Внешняя политика России второй половины XV —первой трети XVI В.

Создание единого государства дало возможность для ведения активной внешней политики Россия стала играть значительную роль в международных отношениях К Маркс писал «Изумлен­ная Европа, в начале царствования Ивана III едва ли даже по­дозревавшая о существовании Московии, затиснутой между Лит­вой и татарами,— была ошеломлена внезапным появлением огромной Империи на ее восточных границах»

Во внешней политике четко выделяются три основных направ­ления борьба за свержение ига Золотой Орды и отношения с вы­делившимися из ее состава ханствами (Казанским и Крымским), борьба с Великим княжеством Литовским за возврат захвачен­ных им русских, украинских и белорусских земель, борьба с Ли­вонским орденом за выход к Балтийскому морю Иван III, обла­давший ярким талантом дипломата, успешно маневрировал и сумел избежать распыления сип страны в каждый данный мо­мент он концентрировал всю свою мощь на каком то одном на­правлении

Первой задачей, стоявшей перед внешней политикой, была ликвидация ордынского ига Еще в 1476 г, отправив посольство и, возможно, дань в Орду, Иван III тем не менее отказался по­ехать туда, на чем настаивал хан Ахмат После 1476 г Иван III, во всяком случае, уже не посылал дани В июне 1480 г. Ахмат выступил в поход против России он воспользовался тем, что обстановка для Ивана III складывалась неблагоприятно Под­няли мятеж удельные братья великого князя — Андреи Углиц-кий и Борис Волоцкий Они были недовольны тем, что старший брат не поделился с ними выморочным уделом умершего в 1472 г дмитровского князя Юрия и арестовывает тех бояр, кото рые хотят «отъехать» к ним Ливонский орден совершил напа­дение на Псковскую землю В Новгороде, только что присоеди­ненном, было еще неспокойно Ахмат собрал огромное войско (вероятно, около 100 тыс человек) и заключил военный союз с Казимиром

В августе и сентябре происходили стычки русских и ордын ских отрядов, основные же русские войска стояли на Оке, ожи­дая неприятеля В Москве готовились к осаде Великая княгиня Софья с казной уехала на Белоозеро Это вызвало недовольство москвичей К тому же было известно, что среди бояр пользуется влиянием группировка, настаивающая на примирении с Ахматом Эти, как пишет летописец, «бояре богати думаючи бежати прочь, а крестьянство выдати», уговаривали великого князя «Побежи и не можеши с ними битися» Когда 30 сентября Иван III, покинув военный лагерь, приехал в Москву, жители встретили его с возмущением Находившийся в Москве ростов­ский архиепископ Вассиан Рыло назвал великою князя «бегу-

ном». Государь даже не смог остановиться в Кремле, «бояся гражан мысли», а остался в пригородном селе Красном (ныне в черте Москвы возле станции метро Красносельская). Однако он подготовил Москву к возможной осаде и, главное, уладил свои отношения с братьями.

В начале октября русское и ордынское войска оказались друг против друга на берегах притока Оки — Угры. Дважды хан пы­тался форсировать Угру, но оба раза был отброшен. Третью по­пытку Ахмат предпринимать не стал: он ждал подхода своего союзника Казимира, а пока решил вступить в переговоры. Пре­тензии Орды были несоразмерны ее силам: хан настаивал, чтобы Иван III приехал к нему в ставку и стал у его стремени, а уж хан готов его «жаловать добре». Вскоре, однако, ордынцы по­шли на уступки, но по-прежнему настаивали на сохранении ига. Переговоры прервались. Казимир так и не появился: в самом Великом княжестве Литовском начались усобицы, а крымский хан Менгли-Гирей, враг Ахмата, а потому союзник Ивана III, со­вершил набег на южную часть Великого княжества Литовского. Тем временем необычно ранняя зима скрыла под снегом остатки травы, которые не успели доесть ордынские кони. 11 ноября Ахмат увел свои войска и вскоре погиб. Так ордынское иго, продолжавшееся 240 лет, кончилось. Почти бескровное «стояние на Угре» показало и мощь молодого государства, и дипломати­ческое искусство Ивана III.

Это искусство помогло Ивану III найти правильную линию в том сложном клубке международных противоречий, в котором оказалась Россия. Османская империя после падения Византии захватила Балканы, оказалась на границах Германской империи. Папа римский предполагал создать антиосманскую лигу христи­анских государей, привлечь к участию в ней Россию и тем самым подчинить себе и русскую церковь. На это рассчитывали в Риме, начиная переговоры о браке Ивана III и Софьи Палеолог: ви­зантийскую принцессу воспитали в Риме в духе унии между пра­вославием и католичеством. Надежды эти не сбылись: Софья быстро разобралась в обстановке на Руси и мгновенно преврати­лась в ортодоксальнейшую православную. Не увлекся Иван III и перспективой получить «византийское наследство». Трезвый по­литик, он не пошел на столкновение с Османской империей. Борьба с сильнейшей военной державой тогдашней Европы мог­ла лишь обескровить Русь. Восточное направление не стало глав­ным в политике Ивана III, он стремился к мирным отношениям с Крымом и Турцией.

Провалились и попытки Германской империи втянуть Ива­на III в борьбу между императором и венгерским королем. В об­мен за военную помощь император предлагал великому князю королевский титул и брак дочери Ивана III со своим племянни­ком. Принятие этих «щедрых» подарков означало бы признание сюзеренитета Германской империи. Иван III ответил, что «поста-

вление» на престол имеет от бога и не хочет получать его ни от кого другого. Женихом своей дочери он соглашался видеть только сына императора, а не его племянника.

Главные усилия Россия направила на воссоединение русских земель, входивших в состав Великого княжества Литовского. Там было немало русских феодалов, остававшихся православ­ными. В связи с усилением влияния католической церкви их по­ложение осложнилось. В конце XV в. в подданство к Ивану III перешли вместе со своими землями князья в верховьях Оки и в Чернигово-Северской земле (Воротынские, Одоевские, Трубец­кие и т. д.), до тех пор служившие «на обе стороны». Вспыхнула война. В этой так называемой «пограничной войне» (1487— 1494) Россия одержала победу. Великий князь Александр Кази-мирович не только признал новые границы, но и закрепил мир династическим союзом: женился на дочери Ивана III Елене (1495).

Однако вскоре на русскую службу перешли новые князья и даже внук Дмитрия Шемяки. Весной 1500 г. вновь началась война. 14 июля 1500 г. на реке Ведроши в Смоленской земле со­стоялась битва с главными силами литовского войска. Бой про­должался шесть часов. Победа русских войск, возглавлявшихся кн. Даниилом Васильевичем Щеней, была полной. Среди плен­ных был и литовский гетман кн. Константин Острожский. Исход войны стал теперь ясен, и в 1503 г. было заключено шестилет­нее перемирие. Выиграть войну России было тем труднее, что в распоряжении Александра были силы не только Великого кня­жества Литовского, но и Польши, королем которой он стал в 1501 г. Союзником Александра был также Ливонский орден. Иван III предвидел столкновение с ливонскими рыцарями: еще в 1472 г. на русском берегу реки Нарвы, напротив орденской крепости Нарвы, была построена крепость Ивангород. Иванго-род был основной базой для русских войск, сражавшихся против рыцарей. Орден был разгромлен, вынужден признать права Рос­сии на Тарту (Юрьев, Дерпт) и обязался платить России дань за владение городом.

В результате двух войн воссоединились с Россией Чернигово-Северская земля, восточная часть Смоленской земли Граница проходила в верховьях Днепра, всего в 50—80 км от Киева.

В 1512 г. истек срок русско-литовского перемирия, военные действия возобновились. В Москве рассчитывали, что удастся добиться присоединения Смоленска, а затем и Украины и Бело­руссии. Однако пришлось ограничиться Смоленском. После ка­питуляции гарнизона города (1514) русские войска в том же году потерпели тяжелое поражение под Оршей, начал набеги крымский хан. По новому перемирию (1522) удалось закрепить за Россией Смоленскую землю.

Таким образом,.ликвидация политической раздробленности и образование единого государства принесли свои плоды: Россия

одной из кремлевских церквей, и его помощник Петр Мстиславец напечатали на Печатном дворе на Никольской улице (ныне ул. 25-го Октября) в Москве первую печатную книгу с выходны­ми данными. Качество печати было исключительно высоко. Иван Федоров был не только мастером-типографом, но и редактором: исправлял переводы книг «Св. писания», приближал их язык к языку своего времени. Из-за преследований и обвинений в ереси Иван Федоров и Петр Мстиславец перебрались в Великое кня­жество Литовское и продолжали деятельность просветителей в Белоруссии и на Украине. Во Львове И. Федоров выпустил пер­вый русский букварь с грамматикой. Не заглохло книгопечатание и в России: уже в XVI в. работали типографии в Москве и в Александровской слободе. Однако печатная книга даже в XVII в. не вытеснила рукописную, ибо печатали в основном бого­служебные книги, летописи же, повести, сказания и даже жи­тия святых по-прежнему переписывали от руки.

В центре внимания русской письменности второй половины XV—XVI в. стоят коренные вопросы жизни страны. В «Сказа­нии о князьях Владимирских» подчеркивалась идея преемствен­ности власти московских государей от византийских императо­ров. Мало того, их род выводили даже от римского императо­ра Августа. Псковский монах Филофей в послании Василию III утверждал, что Москва — это «третий Рим». Собственно Рим пал из-за ересей, «второй Рим» (Византия) — из-за унии с ка­толичеством. «Два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти»,— писал Филофей.

Одним из самых своеобразных мыслителей первой половины XVI в. был Федор Иванович Карпов, дипломат, государственный деятель. Он был рационалистом, искавшим истину через сомне­ния: «Изнемогаю умом, в глубину впад сомнения»,— писал он. Одной из главных тенденций русской общественной мысли XVI в. было высвобождение из пут церковного мировоззрения, апелляция к разуму. Этот процесс принято называть секуляризацией (от ла­тинского слова saecularis — мирской, светский) или обмирщением культуры. В этом же русле находились и воззрения Карпова. Когда митрополит Даниил утешал Карпова в связи с его служеб­ными неприятностями и призывал к христианскому терпению, Кар­пов отвечал, что терпение — добродетель лишь для монахов, а у жизни государства — иные основания. «Ин есть суд в духовных лицех, а ин в мирьском начальстве». Для государства необходи­ма законность — «правда», иначе «сильный погнетет бессильного». Но власть, полагает Карпов, должна быть сильна: «Милость бо без справды (т. е. правды) малодушьство есть». Впрочем, гума­нист Карпов, понимающий опасность деспотического правления, добавил: «Правда без милости мучительство есть».

В конце 40-х — начале 50-х гг. XVI в. писал известный публи­цист Иван Семенович Пересветов. Выходец из русской шляхты Великого княжества Литовского, он служил во многих странах —

Польше, Венгрии, Чехии, Молдавии, пока не приехал на Русь. Пересветов с негодованием пишет о боярах, «ленивых богатинах», которые «люто против недруга смертною игрою не играют». Су­щественно, что обвиняет он их не в сепаратизме, а лишь в тру­сости и недостатке служебного рвения. России, по Пересветову, нужна «правда» (в этом он близок к Карпову). Но ввести ее можно только суровостью и даже жестокостью — «грозой». Вместе с тем Пересветов далек от восхваления деспотизма. Для него царь — это не просто самовластный государь, у него есть обязан­ности перед «воинниками», которые «люты к недругом». Именно «воинниками» царь «силен и славен».

Пересветов был близок и к религиозному вольнодумству. По его словам, «Петр, воевода Волосский» (молдавский господарь Петр Рареш), которому Пересветов вкладывает в уста свои мысли, спросил у одного выходца из Москвы, есть ли «правда» в Москов­ском государстве. «Москвитин» сказал, что «вера християнская добра всем сполна,., а правды нет». Петр воевода возразил: «Коли правды нет, то и всего нет» — и добавил: «Бог не веру любит — правду». Разумеется, ни один христианский ортодокс не отрицал необходимости правды, не выступал за неправду, но Пересветов первым в отечественной словесности решился противопоставить правду и веру и предпочесть правду. Впрочем, он предпочитал и свободу холопству. «Которая земля порабощена,— писал он,— в той земле все зло сотворяется».

Поток «обмирщения» захватывал порой даже ортодоксальных церковных авторов. Характерен в этом отношении «Домострой», автором (или, возможно, составителем последней редакции) ко­торого был Сильвестр. Слово «домострой» в переводе на современ­ный язык означает «домоводство». И в самом деле, таково и было назначение этого произведения. Мы находим в нем и настав­ления церковного характера, и советы, как воспитывать детей и наказывать жену, хранить запасы и просушивать платье, когда покупать товары на рынке и как принимать гостей. Но исполнение религиозных обрядов и следование практическим советам в рав­ной степени являются долгом — и нравственным, и религиозным. Например, грешником является тот, кто живет, «не разсудя собя» (не по средствам): ему «от бога грех, а от людей посмех». Итак, «Домострой» чисто светское произведение, но авторитетом бога и «Св. писания» он освящает торговлю, наживу, даже скопидомство. Это несовместимо с суровым аскетизмом, который был официаль­ной идеологией церкви.

О путях и методах централизации, об отношениях монарха и подданных вели яростный спор талантливые политические про­тивники — царь Иван Грозный и кн. А. М. Курбский. Бежав за ру­беж, Курбский прислал царю послание (1564), обвиняя его в ти­рании и жестокости. Грозный ответил, затем появились новые послания, всего было два послания царя и три Курбского. Из-под пера Курбского вышло еще несколько посланий, Курбский написал

также памфлет против царя Ивана — «История о великом князе Московском» и другие сочинения. Оба были по-средневековому широко образованны: знали и Библию, и богословскую литературу, и историю Рима, Византии и Руси, и античных авторов.

По своим взглядам Иван и Курбский были не только антаго­нистами, но и во многом единомышленниками: оба они выступа­ли за централизацию государства и сильную царскую власть, а политическим идеалом Курбского была деятельность Избранной рады, которая значительно укрепила централизацию. Спор шел о другом. Истинной монархией царь Иван считал только монархию деспотическую. Он полагал, что не царь действует для блага своих подданных, а священным долгом подданных является верная служба госут,арю: ведь сам бог их поручил в «работу» (т. е. в раб­ство) своим государям. Все жители страны — от последнего холопа до князя — государевы холопы. «А жаловати есмя своих холопей вольны, а и казнити вольны же»,— так лаконично, четко и даже талантливо сформулировал царь основной принцип деспотизма. Курбский представлял себе царскую власть иначе. Царь отве­чает не только перед бог ом, но и перед людьми, он не может нарушать права своих подданных, должен уметь находить мудрых советников, причем не только из высшей аристокра­тии (позднейшие историки часто обвиняли Курбского в стремле­нии добиться для бояр «права» соучаствовать в управлении го­сударством), но и «всенародных человек». Увы, сам Курбский не следовал этим высоким идеям: в своих имениях в Речи Поспо-литой он обращался с подвластными так жестоко, что против не­го было возбуждено судебное дело Представитель князя на су­де словно цитировал царя Ивана, говоря, что князь Курбский сам знает, как обращаться со своими подданными.

Курбский, хотя и допускает «всенародных человек» к учас­тию в управлении, остался аристократом. Даже жертвы опрично­го террора он в своей «Истории» располагает в соответствии с их знатностью И сама история создания единого государства — это для Курбского печальная история того, как московские князья пили «крове братии своей». И все же Курбский признает совершившиеся факты, царь Иван плох не тем, что он глава еди­ного государства, а тем, что он казнит невиновных, своих вер­ных слуг.

Аристократичен и Иван IV, который всегда кичился своим происхождением от «Августа-кесаря». Шведскому королю он от­казывал в равенстве с собой, считал его род «мужичьим», так как отец короля Густав Ваза был не прирожденный монарх, а выборный

Курбский обладал незаурядным литературным талантом, он великолепно освоил средневековую риторику, любил острые ка­ламбуры. Например, опричников Курбский называл «кромешни-ками»- ведь «опричь» и «кроме» — синонимы, а поскольку ад — это «тьма кромешная», то опричники — адово воинство. Грозный

был, пожалуй, талантливее как литератор. Он не хуже Курбского владел классическим стилем «плетения словес», но при этом любил резко выйти за его рамки, смело вводил в свои послания наряду с обширными цитатами из Библии и «отцов церкви» просторечие и даже перебранку. Тем самым он взрывал литера­турный этикет средневековья. Писаниям царя всегда присуща ирония — то острая, то грубая и мрачная. Курбский писал о том, что воевал в «дальноконных градах германских». Царь вы­смеял красивый эпитет: «Ты того дальноконнее поехал». Даже английской королеве Елизавете в момент обострения русско-английских отношений он написал: «...у тебя мимо тебя люди владеют, и не токмо люди, но и мужики торговые... А ты пребы­ваешь в своем девическом чину, как есть пошлая (т. е. обычная) девица».

Рассматриваемая эпоха — время острых религиозных споров. «Ныне и в домех, и на путех, и на торжищих иноци и мирьстии и вси сомнятся, вси о вере пытают»,— писал в 70-х гг. XV в. Иосиф Волоцкий. И хотя он же утверждал, что до этого време­ни никто в Русской земле не видел живого еретика, на самом деле известные нам ереси относятся уже ко второй половине

XIV в. Ереси и вообще религиозное вольнодумство были всегда
результатом самостоятельного, без оглядки на авторитеты по­
иска истины. Тем самым подрывается важнейший принцип ре­
лигиозно-церковного мировоззрения: беспрекословного повинове­
ния иерархии. Попытки еретиков и вольнодумцев найти рацио­
нальные обоснования религии и отвергнуть те догматы, которые
не выдерживают рациональной критики, противоречили основе
всякой религии — слепой вере, не основанной на знании. Поэто­
му, хотя ереси и вольнодумство не выходили за пределы рели­
гиозного мировоззрения, они были, по сути, враждебны церкви и
несли в себе элементы социального протеста. Это полностью
относится к возникшей в 70-х гг. XIV в. в Новгороде ереси
стригольников (происхождение названия неясно), распростра­
нившейся среди низшего духовенства и ремесленников. Стри­
гольники не только с позиций разума критиковали Библию и со­
чинения «отцов церкви», но и отвергали церковные обряды,
заявляли, что «пастыри» (т. е. духовенство) сами «возволчи-
лись», а потому «овцам» (мирянам) приходится самим себя
«паствити»; они протестовали против тех, кто «свободных людей
порабощает и продает». Церковь и государство преследовали
стригольников, многие из них были казнены, но и в середине

XV в. в Новгороде и Пскове встречались стригольники.

Их прямыми наследниками были сторонники новой ереси, ко­торую церковники окрестили ересью «жидовствующих»: их обви­няли в переходе в иудаизм. Трудно оценить справедливость этих обвинений: ведь до нас дошли произведения не еретиков, а их «обличителей», не брезговавших никакими средствами в борьбе. Видимо, еретики использовали и какие-то сочинения иудейских

богословов, но в целом оставались в рамках христианского ве­роучения. Еретики (священники Алексей, Денис и другие) отри­цали церковную иерархию, не принимали как противоречащий разуму догмат о троичности божества, считали ненужными ико­ны и обряды. Еретики, разумеется, были утопистами: они надея­лись создать религию без церкви и веры в чудесное.

Церковь повела ожесточенную борьбу против еретиков. Новгородский архиепископ Геннадий Гонзов готов был даже пойти на союз с католиками: он восхищался «шпанским коро­лем», который «очистил» Испанию от еретиков и иноверцев, при дворе Геннадия доминиканский монах Вениамин переводил като­лические антиеретические трактаты. Но больше Геннадий на­деялся не на аргументы, а на силу, ведь ортодоксы, как он сам признавался, «люди... простые, не умеют по обычным книгам го-ворити», а потому «таки бы о вере никаких речей с ними не пло­дили; токмо того для учинити собор, что их казнити — жечи да вешати». Вслед за Геннадием в борьбу вступил игумен Волоц-кого (т. е. Волоколамского) монастыря Иосиф Волоцкий, напи­савший множество сочинений против еретиков. По приказу Геннадия некоторых еретиков наказали в Новгороде кнутом. В 1490 г. церковный собор в Москве осудил ересь, отправленных в Новгород для наказания еретиков облачили в шутовские одежды, подвергли издевательствам, после чего у них на голо­вах сожгли лубяные шлемы с надписями: «Се есть сатанино воинство».

Но ересь оказалась живучей и даже проникла во дворец ве­ликого князя. В московский круг еретиков входили видные дипломаты — дьяки Федор Васильевич и его брат Иван Волк Курицины, государев переписчик книг Иван Черный, наконец, невестка Ивана III — дочь молдавского господаря Елена Стефа­новна. В ереси обвиняли и митрополита Зосиму. Сам великий князь до поры до времени покровительствовал еретикам. Разуме­ется, он не вникал в богословские споры. Для него важнее бы­ло другое: монастыри увеличивали свои владения за счет вотчин служилых людей. Иосиф Волоцкий и его сторонники (иосифляне) доказывали, что церковь не только имеет право, но даже обя­зана владеть населенными землями. Противоположную позицию занимали нестяжатели во главе с монахом одного из окраинных монастырей Нилом Сорским, но они были скорее мыслителями-созерцателями, чем борцами. Проповедь еретиков против цер­ковной иерархии и монашества дала бы оправдание для конфис­кации церковных земель. К тому же иосифляне, воинствующие церковники, порой заявляли, что церковная власть превосходит светскую, а это беспокоило великого князя. Вот он и держал еретиков «про запас» против иосифлян.

И все же в 1502 г. Иван III окончательно отвернулся от ере­тиков. Его страшили их независимость в суждениях, элементы социальной критики в их учении. Елену Стефановну и ее сына

Дмитрия арестовали. На церковном соборе в 1503 г. иосифляне решительно выступили против попыток Ивана III конфисковать часть церковных земель Правительству пришлось отступить. Но отныне Иосиф Волоцкий и его сторонники все чаще стали под­держивать великих князей. В декабре 1504 г. новый собор осудил еретиков на смерть; многих из них сожгли, Елену Стефановну умертвили в тюрьме. В обмен на сохранение монастырских вот­чин и инквизиционные костры власть получила полную поддерж­ку иосифлянских иерархов, превратившихся в «дворян великого князя», как их насмешливо называли.

Но идеи еретиков не сгорети в пламени костров. В середи­не XVI в. снова появились вольнодумцы. В 1553 г. был осуж­ден московский дворянин Матвей Семенович Башкин. Этот при­хожанин придворного Благовещенского собора принадлежал к верхушке столичного дворянства. Башкин пришел к выводу, что церковные обряды не нужны, отрицал иконы и даже «таинство» исповеди. Пришел он и к социальному вольнодумству: считал, что холопство противоречит христианским идеалам, нельзя свое­го «брата» держать в неволе: «У меня что было кабал полных (т. е. документов на полное холопство), то есми все изодрал»,— говорил Башкин. После пыток Башкин был сослан в Иосифо-Волоколамский монастырь, оплот воинствующих церковников.

Еще более радикальные позиции занимал постригшийся в монахи беглый холоп Феодосии Косой. Он отрицал не только об­ряды и священство, но даже христианскую символику, заявлял, что крест — орудие казни Христа— негоже обожествлять. Он по­шел и дальше: говорил, что у христиан не должно быть властей, а потому призывал не платить налогов и не повиноваться феода­лам. Феодосии проповедовал равенство всех народов, что резко противоречило характерной для средневековья религиозной и на­циональной обособленности. Идеи Феодосия разделяли многие его ученики. От преследований он бежал в Великое княжество Литовское, где продолжал распространять свое учение среди украинских и белорусских крестьян и горожан. Угнетатели ненавидели «рабье» (так они презрительно его называли) учение Феодосия Косого. Недаром его преследовал Иван Грозный и «обличал» Курбский.

В рассматриваемый период продолжало развиваться русское искусство. В XIV в в Новгороде строится много посадских, сравнительно небольших храмов, из которых наиболее известны церкви Спаса на Ильине улиие и Федора Стратилата на Федо­ровой ручье. В XV в. идет интенсивное строительство в Москве. Столица великой державы должна быть парадной и монумен­тальной. Иван III привлекает для работы итальянских архи­текторов — самых умелых в то время. Среди них выделяется бо-лонец Аристотель Фиорованти, не только архитектор, но и фор­тификатор, пушечный мастер-литейщик и чеканщик монет. В 1476—1479 гг. под его руководством в Кремле был построен

Успенский собор — кафедральный храм митрополита всея Руси. Фиорованти обязали взять за образец Успенский собор во Владимире — тем самым как бы подчеркивалось, что столицей Руси стала Москва. Итальянскому архитектору действительно удалось создать храм в русском национальном стиле. Вероятно, Фиорованти составил проект и новых кремлевских стен, которые были сооружены в 1485—1516 гг. под руководством нескольких итальянских мастеров. Они заменили обветшавшие белокаменные стены времен Дмитрия Донского и были построены в соответст­вии с военной техникой своего времени, из кирпича, на бело­каменном фундаменте. В Кремле были возведены Грановитая па­лата для торжественных приемов, Архангельский собор — усыпальница московских великих князей и царей, домовая церковь государей — Благовещенский собор (построен псковскими мастерами) и т. д.

Строительство московских укреплений продолжалось в тече­ние всего XVI в. При Елене Глинской к Кремлю пристроили полукольцо укреплений Китай-города, защищавшее центральную часть посада. В конце XVI в. «городовых дел мастер» Федор Савельевич Конь возвел кольцо укреплений «Белого города» дли­ной ок. 9,5 км с 27 башнями (проходило по линии нынешнего Бульварного кольца). Ф. С. Конь построил также кремль в Смо­ленске, ему приписывают стены Симонова (в Москве) и Паф-нутьева (в Боровске) монастырей. В самом конце XVI в. была создана последняя внешняя линия укреплений Москвы — «Ско-родом», деревянные стены на земляном валу (проходил по линии нынешнего Садового кольца).

Со второй трети XVI в. в каменное зодчество проникает из народной деревянной архитектуры шатровый стиль. Его шедев­ром и одновременно наиболее ранним образцом является цер­ковь Вознесения в селе Коломенском (ныне в черте Москвы). В 1554—1561 гг. архитекторы Постник Яковлев и Барма закончи­ли на Красной площади строительство собора Покрова, что на Рву, посвященного взятию Казани (Казанью русские войска ов­ладели на следующий день после праздника Покрова). Эту церковь по одному из позднее пристроенных приделов чаще называют храмом Василия Блаженного. Это вершина русского зодчества XVI в. Вокруг огромного центрального шатра — восемь глав, в чем-то похожих и вместе с тем разнообразных. Как Москва объединила вокруг себя разные земли Руси, так и цент­ральный шатер объединяет в нерасторжимое целое красочное разнообразие отдельных главок.

Во второй половине XIV — первой половине XV в. работали два великих русских художника — Феофан Грек и Андрей Руб­лев. Феофан, выходец из Византии, во второй половине XIV в. работал в Новгороде, а затем и в Москве. Для стиля фресковых росписей Феофана и его икон характерна особая экспрессив­ность, эмоциональность. Феофан не всегда тщательно прорисо-

вывал свои изображения, но достигал огромной силы воздей­ствия на чувства зрителя Этот характер живописи соответство­вал и темпераменту художника, о котором говорили, что он «изо­граф нарочитый и живописець изящный во иконописцех» Со­временник рассказывает, что во время работы он никогда не стоял на месте («ногами бес покоя стояше») вероятно, для того, чтобы все время видеть, как смотрится мазок издали Не преры­вая работы, Феофан вел беседы с друзьями — и об искусстве, и о философии

Иной характер носит живопись Андрея Рублева (ок. 1360— 1430) Великолепный колорист, Андрей Рублев создавал умиро творенные композиции В годы кровавых феодальных междоусо­биц, вражеских набегов он отразил в живописи народную мечту о мире, спокойствии, благополучии, человеческой близости Эти черты особенно ярко проявились в его самом знаменитом произведении — «Троице» На иконе изображены три прекрасных юноши, ведущие неторопливую, дружескую и вместе с тем печальную беседу Андрей Рублев работал и в области книжной миниатюры Во времена, когда искусство было большей частью безымянным, он оставил после себя прочную память Даже в се­редине XVI в в одном из завещаний среди множества икон без указания авторов особо выделялся образ «Ондреева письма Руб­лева»

Традиции Андрея Рублева продолжались в живописи второй половины XV—XVI в Особенно выделяются фресковые росписи Дионисия (лучше всего они сохранились в Ферапонтовом монас­тыре в Белозерском крае), не только своеобразные по компози­ции, но и с неповторимо нежным колоритом Во второй половине XVI в в живописи появляются уже и портретные изображения с чертами реального сходства

Характерными чертами русского быта XVI в оставались кон­сервативность и большая, чем в предыдущие периоды, но все еще незначительная дифференцированность разница в быте между господствующим классом и «черными» людьми по-прежнему бы­ла скорее количественной, чем качественной Мало отличались друг от друга в это время городские и сельские жилища Город был комплексом усадеб, на улицы и переулки выходили не дома, а высокие глухие заборы В каждой усадьбе были изба, хозяй­ственные постройки, небольшой огород с садом Боярская усадь­ба имела большие размеры, разнообразнее были хозяйственные постройки, кроме господского дома, стояли «людские» избы, в которых жили холопы Горожане держали также домашний скот, а потому за городской чертой обязательно устраивались выгоны

Жилища и представителей высших сословий, и рядовых го­рожан, и крестьян были, за редким исключением (у самых бога­тых бояр изредка встречались каменные хоромы), срубными, из сосновых бревен, топились чаще всего по-черному, дым выходил через специальное дымовое отверстие Каменные печи

с дымоходами встречались в самых богатых домах, «белая из­ба», «белая горница» обычно специально отмечались. Основная постройка называлась избой. Избы феодалов состояли из не­скольких срубов, иногда на высоких подклетях; бывали двух- и трехэтажными. На феодальном дворе могла стоять и башня — «повалуша» или «терем». Дома украшались высокохудожествен­ной затейливой резьбой. Окна были небольшими, в богатых до­мах— слюдяные, в бедных — закрытые всего лишь бычьим пузырем.

Больше различий было в одежде. Крестьянское платье этого периода не отличалось от одежды предшествующего времени. Зато знать одевалась богато и разнообразно. Уже в первой по­ловине XVI в. известны щеголи-модники, которые, по словам митрополита Даниила, «красятся и упестреваются... о красоте сапожней весь ум имея и о прочих ризах» (т. е. одеждах). Щеголи размышляют «о ожерелиях, о пугвицах... о стрижении главы, о повешении косм... о кивании главе, о уставлении перст, о выставлении ног», они «украшаются вящше жен умывании раз­личными и натирании хитрыми». Среди боярства были распро­странены одеяния из дорогих привозных тканей — фландрского сукна и венецианского бархата, из восточного «рытого» бархата и из атласа, из тафты и парчи. Если простые люди носили шубы из дешевых мехов — овчины и белки, то на бояр­ские шел соболь, а то и одни «пупки собольи» (брюшко); встречались даже горностаевые шубы. Шуба беличья или даже кунья была недостаточно престижна для знатного боя­рина. Иван Грозный, презрительно говоря о бедности одного из Шуйских, замечал, что у него была всего одна шуба, к тому же «мухояр (полушерстяная ткань) зелен на куницах, да и те ветхи». Цена шубы зависела не только от стоимости меха: сереб­ряные или даже золотые пуговицы могли стоить столько же, а то и еще дороже, чем сама шуба.

Одежды и украшения знатных женщин стоили не меньше. К платьям боярынь пришивали куски цветной ткани или кожи, часто с вышивками, с драгоценными камнями — «вошвы». Они стоили немало — недаром ходила пословица: «Дороже кожуха вошвы стали».

Отличались и головные уборы. У крестьян — дешевые войлоч­ные шляпы, зимой — шапки из недорогих мехов, у горожан — разнообразные колпаки. Колпаки знати изготовляли из тонкого фетра с оторочкой из дорогого меха, украшали драгоценными камнями. Так, в одном из завещаний упомянут колпак, унизанный жемчугом, с пуговицами из яхонтов и жемчугов. У аристокра­тии в моде были восточные головные уборы — «тафьи», тюбетей­ки. Иной раз их даже не снимали, входя в церковь, что сурово осуждал в особой статье «Стоглав», предписавший, во-первых, всем, начиная от царя, князей, бояр и «прочих вельмож», сни­мать в церкви шапки, а во-вторых, чтобы «тафьи... отныне и

впредь на всех православных крестьянех никогда же не являли-ся». Но церковь оказалась бессильной перед модой: Иван Гроз­ный и его опричники входили в церковь в тафьях.

Военное снаряжение, естественно, использовали только фео­далы, но у «верхов» и у «низов» этого класса оно различалось. Рядовой сын боярский выходил на службу в стеганом «тегиляе» с нашитыми на него кольчужными кольцами, со старой дедовской саблей, в простом металлическом шлеме. Боярское же военное снаряжение состояло из дорогих привозных вещей, украшенных золотом и серебром.

Различия в столе у феодалов и простого народа начинались уже со столовой посуды. Формы ее не были социально дифферен­цированы: миски и чаши, ковши и кувшины примерно одних и тех же форм были характерны для всех семей. Но резким было отли­чие в материале. В боярских домах парадная посуда была из серебра («суды серебряны»), повседневная — из олова, в домах среднего достатка «суды оловянные» были посудой для гостей, а ежедневно пользовались глиняной и деревянной; наконец, у большинства населения парадной посуды не было вовсе.

Пища даже простого населения в это время была достаточно обильна и разнообразна (разумеется, в годы хороших урожа­ев, а не в периоды голодовок). Хлеб ели в основном ржаной, из ржаной же муки пекли блины, из пшеничной — разнообразные пироги и караваи. Ели каши и кисели, из овощей самой распро­страненной была репа (она играла в рационе ту же роль, что впоследствии картофель). Сравнительно недорого было мясо, чаще употребляли баранину. Мясо солили впрок. В погребах и ледниках знати и богачей хранились разнообразные напитки из фруктов и ягод (яблок, груш, вишен и т. д.). Распространенными прохладительными напитками были квас и морс. Дыни и ар­бузы использовали засоленными или консервированными в пато­ке. Очень разнообразна была рыбная пища. Рыба употреблялась и свежей, и соленой, и сушеной, и вяленой.

Резко различалась пища скоромная и постная. Посты про­должались долго, к тому же в каждой неделе были постными сре­да и пятница, когда запрещалось употребление мяса, коровьего масла и молока. В некоторых житиях святых даже описывалось, что будущий праведник еще в младенчестве отказывался от ма­теринской груди по средам и пятницам.

Пищевой рацион бояр был более изысканным, кулинарно изощренным. Митрополит Даниил насмешливо писал о множе­стве поваров, ежедневно «стекающихся» в «поварню», готовящих «к насыщению чрева пищу» и удивлялся: «...колико тщание и подвиги иметь пища и питие, колико же сребра и злата на сие исчезает, а колики подвиги, и поты, и труды, и болезни приемлют чревоработающие». Жареные лебеди и гуси, часто мя­со не просто жареное, а «верченое» — приготовленное на вертеле. Употреблялись и дорогие заморские приправы.

Семейный быт строился на основе без