили­руется с новыми пришельцами.

Значение проникновения ранних тюрков или тюркизированных племен в Волго-Уральский район в VI—VII вв. заключается, очевидно, не в том, что уже в этот период формируется тюрко-язычная племенная основа татар и башкир, что невозможно пока доказать ни археологически, ни тем более, в этноязыковом аспекте. Это значение мы усматриваем в сложении и постепенном расши­рении двух основных каналов тюркского проникновения на Сред­нюю Волгу и в Приуралье: южного —с Нижней Волги, из северо­кавказских и приазовских степей, и восточного (юго-восточного) — из Приаралья, степей Казахстана и сибирского Зауралья. Актив­ная миграция начиная в основном с VIII в. тюркских племен по этим уже издавна знакомым им путям в Волго-Уральскую область во многом предопределила как общие черты, так и особенности в этногенезе башкир и татар. При этом, если обратиться к тен­денциям, существовавшим на протяжении многих столетий и пре­емственно унаследованным тюркскими племенами середины и второй половины I тыс. н. э., приходится признать, что в этноисто-рической судьбе тюрков Поволжья и Приуралья, по крайней мере до конца I тыс. н. э., неизмеримо большую роль играли южные, но не восточные связи.

В каком соотношении изложенные концепции находятся с об­щей исторической обстановкой в Евразийских степях в I тыс. н. э.?

Идея о тюркской принадлежности племен Южного Урала в эпоху до нашей эры противоречит теории центральноазиатского происхождения тюрков, которую пока невозможно считать поко­лебленной. Не согласуется она и с данными антропологии о мас­совом проникновении в Восточную Европу говоривших на тюрк­ских языках монголоидных племен лишь в эпоху поздних кочев­ников (Дебец, 1956, стр. 8; Ошанин, 1957, стр. 23). В исследовании по палеоантропологии Казахстана на основе обширного материала рисуется картина, согласно которой наиболее важные стадии расо­генеза казахов, когда в результате интенсивного межрасового взаимодействия древнего европеоидного и пришлого монголоид­ного населения складывался комплекс признаков, характерный для южносибирской расы, происходили в тюркское время, т. е. в диапазоне VI—XI вв. (Исмагулов, 1970, стр. 67, 72—75, 139— 143). Следовательно, гипотеза о тюркоязычности населения Ка­захстана и Западной Сибири в эпоху до нашей эры не имеет серьезной фактологической основы. При решении вопроса о вре­мени проникновения тюрков в Приуралье, часть населения кото-

рого обладает южносибирскими антропологическими чертами, упо­мянутые исследования невозможно не принимать во внимание. И, наконец, достижения современной тюркологии, оперирующей твердо установленными языковыми фактами, выявленными в границах их исторической досягаемости (с VI—VII вв.), и в соответствии с ними рассматривающей районы Центральной Азии и Алтая как зону формирования древнетюркского языка, в конечном итоге являющимся прототипом всех современных тюркских языков (Баскаков, 1970, стр. 40), исключает саму по­становку вопроса о тюркоязычности древнейшего населения Баш­кирии и Волго-Камья.

Таким образом, гипотеза о тюркском происхождении или тюр­коязычности какой-то части населения Башкирии в эпоху до на­шей эры и равно аналогичные построения, которые появляются в работах по Средней Азии или Кавказу, могут быть приняты к обсуждению при условии новых крупных открытий, которые позволили бы переосмыслить всю схему древнейшей истории тюрков.

Гипотеза о проникновении тюркского населения в Среднее Поволжье и Приуралье, начиная с гуннской эпохи, теоретически оправдана и, по словам Г. Ф. Дебеца, «вероятна и полезна», «хотя остается только гипотезой» (Дебец, 1956, стр. 6). Однако «вероят­ность» раннетюркской экспансии в Камско-Бельский регион едва ли реализовалась в сколько-нибудь значительных масштабах, а в гуннскую эпоху, вероятно, не реализовалась вообще. Не сле­дует забывать, что гуннский союз в Зауралье и в прилегающих степях сложился в значительной степени за счет автохтонных племен — аланов, угров, охотничьих племен лесной полосы и ко­чевников предкавказских степей (Артамонов, 1962, стр. 42—43), а тюрки в Западнотюркском каганате «были в абсолютном мень­шинстве» и «стали каплей в море покоренных областей» (Гумилев, 1967, стр. 148). По мере движения на запад гунны, а позднее древние тюрки теряли преобладание в своем составе тюркского элемента⁴, хотя, конечно, будучи господствующей элитой в со-

⁴ Применительно к гуннам этот тезис исходит из определения гуннской конфедерации, как совокупности различных по этнической принадлеж­ности племен, с преобладанием тюркского компонента. Однако даже это «общепринятое» положение с точки зрения лингвистики едва ли можно считать окончательно установленным. Современное языкознание оперирует языковым материалом по исторической тюркологии, дати­руемым временем не ранее чем VI—VII вв. Памятниками.гуннского языка и тем более сведениями о языковом составе населения гуннской конфедерации наука не располагает. Поэтому при обсуждении возмож­ности и вероятности тюркского проникновения на Урал и в Поволжье

i

ответствующих конфедерациях, они передавали привнесенную ими с востока культуру и язык местным племенам. Немаловажное значение имеет и то, что основные районы гуннской и древнетюрк-ской экспансии лежали южнее нашей территории (см. об этом: Смирнов, Корнилов, 1971, стр. 483). Кочевники степной полосы от Аральского моря до Северного Кавказа в V—VI вв. «постоянно стремились на юг, где их манили пастбища, хлебные поля и вино­градники, богатства городов» (Пигулевская, 1941, стр. 78). Гуннам и тюркским кочевникам в периоды их политического возвышения не было смысла обращать свои взоры на Волго-Камье — на пери­ферию магистральных путей их движения, где отсутствие городов и суровая природа не сулили им ни добычи, ни привольного об­раза жизни. В этом аспекте становится понятной та осторожность, с которой приходится относиться к идее непосредственного и сильного этнического влияния гуннов и тюрков на древнее населе­ние Поволжья и Башкирии (см.: Смирнов, 1970, стр. 25). Вот по­чему нам представляются правильными выводы тех археологов, которые считают, что «ни одну из известных сейчас этнических групп Башкирии этого периода (имеется в виду третья четверть I тыс. н. э. — Р. К.) нельзя считать безоговорочно тюркской» (Могильников, 1971, стр. 154). Если исходить из установленного положения о монголоидности или, по крайней мере, большей или меньшей примеси монголоидности у гуннов и древних тюрков, тезис о решающей роли тюркской миграции в Поволжье в III— VII вв. не подкрепляется и антропологическим материалом. «Ос­нову формирования антропологического состава поволжских та­тар, — заключает В. П. Алексеев, — составил европеоидный тип, который на основании соматологических данных можно считать понтийским» и который «восходит к средневековому булгарскому населению Сувара и Болгар» (Алексеев, 1971, стр. 242, 245). Па-леоантропологические материалы с территории Башкирии также не фиксируют сколько-нибудь значительного притока монго­лоидного населения до VIII в. н. э. (Акимова, 1971).

Изложенное выше вовсе не означает отрицания роли гуннов и тюрков Западного каганата в этнической истории Башкирии и башкир. Однако в основном оно было опосредованным и осуще­ствлялось в двух направлениях. Гунны во II—III вв., тюрки кага-

в самом начале I тыс. н. э. необходимо, на наш взгляд, учитывать по­зиции лингвистов, которые, например, пишут: «... болгары или, во вся­ком случае, племена, двигавшиеся под этим названием (в V в. н. э. — Р. К.) на запад, были если не первыми, то, по крайней мере, очень ранними тюркоязычными мигрантами в Восточную Европу» (Menges, 1968, стр. 20; курсив наш. — Р. К.).

ната в VI в. в процессе движения на запад, в степях северного Приаралья и в южной части Западной Сибири, оказались в окру­жении угорских и сармато-аланских племен (Артамонов, 1962_Г стр. 42—43, 105; К. Ф. Смирнов, 1971, стр. 76). Подчинив эти племена и смешавшись с ними, сравнительно немногочисленные здесь гунны и позже древние тюрки, вероятно, заметным образом изменили свой физический облик (Пигулевская, 1941, стр. 30—31). Зато тюркский язык пришельцев «получил господствующее поло­жение у связанных с ними угорских племен» (Артамонов, 1962_Г стр. 45). Видимо, это преувеличение в отношении гуннской эпохи и еще меньше применимо к древним тюркам, языковое влияние которых в Восточной Европе оставило немногочисленные следы. Однако влияние кочевнической культуры на пришлые из Зауралья угро-самодийские племена (например, куштерякские и кара-яку-повские) просматривается достаточно отчетливо. В свете этих со­ображений можно заключить, что одним из возможных каналов гуннского и древнетюркского влияния на население Башкирии VI—VII вв. было, как указано выше, проникновение и расселение здесь в составе общей угорской и угро-самодийской массы некото­рых тюркизированных групп. Позднее крупную роль в этнической истории башкир сыграли булгары, которые до прихода на Волгу несомненно испытали гуннское влияние (Смирнов, 1971а, стр. 146). Другим направлением этнического влияния гуннов и древних тюрков, которое сказалось позже, но для этногенеза башкир в ко­нечном итоге оказалось более существенным, были консолидация тюркских родо-племенных образований в Средней Азии и внедре­ние тюркской кочевнической культуры среди племен, расселяв­шихся на главных путях их движения в Приаралье, прикаспий­ские степи и на Северный Кавказ. В этом свете представляются чрезвычайно важными относящиеся к концу I тыс. н. э. анало­гии, установленные А. X. Халиковым в памятниках Волго-Ураль-ского региона и южных, предкавказских и прикаспийских степей (Генинг, Халиков, 1964, стр. 83—84). Однако тюркские и тюркизи-рованные племена — наследники гуннов, древних тюрков и асси­милированное ими население Приаралья и Северного Кавказа — значительными группами двинулись на запад и север лишь в конце VII и даже позднее, в VIII—IX вв. Эта миграция стала массовой уже после распада Западнотюркского каганата, когда на огромной территории их бывшей империи установился нестабильный период борьбы, междоусобиц, вызвавший известный по письменным и археологическим источникам отлив части населения из этих земель на запад и север.