Общая характеристика родо-племенной этнонимии башкир

В настоящем исследовании одним из исходных является поло­жение о сопряженности этнонима и его носителей. Рождение этнонима, география его распространения, развитие, исчезновение или переходы в другие качественные состояния, иными словами, вся история этнонима прямо или косвенно связана с историей самого этноса. Соответственно изучение совокупности этнонимов (репрезентативной по всему этносу) в синхронном и диахронном аспектах, установление закономерностей поведения этнонимов в различных условиях и в разные эпохи является важным сред­ством проникновения в сложные и многоярусные процессы эт­нической истории прежде всего тех народов, которые сохранили в памяти этнонимию родо-племенных организаций. В то же время надо помнить, что «этноним и его объект — не одно и то же», особенно если иметь в виду весь период их существования (Нико­нов, 1970, стр. 11). Этноним башкир в IX в., когда он впервые упоминается в Средней Азии, в XII в. — накануне монгольского

нашествия, и в XVI в., когда Башкирия присоединилась к Рус­скому государству, обозначал различное состояние этноса, хотя в каждую эпоху между этнонимом и этносом были определенные соответствия, выяснение которых чрезвычайно важно для изуче­ния этнической истории народа. Аналогичное развитие могли проходить племенные и родовые этнонимы. Сказанное, очевидно, означает, что по мере продвижения в глубь веков соответствие этнонима и этноса становится более полным. Напротив, по мере приближения к современности этнос, при сохранении этнонима, в результате различных взаимодействий, включений в его состав новых компонентов и т. п., может измениться, иногда коренным образом. Закономерности этих изменений (иными словами, зако­номерности ассимиляционных процессов) слабо изучены. Ва­рианты могут быть различными: при сохранении этнонима ста­рый этнос может существенным образом изменить физический облик (антропологический тип), однако сохранить в основе язык и культуру; или утратить этноним, вместе с ним прежний разго­ворный язык, многие черты культуры, но сохранить физический тип и т. д. В условиях Башкирии преобладал, видимо, первый из отмеченных двух вариантов. Несмотря на то что археологи­ческие и антропологические материалы указывают на определен­ную роль в этническом формировании башкирского народа мест­ных финно-угорских и сармато-аланских племен, в родо-племен-ной этнонимии башкир эти процессы представлены чрезвычайно слабо. Из сказанного следует, что для определения степени соот­ношения этнонима и этноса важно установить эпоху возникнове­ния этнонима, исторические условия его развития, время и обстоя­тельства появления этнонима и его носителей на данной терри­тории илц в составе данного этноса.

В. А. Никонов отмечает у этнонимов значения «доэтнонимиче-ское (этимологическое), часто утраченное полностью или частично; собственно этнонимическое — само реальное содержание этно­нима, т. е. соотнесенность с обозначаемым им объектом» (Нико­нов, 1970, стр. 12). Соответственно этнонимы изучаются лингви­стами с целью установления их этимологии и этнографами — в плане реконструкции этнического состава и этнической истории народа. Очевидно, наиболее плодотворным обещает быть изучение родо-племенной этнонимии с учетом достижений и методов как лингвистики, так и этнографии. В нашем исследовании сделана такая попытка, однако, учитывая относительность подавляющего большинства этимологических экспертиз, автор стремился осмот­рительно использовать этот материал, ориентируясь главным обра­зом на авторитет ученых-лингвистов. Основной акцент сделан на

историко-этнографическое изучение этнонимии, при применении методов, близких к тем, которые давно используются в языко­знании. Прежде всего, и об этом уже сказано, в работе мобилизо­ван массовый материал. Это позволяет иметь дело не с изолиро­ванными этнонимами, информативная способность которых не­высокая, а с совокупностью этнонимических обозначений, которые можно распределить по типологическим рядам. Та же массовость материала служит основой для стратиграфического членения эт­нонимов с выделением пластов названий, связанных с определен­ным этническим миром и появившихся в составе башкирского этноса в ту или иную эпоху. Однако вовлечение родо-племенной этнонимии в типологические группировки и в историко-стратигра-фические схемы (см. гл. VIII—X) требует определенного их отбора на основе общей характеристики, которая дана ниже.

Одним из важных является вопрос об устойчивости этнонимов различных звеньев родо-племенной структуры башкир.

Наиболее устойчивым был племенной состав башкир; это хорошо иллюстрируется сравнительным анализом башкирской племенной этнонимии с родо-племенной этнонимией других (тюрк­ских, монгольских) народов. Этот анализ показал, что независимо от исторической судьбы самого племенного образования, племен­ные этнонимы на всем протяжении средневековья, как правило, бесследно не исчезали. В случае распада или упадка племени они становились родовыми этнонимами, переходили в названия родо­вых подразделений, реже — сохранялись в топонимах, фиксирова­лись в преданиях, шежере, исторических сказаниях и эпических произведениях, но так или иначе откладывались в памяти народа. Это важный момент, так как совокупность материала по племен­ной этнонимии создает основу для разработки истории формиро­вания этнического состава башкирского народа.

Несколько иначе обстоит дело с родовыми этнонимами и осо­бенно с этнонимами родовых подразделений. Устойчивость пле­менного этнонима вовсе не означала стабильность самого пле­менного организма. Здесь в полной мере сказывались те особен­ности подвижной многоступенчатой родо-племенной структуры, о которых шла речь выше. В эпоху крупных исторических собы­тий, сопровождавшихся обычно активизацией этнического взаимо­действия народов, в состав многих башкирских племен влились на правах «родов» или чаще «родовых подразделений» группы ногайцев, казахов, каракалпаков, сартов, туркмен, татар (в том числе мишарей и типтярей), чувашей, марийцев, удмуртов и др. Еще более усложнило этнический состав башкир углубление со­циально-экономических процессов в недрах самого общества.

Они в ряде случаев ослабили различия между родами и родовыми подразделениями, противопоставив ставшие в новых условиях сильными и многолюдными родовые подразделения пережившим упадок родам. Поэтому порой бывшие подразделения родов фик­сируются как родовые организации, а некоторые роды исчезают, оставив память о себе лишь в этнонимах родовых подразделений или в преданиях. Существенное значение имели также внутрен­ние передвижения различных групп башкир, что вело к взаимо­проникновению и взаимосмешению башкирских племен и родов и соответственно к утрате былой четкости в этнонимических обозна­чениях родовых организаций.

Все эти процессы протекали, конечно, чрезвычайно медленно. В каждый данный момент родо-племенной состав народа был ста­билен, а в сохранении древних этнонимов сила традиций была еще велика. Масштабы разрушительного воздействия отмеченных процессов на родо-племенную этнонимию измерялись столетиями. Но в плане основных задач нашей темы важно подчеркнуть, что такие изменения в родо-племенном составе (и соответственно — в этнонимии) башкир все же имели место. Как бы медленно они ни протекали, именно им в конечном итоге мы обязаны слож­ностью и пестротой родового состава большинства башкирских пле­мен, разнообразием родовых тамг, противоречивостью их генеа­логий и исторических преданий, а в ряде случаев — даже специ­фической особенностью культуры различных частей 'населения, одного и того же племени (катай, табын и др.). Нет необходи­мости доказывать, что все эти обстоятельства, чрезвычайно услож­няя процесс работы, в то же время расширяют перспективу иссле­дования, так как дают возможность изучить изменения в этниче­ском составе башкир и определить масштабы этих изменений на протяжении многих столетий.

Итак, реконструируя этнический состав башкир, можно быть уверенным, что племенные этнонимы отражают этническую исто­рию башкир, уходящую корнями далеко в глубь веков. Родовая этнонимия в этом отношении более сложное явление; в ней отло­жились этнические процессы разных времен и эпох, в том числе и самых поздних. Многие родовые этнонимы восходят, как и пле­менные, к древней и средневековой эпохам башкирской истории, по крайней мере к I—началу II тыс. н. э., но часть их возникла в ходе этнических процессов на территории Башкирии в XIII— XVI вв., а в некоторых случаях и позднее. Этнонимы родовых под-разделений отражают этнические и социально-политические про­цессы в хронологическом отношении еще более обширной эпохи. В связи с тем, что процесс выделения родовых подразделений шел

постоянно и реальное функционирование этих социальных органи­заций измеряется в среднем 1,5—2 столетиями, большинство эт­нонимов родовых подразделений надо отнести к новообразованиям (XVII—XIX вв.). В то то же время нельзя упускать из виду и установленную нами (Кузеев, 1957, стр. 98—99) устойчивую преемственность в наследовании одним из родовых подразделений этнонима и тамги материнской патронимии. Это означает, что часть этнонимов родовых подразделений древнего происхождения. В целом же устойчивость традиционной родо-племенной этнони­мии у башкир (так же как и у других,тюркских народов) падает от высших звеньев родо-племенной структуры к низшим; соотно­шение древних этнонимов и вновь образовавшихся меняется в пользу последних на низших ступенях родо-племенной системы.

В родо-племенной этнонимии башкир выделяются различные типы наименований. Принципы этнонимообразования — тема специальная и малоизученная. Оставляя эту тему для будущих изысканий, ограничимся общей группировкой башкирской этно­нимии среднего и низшего звеньев по внешним признакам.

Преимущественно к поздним образованиям относятся этно-нимы патронимического характера. Как правило, это имена (пат-ронимы) далеких или более близких предков, которые закрепи­лись в качестве наименований родов (например, у юрматынцев — татигас) или чаще родовых подразделений (кинзебулат, миндегул, байназар, бурангул и т. д.). В то же время некоторые родовые названия (кармыш, мунаш, ямаш и др.), хотя внешне и похожи на патронимичные, в действительности таковыми не являются.

Большую группу составляют этнонимы, которые в этнографи­ческой литературе принято называть тотемистическими; к ним относятся названия животных, птиц, рыб, насекомых, растений и других реалий (например, названия родов — волк, медведь, змея; родовых подразделений — журавль, коршун, сокол, филин, стер­вятник, ворон, заяц, собака, бык, волк, олень, мышь, пескарь, сом и т. д.). Не без оснований многие исследователи считают, что тоте­мистические этнонимы отражают период, когда животные, птицы, деревья и другие реалии выступали в роли культов у языческих предков современных народов (Абрамзон, 1949; Потапов, 1958; Зуев, 1970). У башкир к тотемистическим этнонимам могут быть отнесены характерные для всей древней Центральной Азии то­темы «волк», «собака» и др. Однако было бы неправильно все этнонимы такого рода считать древними. Надо иметь в виду, что существенное значение при возникновении новых этнонимов имели принципы преемственности и аналогии. Поэтому нет осно­ваний связывать все этнонимы, носящие названия животных, птиц

и растений (а их у башкир несколько сот), с древними тотемными культами, а не с обычаями, которые лишь слабо отражают давно забытые традиции.

Особенный интерес для нашей темы представляют этнические названия родов и родовых подразделений. В башкирской этнони­мии отложились наименования тех народов и племен, которые в той или иной степени приняли участие в формировании этни­ческого состава башкир (например, роды ногай-юрматы, мишар-юрматы, сарт-калмак, туркмен-кудей; родовые подразделения казах, киргиз, каракалпак, кызылбаш, тажик, узбек, татар, чуваш, мокша, черемис, ар и т. д.). К этой же группе относятся племен­ные названия родовых подразделений; они возникали в результате взаимного смешения тюркских или позднее башкирских племен (тугус, тау, аргын, ун, бурзян, кыпчак, канглы и т. д.).

Значительную группу составляют топографические этнонимы, указывающие обычно на характер местности, на которой прожи­вает род, в отличие от остальной части племени: ялан-катай ^?степ-ные китайцы⁵, тау-канлы ^горные канлинцы', су-танып ^?речные таныпцы', урман-кудей ^?лесные кудейцы'. К топографическим примыкают этнонимы с цветовой основой: кара-табын, ак-кыпчак, сары, кызылбаш и т. д. Как считают многие тюркологи, цвето­вые определения часто связаны с символической цветовой харак­теристикой стран света: кара Черный' — север; кары или ак ^?жел-тый' или *белый' — запад; къцыл ^красный' — юг; йук ^сголу-бой' — восток.

Кроме указанных, выделяются этнонимы родов и родовых под­разделений, в которых отражаются род занятий или какая-либо особенность в характеристике данной группы (охотник, медвежат­ник, рыболов, найденыш, толстые, пришедшие, взбирающийся на луну и т. д.). В основе некоторых этнонимов лежат числительные, которые, по всей вероятности, в прошлом имели сакраментальное значение (бишул, етеуру и др.).

Названия родовых подразделений довольно часто повторяются в пределах рода или племени. Во многих случаях повторяемость этнонимов свидетельствует о процессе сегментации родовых под­разделений и их расселении по разным деревням в пределах еди­ной вотчины. Одни и те же этнонимы могли, однако, возникнуть у подразделений, генетически между собой не связанных. Осо­бенно это относится к таким названиям, как *калмак\ ^?казах', *татар', *чуваш⁵ и др., появление и распространение которых в Башкирии было связано с этноисторической обстановкой XVI-XIX вв.

После присоединения к Русскому государству в Башкирии

6 Р. Г. Кузеев 81

появляется ряд новых факторов, разрушающе воздействующих на родо-племенную систему и соответственно на родо-племенную-этнонимию. Создание и постепенное укрепление волостной адми­нистративной системы, постоянно нарастающая тенденция к дроб­лению родо-племенных вотчин между сельскими общинами подры­вали первичную структуру башкирского общества, расшатывали устоявшиеся представления народа о принадлежности к опреде­ленным племенам и родам. В этих условиях сопротивляемость пле­менных и родовых образований внешнему этническому воздей­ствию быстро падала; принадлежность к определенному роду ста­новилась условной; мобильность населения росла и, следова­тельно, возрастала межплеменная и межродовая смешанность. Таков был путь к полному разрушению родо-племенной си­стемы, удерживавшейся в XVIII—XIX вв. лишь на некоторых традициях, реальное значение которых в новых социально-эконо­мических условиях было ничтожным. Внешним выражением этого процесса в XIX в. было забвение населением многих родовых эт­нонимов, особенно характерное для северо-запада Башкирии; подмена родовых этнонимов в сознании молодого поколения на­званиями волостей, сельских «обществ» (обычно патронимичных) или в ряде мест наименованиями земельных дач; вытеснение-древних родовых этнонимов более поздними, возникшими в XVI— XVII вв. на базе имен, известных и чем-то отличившихся родо-племенных вождей. Наиболее разрушительное вторжение в родо-племенную систему башкир оказали те социально-экономические и административные мероприятия Русского государства, которые были связаны с перераспределением родовых земельных вотчин или с изменением самой системы традиционного родо-племенного» землепользования. Нарушение вотчинных границ неизбежно раз­рушало или сильно изменяло внутреннюю структуру племени,, приводя иногда к полному исчезновению рода, как такового, и к забвению его этнонима. И, напротив, группа родственных аулов (составлявших часть рода), объединившись во владении единой земельной дачей (части бывшей родовой вотчины), могла высту­пать в новых условиях в привычной роли «рода» и с временного» расстояния в 2—3 столетия далеко не всегда легко различить такие «роды» от настоящих и соответственно традиционные этно­нимы от псевдоэтнонимов.

В процессе работы над восстановлением корпуса башкирской родо-племенной этнонимии все эти обстоятельства учитывались. Исходя из основных задач темы, автор в первую очередь стре­мился восстановить племенные этнонимы, а также родовой состав племен в том виде, в каком они зафиксированы архивными источ-

никами и башкирскими шежере XVI — XVIII вв. Все племенные и родовые этнонимы (их соответственно установлено 46 и 128), включенные в таблицы этнического состава башкир в XVII — XIX вв. (см. главы IV —VII), взаимно подтверждены письмен­ными и полевыми источниками. Изменения в родовой этнонимии, происшедшие в XVII — XIX вв. и отражающие главным образом не этнические процессы, а явления окончательного распада родо-племенной системы, в таблицы не включены. Все случаи, нару­шающие этот принцип, специально оговорены в таблицах или в тексте. Названия родовых подразделений (их собрано более двух тысяч) в таблицы не включены; общая характеристика этой группы этнонимов дана в тексте соответствующих глав. Разра­ботка систематизированной сводки родо-племенной этнонимии башкир в XVII — XIX вв. явилась подготовительным этапом для сравнительно-исторических изысканий, а также необходимой предпосылкой для осуществления тех методических принципов в историко-этнографической интерпретации этнонимического ма­териала, которые изложены в начале раздела.

Башкирские тамги

Наряду с этнонимией определенное значение в этногенетиче-ском исследовании имеют родо-племенные атрибуты: тамги (и их названия), деревья, птицы, ураны. Этот материал особенно инте­ресен и полезен при сопоставлении башкирской этнонимии с эт­нонимами других тюркских, а также монгольских и сибирских народов. Совпадения этнонимов, особенно при значительных тер­риториальных разрывах их носителей, могут быть (и часто бы­вают) случайными созвучиями. Этнонимические сопоставления правомерно проводить лишь в контексте с тщательно изученными историческими условиями, но и при этом этногенетическая значи­мость установленных параллелей требует дополнительной аргу­ментации материалами из области языковых или этнографических явлений. В этом свете генетическое происхождение этнонимиче-ских параллелей можно, кажется, считать доказанным, если, кроме этнонимов, совпадают другие родо-племенные показатели — тамга, птица, дерево, уран — или хотя бы часть их.

Особенно ценно изучить башкирские тамги. Во-первых, по ним имеется возможность собрать массовый материал (как ар­хивный, так и полевой), во-вторых, тамги у башкир в своей эво­люции подчиняются тем же законам сегментации, что и этнонимы. Эта тема специально исследована нами (Кузеев, 1957, стр. 75—

83 " 6*

80, 95—112), поэтому здесь ограничимся иллюстрацией к сказан­ном^ гтимегюм:.

Иллюстрация приведена, конечно, в «чистом» виде; в реальной жизни из-за этнической смешанности племен и пестроты тамг эту закономерность установить довольно сложно. Но она, эта зако­номерность, существует; в свое время ее заметил и Д. Н. Соколов (1904, стр. 24—34). Эта же особенность свойственна тамгам и других тюркских народов. Устойчивая преемственность тюркских тамг создает возможность для установления первоначальных или древних начертаний родо-племенных тамговых знаков и соответ­ственно для сравнительных сопоставлений, которые в пределах одного или соседних этносов довольно часто проводятся (см., на­пример, Абрамзон, 1971, стр. 31—32; Вайнштейн, 1972, стр. 79). Более широким сопоставительным экспертизам препятствует от­сутствие достаточного репрезентативного и сконцентрированного материала по большинству тюркских и монгольских народов. С этим, очевидно, связано и то, что интересно начатые еще в конце XIX—начале XX в. исследования о происхождении тюрк­ских тамг и закономерностях их дальнейшего развития (Аристов, 1894; Соколов, 1904) остались незавершенными. В последующие* годы, кроме публикации Г. Акчукраклы тамг крымских татар (1926) и исследований Г. И. Карпова по туркменским тамгам (1925, 1945), других специальных работ по тюркским тамгам не выходило.

Таким образом, современное состояние изученности тамг тюрко-монгольских народов (разная степень выявленности тамг,, отсутствие ясности в вопросе о происхождении тамговых знаков

и т. д.) пока не позволяет представить тамги как самостоятель­ный корпус источников по этногенетической проблематике и в полной мере вовлечь этот материал в исследования. Однако та­кая задача безусловно стоит перед этнографами. Она может быть решена совместно с лингвистами, работающими в области исто­рии происхождения орхонского письма.

Еще В. Томсеном в конце XIX в. была сформулирована гипо­теза о генетической связи орхонского рунического алфавита с арамейским и о формировании орхонского письма при определен­ном иранском посредничестве. Несмотря на то что В. Томсену удалось обнаружить в арамейском алфавите близкие или отдален­ные соответствия лишь 23 из 38 знаков орхонского алфавита, его гипотеза получила широкое распространение и находит в той или иной форме поддержку в работах ряда современных исследова­телей.

Другая точка зрения о генезисе тюркских рун восходит к А. Шефнеру, который в середине XIX в. высказал мысль о про­исхождении еще не прочитанных в то время енисейских письмен из тамг. На конкретном материале гипотезу о происхождении орхонского.алфавита из тюркских тамг впервые разработал Н. А. Аристов. Он установил сходство «29 из 38» орхонских зна­ков с тюркскими тамгами (Аристов, 1894, стр. 418—419). К со­жалению, результаты сопоставительных исследований Й. А. Ари­стовым не были опубликованы. В какой-то степени этот пробел восполнил Н. Г. Маллицкий. В статье «О связи тюркских тамг сор-хонскими письменами» он повторил основные тезисы исследования Н. А. Аристова и проиллюстрировал их таблицей, в которую включил 20 соответствий орхонских знаков в основном с казах­скими тамгами (Маллицкий, 1897—1898, стр. 43—46). Сопостав­ления Н. Г. Маллицкого далеко не во всех случаях удачные: ис­следователь располагал небольшим материалом. Упомянутая выше работа Д. Н. Соколова является интересной попыткой обо­сновать гипотезу Н. А. Аристова на материале башкирских тамг. В «Сравнительной таблице башкирских тамг со знаками орхон-ско-енисейской письменности» показаны в составе башкирских тамг параллели большинству знаков древнетюркского алфавита (Соколов, 1904, приложение).

В то же время Д. Н. Соколов по-новому подошел к проблеме происхождения орхонского письма: допуская вслед за В. Том­сеном возможность его генетической связи «с одним из видоиз­менений арамейского алфавита», он предположил, что древне-тюрскский алфавит «был, так сказать, национализирован путем изображения букв хорошо знакомыми тюркам их тамгами» (Со-

колов, 1904, стр. 85). В связи с накоплением в последние годы материала по древнетюркской письменности к идее, высказанной Д. Н. Соколовым, в различной форме приходят и некоторые со­временные исследователи. Любопытным, например, является предложение А. Аманжолова рассматривать тамги как идео­граммы и логограммы. Если эту идею удастся доказать, то можно будет совершенно правомерно предположить, что у истоков ор-хонских рун находится не только арамейский алфавит или его поздние модификации, но и значительно более древнее слоговое или логографически-слоговое письмо⁶. В этом свете; некоторый интерес могут представить названия башкирских тамг. Эти на­звания образовывались, очевидно, по ассоциации изображения тамги с каким-либо реальным объектом или с зрительным обра­зом из окружающего мира (месяц, змея, дербник, стремена, лук со стрелой, острога и т. д.).

В каком бы направлении не развивались будущие исследова­ния, кажется, нет сомнения в том, что тамги — ценный и малораз-работанный источник по этнической истории тюркских народов. При нынешнем уровне изученности тамги могут быть плодо­творно использованы для выяснения этнических связей, направ­лений миграций в эпоху средневековья. Обрисованный выше ас­пект исследования тамг в связи с происхождением орхонского алфавита будет способствовать проникновению в более древние пласты этнической истории тюркских народов Евразии. Учитывая эти обстоятельства и то, что тамги имеют перспективу стать ценными источниками не только по этнической, но и по соци­альной истории, автор, во-первых, счел необходимым собрать и систематизировать возможно большее количество тамг по всем родо-племенным образованиям башкир (общее число собранных тамг 3500), во-вторых, широко использовать башкирские тамги в качестве вспомогательного источника при этнонимических со­поставлениях и исследовании этнических процессов.

⁶ См.: А. Аманжолов. Ранняя алфавитная письменность тюркоязычных пле­мен. Сб. «Казак тили жэне эдебиети мэселелери», VIII шыгуы. Алматы, 1971.

РАЗДЕЛ ВТОРОЙ

ЭТНИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ БАШКИРСКИХ ПЛЕМЕН

ГЛАВА III

ГЕОГРАФИЧЕСКИЕ ГРУППЫ БАШКИР В XVII—XIX вв.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА

J[ еографические группы в составе народностей или наций ¹ оооо являются обычной нормой функционирующих этносов. ^СЭ В зависимости от специфики исторического развития этноса

Теоретические вопросы, касающиеся дефиниций этнических общностей и их типологии, в настоящей работе специально не рассматриваются, так как они освещены в ряде статей, опубликованных в связи с извест­ной дискуссией о нации (Токарев, 1964; Чебоксаров, 1967; Козлов, 1967, 1968; Бромлей, 1970, 1972). Несмотря на имеющиеся разногласия по не­которым аспектам отмеченных проблем, точки зрения большинства этнографов довольно близки. У историков, философов, социологов и других в определениях «этнической общности» имеются различия (см. статью «К итогам дискуссии по некоторым проблемам теории нации». ВИ, 1970, № 2), но объясняются они во многих случаях не столько расхождениями в понимании сущности самого явления, сколько субъек­тивными предпочтениями в детерминативной характеристике тех или иных его сторон.

Пользуясь принятой в советской этнографической науке «этниче­ской» терминологией, мы исходили из следующих общих моментов:

1. Этнические общности всех типов являются категориями истори­
ческими, которые формируются на базе общности ряда постоянно раз­
вивающихся признаков (главные из них — язык, территория, культура,
хозяйственно-экономическая жизнь), значение и выразительность кото­
рых на различных стадиях социально-экономического развития обще­
ства неодинаковы. Если на ранних этапах истории этнических общно­
стей ведущие консолидирующие функции принадлежали языковым,
культурным и территориальным связям, то со вступлением общества
в эпоху классового развития возрастающее значение приобретают эко­
номические связи, которые дополняются обычно связями политическими.
При всем этом этническая общность характеризуется не как органи­
зация, обладающая лишь той или иной суммой признаков, а как
«целостная система», «сознающая эту свою целостность» (Бромлей,
1970, стр. 34), т. е. с ясно определившимся чувством этнического само­
сознания.

2. Основными типами этнических общностей, исторически последо­
вательно сменявшими друг друга, являются племена, народности, нации

и физико-географических особенностей территории его расселе­ния очертания географических групп могут быть более четкими

(буржуазные и социалистические), возникновение, существование и развитие которых тесно связано с уровнем и характером социально-экономического и политического состояния общества. В этом смысле этнические общности всех порядков являются социальными образова­ниями, обладающими, кроме собственно этнической, социальными (соци­ально-экономическими, политическими) характеристиками.

3. Реальная типология этнических общностей, особенно в эпоху
формирования раннеклассовых обществ в мире кочевников, выглядела
сложнее (Лашук, 1968). Общественный строй кочевников, характери­
зующийся сложным сочетанием патриархально-родового уклада с раз­
вивающимися или господствующими феодальными отношениями, суще­
ствовал на протяжении многих столетий и составлял в их истории
целую эпоху. В соответствии с этим в среде ранних тюркских кочев­
ников формируются и в течение длительного времени проявляют
устойчивость переходные (от племен к народностям) типы этнических
общностей, которым свойственны различные комбинации родо-племен-
ных и территориальных связей. В качестве пережитка родо-племенные
деления сохранялись даже у окончательно сформировавшихся народов
(казахов, киргизов, туркмен, башкир и др.) в новое время.

В историко-этнографической литературе упомянутые раннесредне-вековые этнические общности обозначаются по-разному («группа пле­мен», «племенная общность», «улусная общность», «этнолингвистиче­ская общность», «племенной союз», «древняя народность», «этнос»), что, с одной стороны, свидетельствует о стремлении исследователей зафиксировать различные этапы развития этнической общности и ее консолидации в народность, с другой — показывает недостаточную раз­работанность типологии этнических образований, предшествовавших народностям.

4. История любого типа этнической общности проходит стадии фор­
мирования, стабилизации и более или менее длительного существования
и, наконец, конечного развития, которое может заключаться либо
в полном исчезновении общности (в результате, например, ассимиляции
в составе других образований), либо в дальнейшей консолидации в сле­
дующий, более высший тип общности. Длительность этих стадий изме­
ряется столетиями, и этнические общности (в частности народности)
на разных полюсах своего развития могут существенно различаться как
по этнической, так и по социальной характеристике. В литературе_г
например, упоминаются народности «рабовладельческие», «феодальные»
(или просто «древние»), «буржуазные», «социалистические». Однако
степень социально-этнической консолидации народностей может разли­
чаться и в пределах одной, скажем феодальной, формации, тем более
в тех странах, которые не знали рабства как способа производства.
В литературе, однако, не существует терминологии (кроме описатель­
ной) для обозначения народностей на различных этапах их формиро­
вания в рамках одной формации.

5. В процессе исследования этнической истории башкир, к которым
целиком относятся указанные выше особенности, преимущественно
применяются следующие термины, отражающие различное этноязыковое
и социально-политическое состояние этноса:

или едва заметными. Особенности историко-географического поло­жения на стыке различных зон как природных (степной, горной, таежной), так и этнокультурных (финно-угорской, сармато-алан-?кой, тюркской, с XVI в. — восточнославянской), обусловили отчетливую специфику в направлениях этнического развития раз­личных частей башкирского народа. Это обстоятельство делает удобным рассмотрение этнического состава и истории расселения башкир по географическим группам. Однако выделение геогра­фических групп должно опираться на определенные критерии, которые, к сожалению, пока не разработаны. С этим связаны и различия в терминологии, применяемой для обозначения этни­ческих групп характеризуемого типа: «географические», «област­ные», «территориальные», «территориально-этнографические», «историко-культурные». Уже в этой терминологии заложены нечеткие грани между географическими и этнографическими груп­пами. На трудную уловимость их различий в литературе уже указывалось; в недавнее время — на примере венгерских мате­риалов (Morvay, 1970, стр. 410—413). На самом деле признаки, которые считаются основными при выделении этнографических групп (региональное своеобразие культуры, отличающееся от культуры основного этноса; сознание обособленности), в одина­ковой степени характерны и для географических групп. Главным критерием, различающим этнографические группы от географи­ческих, является, видимо, наличие самоназвания у первых (напри­мер, тнптяр, мишар, кряшен, ногайбак и т. п.) и отсутствие тако­вого у вторых. Другое различие, на наш взгляд, заключается

«группа племен», «племенное объединение» или, по удачному опре­делению Ю. В. Бромлея, «семья племен» (1972, стр. 67) — с момента появления (по письменным источникам) этнонима башкорт до актив­ного смешения башкирских племен с родо-племенными образованиями нетюркского происхождения на территории современной Башкирии (VIII-X вв.);

«древнебашкирский этнос» — в период существования многоплемен­ного образования под общим названием (башкорт), внутри которого шел процесс этнической интеграции в направлении тюркизации всего объединения и формирования некоторых этнических признаков, харак­терных для современной башкирской народности (XI—XIII вв.);

«формирующаяся народность» — в эпоху, когда ярко и отчетливо проявились сложение и вызревание хорошо известных нам кыпчакских этнических признаков башкирской народности, а также социально-эко­номические процессы внутренней консолидации (XIII—XVI вв.);

«народность» — когда отмеченное выше развитие дополнилось тер­риториально-политической консолидацией башкир (XVI—XVII вв.).

Несмотря на условность или описательность некоторых терминов, применение их оказывается целесообразным для характеристики раз­личных стадий становления башкирского народа.

в том, что этнографические группы обладают большей степенью «автономности» по отношению к основной этнической общности, чем группы географические (например, сибирские татары или мишари в составе татарского этноса).

Какие же признаки свойственны географической группе и каково значение их выделения для разработки проблем этни­ческой истории? В основу выделения географических групп в со­ставе башкир автор кладет совокупность признаков, отчетливость которых хорошо воспринимается лишь в сравнении с аналогич­ными показателями по этносу в целом. Географической группе должны быть присущи компактное расселение, своеобразие в куль­туре и быте, отражающие специфику этнической истории, усло­вия природного окружения, а чаще всего синтез того и дру­гого. Нередко географическим группам свойственны своеобразия в разговорном языке. Но основным критерием при выделении группы остается специфичность хозяйственно-культурных связей,, так как в ряде случаев при сохранении особенностей в культурно-бытовых традициях различия в языке в пределах одной народ­ности не обнаруживаются.

Как и любой другой тип этнической общности географическая группа — категория историческая. Облик ее складывается в тече­ние длительного времени под воздействием многих факторов: природно-географических, хозяйственных, этнических, историче­ских, демографических, политических. Существенное значение для оформления географической группы имеет практика эндогамных браков, которая становится реальной традицией в рамках опре­деленной этнической территории (Бромлей, 1969). Но в плане разработки этнической истории важно выяснить культурные кон­такты группы с другими народами, ее этнический состав, историю ^расселения и т. д. Соответственно сложившиеся этнокультурные признаки географической группы можно условно подразделить на «генетические» и «приобретенные». Условность такого деления опре