Происхождение и история расселения племени тамьян

Н. А. Аристову принадлежит мысль об этническом родстве башкир племени тамъян с казахским племенем тама Младшего Жуза (Аристов, 1896, стр. 405), в XIX в. обитавшим в верхнем течении Сырдарьи, где-то близ Ташкента (Радлов, 1887, стр. 23). Н. А. Аристов был, вероятно, прав в этом сопоставлении, но аргу­ментация его гипотезы связана с некоторыми трудностями. Одна из них в различии окончаний этнонимов: башк. тамъян или тамйащ казахск. тама; каракалп. тама; узб.-кураминцы тама; узб.-локайцы кара-тума; кирг. кара-тума, ак-тума; алт. каратума, тумат; тув. тумат (Гродеков, 1889, стр. 4; ДАХХ, стр. 194; Кармышева, 1954, табл. 2; Файзиев, 1963, стр. 46; Потапов, 1969, стр. 23). Этноним в форме, бытующей у башкир (с окончанием -ан), у других народов не записан. Сравним тамги: по Д. Н. Со­колову и Н. И. Гродекову у казахских тама тамги / Ц -В. В. Во-стров корректирует эти данные: у тама в Тургайской области тамга |, сырдарьинских — || (1962, стр. 88). Тамги башкирских тамьянцев | О L. (табл. 8). Третья тамга является след­ствием бурзянского проникновения в состав племени тамьян; сле­довательно, основными тамьянскими тамгами являются первые две. Как видно, в тамгах наряду с очевидным совпадением имеются и различия: тамга-подкова у казахских тама не зафикси­рована. В связи с этим появляется возможность сравнить этноним тамьян с названием казахского рода тана поколения байулы Младшего Жуза. Род тана (родственный племени тама) в XIX в. кочевал рядом с башкирами, между Уралом и Эмбой, и имел тамги О ^и I > т. е. аналогичные тамьянским, если иметь в виду, что круг и подкова являются модификацией единой фигуры (Ари­стов, 1896, стр. 384). Подразделение тана входит также в состав туркмен-йомудов.

Тамьянские предания древней родиной предков называют «Алтайский край» (Алтай яктары) ⁴³. В. В. Востров и М. С. Му-канов сформулировали гипотезу о генетической связи казахского рода тама (и соответственно тана) с монгольским племенем тума, ответвлением баргутов (Востров и Муканов, 1968, стр. 100). Племя тума (тумат) ⁴⁴ расселялось «в пределах страны кирги­зов», где-то в районе верховий Енисея (Рашид ад-дин, 1952, стр. 122). Сопоставления казахских этнографов представляются обоснованными: аналогичная картина нами показана выше в от­ношении преемственности этнонимов башк. тангаур и монг. тан-гур (тангор). Оба этнонима до недавнего времени были известны монголам; в начале XVII в. в их составе зафиксированы роды тангут и тумэт (Лебедева, 1958, стр. 221—222).

Племена тангаур и тамьян в ряду других юго-восточных баш­кирских племен выделяются взаимной близостью, особенно в лес­ной зоне их расселения, где в XVIII—XIX вв. существовала объединенная Тамьян-Тангаурская волость — явление малоха­рактерное для восточных башкир. Эта близость является след­ствием общности этнических основ обоих племен, восходящих к саяно-алтайской прародине их предков. Кроме сказанного, древ-немонгольские истоки обоих племен подтверждаются довольно широкой распространенностью в юго-восточной Башкирии этно­нимов тангаур и тамьян в их первоначальных формах: тангор (тангор) и тума. Небезынтересным является и следующий факт: северная группа тамьянцев в Зауралье расселяется по течению рек Б. и М. Кизил (кы?ыл), что вызывает ассоциации с древней родиной племени тама — тума в верховьях Енисея, в частности с одним из верхних рукавов этой реки — малым Енисеем или Кызыл-Хем (qisil — теснина, ущелье; ДТС, стр. 447).

Таким образом, истоки этнической истории тамьян, как и дру­гих юго-восточных башкирских племен, уходят в сложный этноге-нетический мир Алтайско-Саянского региона. Если бурзяне и усерганы являются этническими наследниками древних тюрков, то тангауры и тамьянцы восходят к столь же древним монголь­ским племенам.

Рассматривая историю племенного союза алчин Младшего Жуза, в состав которого входило казахское племя тама, В. В. Во­стров и М. С. Муканов следующим образом реконструируют его

⁴³ Полевые записи 1953 г., стр. 132, 148; 1958 г., тетрадь 1, стр. 93, 101.

⁴⁴ В. В. Востров и М. С. Муканов дают этноним в форме туматэ. Тума'тж
туматэ имеют одинаковое значение, так как монгольский суффикс мно­
жественности — т соответствует аналогичному показателю в маньчжур­
ском языке — тэ (см.: Лебедева, 1958, стр. 225).

передвижения. В I тыс. н. э. предки алчинцев пребывали на Ал­тае. В X—XI вв. часть алчинцев уже жила в Северном Причер­номорье и южнорусских степях; в их составе кочевали и таминцы. В XIII в. объединение алчин передвинулось в низовья Волги и далее на восток, а в XIV в. — составило ядро Ногайской орды (Востров и Муканов, 1968, стр. 75).

При детализации этой схемы можно установить примерное время проникновения предков племени тама в Восточную Европу. Ранние проникновения тюркизированных монгольских племен в Семиречье и далее на запад имели место, по крайней мере, на­чиная с эпохи тюркских каганатов. В то время они растворялись в составе крупных тюркских племенных объединений. Косвенно это подтверждается тем, что в восточных источниках племя тама (та-ма юй-сунь) упоминается в среде усуней — раннесредневеко-вых жителей Семиречья (Семенюк, Моржанов, 1961, стр. 185). Следовательно, на территорию к западу от рек Урал и Волга племя тама могло попасть раньше X в., в печенежском потоке ко­чевников вместе с баджгардами и бурджанами или вслед за ними. Эта версия дает возможность объяснить развитие этнонима тама в форму тамъян. Этнонимическая метаморфоза могла произойти поблизости или в составе племен, этнонимы которых имели ана­логичные окончания (бурзян, усерган), т. е. в Средней Азии. В IX в. предки тамьянцев оказались к западу от Волги; именно отсюда они направились в Приуралье вслед за баджгардо-бурд-жанскими образованиями, в сферу влияния которых они включи­лись еще в районе Приаралья.

Этнические контакты тамьянцев с соплеменниками из казах­ского племени тама в эпоху Золотой Орды не прерывались. В этих контактах участвовали как группа тама из Тургайских степей — восточные соседи башкир, так и группа тана, расселяв­шаяся в южном соседстве, в междуречье Урала и Эмбы. Казах­ские исследователи индентифицируют этнонимы тама и тана и считают их носителей различными ветвями единого в этническом отношении образования. Имея в виду закономерность перехода м в w, идентификация, очевидно, правомерна (Востров, 1962, стр. 88). Подтверждается это и тем, что группы тама и тана на­ряду с различиями в тамгах обладали и общей тамгой, идентич­ной с одной из основных тамьянских тамг.

В Приуралье тамьянцы первоначально расселялись на Бу-гульминской возвышенности, точнее «в верховьях Ика», «в вер­ховьях Демы», «в краях Белебея» ⁴⁵. Отсюда они, примерно на

⁴⁵ Полевые записи 1953 г., стр. 132; 1958 г., тетрадь 2, стр. 68; тетрадь 3, стр. 4—5, 8.

рубеже XII—XIII вв., переместились на южную излучину р. Бе­лой. Переселение тамьянцев в этот район произошло несколько раньше миграции бурзян, так как в исторических сказаниях по­следних всегда упоминается, что их предки «заняли земли народа тамьян», «прогнали их с Нугуша» ⁴⁶ и т. д.

Хронологический разрыв в движении тамьянцев и бурзян был незначительным. Об этом говорят не только предания, но и реаль­ные следы пребывания тамьянцев в западной Башкирии. В период переселения значительная часть тамьянцев, как и бурзян, усер-ган, осталась в долинах Ика и Демы (карта 2). В XVI—XVII вв. тамьянцы получили жалованные грамоты на «старинные» вот­чины; в XVIII в. они подтвердили свои земельные права в пре­делах Казанской дороги «царскими указами» (БШ, стр. 154). Даже в начале XVIII в. в западной Башкирии существовала «волость Тамьянская по Ику» (МИБ, 1936, стр. 137).

Большинство тамьянцев вместе с бурзянами и тангаурами в XIV в. углубилось в горно-лесную зону Урала. Остальные за­крепились на южной излучине Белой, в устье Нугуша, где под­верглись сильной кыпчакизации. В дальнейшем направления тамь-янских передвижений были аналогичны бурзянским и тангаур-ским. Примерно в одно время с ними они выходят в Зауралье (XV—XVI вв.) и одновременно с ними (XVI—XVIII вв.) обра­зуется тамьянский поток реэмиграции на Нугуш, Дему, Уршак и далее на юг. Вернувшиеся на Нугуш, Дему и Уршак тамьянцы еще в XIX в. активно общались с зауральскими соплеменниками, ездили за десятки и сотни километров друг к другу в гости; не­большие группы или семьи вновь переселялись в Зауралье, так как на Деме они оказались на положении припущенников⁴⁷.

ЭТНИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ БАШКИРСКИХ КЫПЧАКОВ

Кыпчаки и Дешт-и-Кипчак

Известия о кыпчаках (половцах, куманах) разбросаны в мно­гочисленных письменных памятниках средневековья как восточ­ных, так и западных (библиографию см.: Бартольд, 1968а; Плет­нева, 1958). Постоянно растет число научных публикаций сред­невековых текстов, содержащих новые факты и сведения о кып-чакских племенах. В последние годы накоплен значительный археологический материал, который исследователи более уве-

⁴⁶ Полевые записи 1958 г., тетрадь 3, стр. 8.

⁴⁷ Полевые записи 1957 г., стр. 88—90, 97, 101.

ренно, чем прежде, связывают с кыпчаками. На основе сущест­венно расширенной и обновленной фактологической базы создан и опубликован ряд исследований, обобщающих историю кыпчаков в одном из крупных регионов их расселения в эпоху средневе­ковья: в Средней Азии, Поволжье и на Северном Кавказе или в южнорусских степях (новую сводку источников и исследований о кыпчаках см.: Кумеков, 1972). И все же было бы чрезвычайным оптимизмом считать, что в истории кыпчаков все ясно. Напротив, более чем через полстолетие после известных работ В. В. Бар-тольда, И. Маркварта и других исследователей возникает необхо­димость вновь обобщить огромный материал по истории кыпчаков и оценить их роль в этнической и политической истории целого ряда народов. Историческая лингвистика своей классификацией тюркских языков, а также выделением в их западной ветви об­ширной кыпчакской группы шире других дисциплин оценила место кыпчаков на завершающих стадиях этнического оформле­ния многих народов Восточной Европы и Средней Азии. Создание исследования по этнической и политической истории кыпчаков с эпохи древности до позднего средневековья — одна из нерешен­ных задач исторической науки. Изучение кыпчакских родо-пле-менных образований в отдельных регионах или в составе тех или иных этносов, надо надеяться, поможет будущей разработке об­щей истории кыпчаков.

Древняя история кыпчаков теряется в глубине веков. Веро­ятно, первое достоверное известие о них относится к середине VIII в.: в надписи на памятнике уйгурскому кагану Моюн-Чуру (другая транскрипция имени — Баянчора) упоминаются «тюрки-кыпчаки» (турк кыбчак), которые «властвовали [над нами] пять­десят лет» (Малов, 1959, стр. 34, 38). Следовательно, по крайней мере с конца VII в. кипчаки были жителями Саяно-Алтайского нагорья или же пришельцами сюда с соседних областей. Еще Г. Е. Грумм-Гржимайло доказывал, а позже его поддержал М. И. Артамонов, что предки кыпчаков представляли собой запад­ную ветвь алтайских динлинов и в конце III в. до н. э. были покорены «хуннами» (Грумм-Гржимайло, 1926, стр. 57—59; Арта­монов, 1962, стр. 420). Эта гипотеза опирается на идентификацию «страны кипчаков» из сообщений средневековых мусульманских авторов с «владением... Кюеше», «покоренном» хуннами, из древ­некитайских источников (Бичурин, 1950, стр. 1, 50). Если пред­ложенная идентификация верна, то родина кыпчаков — верхнее и среднее течение Иртыша и прилегающие к нему степи.

В восточных источниках кыпчаки впервые упоминаются Ибн-Хордадбехом (IX в.); позже известия о них и кимаках стано-

вятся обычными в арабо-персидской и тюркской литературе. Ос­новная территория расселения кимако-кыпчакских племен до конца X в. большинством источников очерчивается в границах среднего течения Иртыша и смежных с юга областей. Кыпчаки и кимаки были родственными племенами, однако, согласно новей­шим исследованиям, полностью их отождествлять не следует. Кып­чаки в VIII—XI вв. политически связаны с кимаками, возможно зависимы от них; кыпчаки и кимаки говорили, вероятно, на раз­личных диалектах одного языка (см. МК, 1960, стр. 66). В то же время политическая зависимость кыпчаков от кимаков не была стабильной, а в этнокультурной характеристике тех и других имелись своеобразия, связанные, может быть, с различиями в истоках их этногенеза (Кумеков, 1972, стр. 42—44).

В X в., а возможно и раньше, начинается движение кыпчаков в южном (на Сырдарью) и западном (в Поволжье, южнорусские степи) направлениях. Кыпчакская миграционная тенденция, на­растая, достигает кульминации в XI в. Именно в это время сыр-дарьинские и приаральские степи получают наименование Дешт-и-Кипчак. По мере расселения и возвышения кыпчаков новое название распространяется на запад; к концу XI—началу XII в. «кипчакскими степями» (Дешт-и-Кипчак) становится огромная полоса территории Евразии — от Иртыша до Дуная.

В многочисленных контактах кыпчаков в процессе их мигра­ции на юг и запад наибольшее значение в плане формирования их собственного этнического облика имели взаимодействия с пе­ченегами и огузами. Печенегов кыпчаки знали еще в период пре­бывания в Азии: кыпчакские племена в VIII—IX вв. были север­ными соседями печенегов, кочевавших на Сырдарье и в При-аралье. Не лишены основания предположения о том, что в волнах кочевников, которые докатились в VIII и тем более в IX в. до Северного Кавказа, был кыпчакский компонент (Поляк, 1964_Т стр. 42). Речь, конечно, не идет о массовой миграции, но более раннее, чем принято считать, проникновение кыпчаков на запад не следует недооценивать. Появление в Приаралье и в южнорус­ских степях кыпчакских групп в период этнического преоблада­ния там печенегов свидетельствует об активности кыпчаков и о начавшемся возвышении одного из мощных степных объедине­ний средневековья.

Взаимоотношения кыпчаков с огузами не очень ясны. Этниче­ская близость их отмечается в ряде источников. М. Кашгари го­ворит о близости языка огузов и кыпчаков (МК, 1960, стр. 66); по Рашид ад-дину, кыпчаки происходят от народа, который «сме­шался» с родом Огуза (1952, стр. 83). В некоторых исследова-

ниях кыпчаки перечисляются среди 24 колен огузов. По преда­нию, очень широко распространенному и в подробностях пере­данному Рашид ад-дином (1952, стр. 84) и Абу-л-Гази (Кононов, 1958, стр. 43—44), Кипчак был сыном одного из погибших в битве «нукеров» или «беков» Огуз-хана. Мальчика, родившегося в походе, Огуз-хан усыновил и назвал Кипчаком, а когда он вы­рос и возмужал, дал ему «много илей и нукеров» и послал поко­рить края «Тина, Итиля, Яика», где Кипчак царствовал «триста лет». В шежере башкирских кыпчаков передается (с некоторыми нюансами) та же легенда: «...Кыпчак из рода Лукман Хакима; его отец был военачальником в орде Огуз-хана; после того как его войско было побеждено, а он сам [отец Кыпчака] умер, Кыпчака, родившегося на дорогах войны, Огуз-хан взял на свое попечение» (БШ, стр. 95; другие варианты — БШ, стр. 104, 115). Эти преда­ния и легенды напоминают, вероятно, об этнических связях кып­чаков и огузов, о взаимном их проникновении в эпоху, когда огузы жили на Сырдарье и были южными соседями кыпчако-кимакских племен. Несмотря на древние связи, истоки происхож­дения огузов и кыпчаков были, кажется, разные. Кыпчаки, по Абу-л-Гази, относятся к тем «нескольким илям», которым Огуз-хан дал имя, «но которые не происходят из его рода» (Кононов, 1958, стр. 51). При движении на запад кыпчаки вобрали в себя огузо-печенежские племена западноказахстанских и прикаспийско-причерноморских степей; в XI—XII вв. они представляли собой по существу конгломерат преимущественно тюркских племен, при кыпчакской политической и этнокультурной гегемонии.

Политическое воавыгпение кыпчаков относится к XII—первым десятилетиям XIII в. Хотя они и не создали единого государства, но, господствуя на огромной территории, так или иначе участво­вали во многих крупных исторических событиях той эпохи.

Главные политические устремления кыпчаков были направ­лены на южнорусские степи и богатое Причерноморье. Башкирия была периферией на этом пути и мало интересовала кочевников в период их возвышения. Это, естественно, не исключает проник­новения кыпчакских групп в Башкирию в X—XI вв. и даже раньше, так как традиционные связи башкир с Сырдарьей, Приаральем и Северным Кавказом не прерывались. Когда в X в. кыпчако-кимакские племена стали господствовать на Сырдарье и в Приаралье, северо-западные пределы их кочевий достигали Южного Урала (Кумеков, 1972, стр. 60). В это время отдельные группы кыпчаков могли проникать на север, вплоть до районов Приуралья. Но все же нет оснований полагать, что кыпчакское проникновение в Башкирию до начала XIII в. было массовым.

Крупные вторжения кочевников-кыпчаков не прошли бы неза­меченными в переживавшем тогда пору расцвета Булгарском го­сударстве; отложились бы эти события и в башкирских шежере. Между тем на этот счет пока не обнаружено никаких сведений.

Первые сообщения о появлении кыпчаков в Башкирии отно­сятся к эпохе начала завоевательного похода монголов в Восточ­ную Европу. Слух о страшной угрозе, опережая монгольский авангард, проник в Дешт-и-Кипчакские степи, и уже одно это привело в движение кочевников. В Лаврентьевской летописи (1229 г.) говорится о массовом движении кыпчаков на болгарские земли «перед татары». Аналогичные сведения содержат восточные источники: по Ибн-ал-Асиру, «кыпчаки бежали без всякого боя» перед приближением монгольских войск; «одни укрылись в боло­тах, другие в горах, а иные ушли в страну русских» (Тизенгау-зен, 1884, стр. 26). Значительная часть кыпчаков направилась в Приуралье и Поволжье. Об этом сообщает Абу-л-Гази; нарисо­вав страшную картину разгрома войсками Джучи-хана кыпчаков, он завершает рассказ словами: «Те из них, которые спаслись, ушли к иштякам» ⁴⁸ (Кононов, 1958, стр. 44).

Таким образом, массовая кыпчакская миграция в Башкирию совпадает по времени с кануном и началом монгольских завоева­ний в Восточной Европе.