Речь о происхождении мира (cod. II, 5)

Когда природа Бессмертных завершила себя из Беспре­дельного, от Пистис произошел образ, который был назван София. Она пожелала, чтобы он стал работой, подобной Све­ту, что существовал первым. И тотчас ее воля пришла и про­явилась как небесный образ... который был в посередине между Бессмертными и теми, кто появился после них, со­гласно небесному образцу, который был завесой, что отде­ляет людей от высших. Эон Истины не имел тени в264 себе... Но его внешняя часть являлась тенью, которая называлась «Тьмой». От нее произошла сила (править) Тьмой. Но силы, которые воплотились после него, назвали Тень «безгранич­ным Хаосом». Из него выросла раса богов... так что раса уродцев следовала из первого деяния. Глубина (Хаос), сле­довательно, произошел от Пистис (146:11 - 147:2).

Тень затем осознала, что есть сильнее ее. Она стала рев­нива и, тотчас забеременев, дала рождение Зависти... Эта Зависть была уродцем, лишенным Духа. Она поднялась подобно теням (облачности) в водянистой субстанции. Вслед за тем Зависть была брошена... в часть Хаоса... Ког­да женщина дает рождение и вся ее чрезмерность (послед) обыкновенно выпадает, так и Материя произошла из Тени (147:3 - 20).

После этих событий пришла Пистис и открыла себя над Материей Хаоса, которая была брошена (там) подобно вы­кидышу... безграничная тьма и бездонные воды. Когда Пи­стис увидела то, что произошло от ее проступка, она ужас­нулась; и ужас превратился в видение работы испуга, ко­торый вылетел из нее в Хаос. Она завершила его дыханием в его лицо, в глубине под небесами [Хаоса] (147:23 - 148:1).

Когда София пожелала, чтобы этот (уродец) обрел за-печатление (typos) образа и правил над материей, первым из вод появился Архонт с мордой льва... который обладал великой властью, но не знал, откуда он пришел (Иалдава­оф)... Когда Архонт созерцал свое величие... видя только себя и ничего, кроме воды и тьмы, он подумал, что он су­ществует один. Его мысль произошла и появилась как дух, который носится взад и вперед над водой (148:1 - 149:2).

[149:10- 150:26: творение Иалдаваофом шестерых муже-женственных «сыновей» (архонтов); их мужских и женских имен (в том числе Саваофа); творение небес для каждого, с тронами, властями, архангелами и т. д.]

Когда небеса (после вмешательства Пистис) были твердо основаны, со всеми властями и со всеми размещениями, Ар­хиродитель преисполнился гордыни. Он получил уважение от всех сонма ангелов... и возгордился... и сказал: «Я есмь Бог...» (и т. д., с возражением Пистис, выходящим здесь за рамки стереотипа:) «Ты ошибаешься, Самаэль» — то есть слепой бог. «Бессмертный Человек Света существует до тебя, который откроет себя в твоем творении (plasma). Он уничтожит тебя... и ты с твоей волей спустишься к твоей матери, Глубине265. И к концу твоих деяний весь Изъян, который произошел от Истины, постепенно исчезнет: он пройдет, и он будет, как будто его никогда и не было». Ска­зав это, Пистис показала форму своего величия в воде и за­тем вернулась к своему свету (151:3 - 31).

После того, как Архиродитель увидел образ Пистис в воде, он опечалился... и устыдился своего проступка. И когда он признал, что бессмертный Человек Света су­ществовал до него, он сильно взволновался от того, что ска­зал прежде всем богам: «Я есмь Бог, и нет бога кроме меня», поскольку он испугался, что они могут открыть, что был один до него, и отречься от него. Но не обладая мудростью... он имел наглость сказать: «Если существует один до меня, он может и открыть себя!» Тотчас из выс­шей Огдоады изошел свет. Он прошел все небеса земли... и в нем показалась форма Человека... Когда Пронойа (суп­руга Иалдаваофа) увидела этого ангела, она полюбила его; но он ненавидел ее, потому что она была Тьмой. Она хоте­ла объять его, но не смогла... (155:17 - 156 - 18)266.

После того, как Саваоф, сын Иалдаваофа, услышал го­лос Пистис (в ее угрожающей Иалдаваофу речи), он вос­хвалил ее и отрекся от своего отца. Он восхвалял ее за мысль о бессмертном Человеке и его Свете. Пистис София... излила на него свет от своего света... и Саваоф получил ве­ликую власть над всеми силами Хаоса... Он возненавидел своего отца, Тьму, и свою мать, Глубину. Он почувствовал отвращение к своей сестре, Мысли Архиродителя, которая носилась взад и вперед над водами... Когда Саваоф как на­граду за свое раскаяние получил место отдыха (на седьмом небе), Пистис также дала ему свою дочь Зоэ (Жизнь)... для того, чтобы она научила его всем (Эонам), что существуют в Огдоаде (151:32 - 152:31).

Когда Архиродитель Хаоса увидел своего сына Савао­фа в его славе... он позавидовал ему. И когда он рассердился, он породил Смерть из своей собственной смерти (и т. д.) (154:19- 24) (Конец перевода).

Благосклонная трактовка Саваофа в этих двух близко связанных произведениях выдает долю симпатии к иуда­изму, странно противоположную антииудаистской враж­дебности, которую те же самые труды показывают в от­кровенном отождествлении исполненного ненависти Иал­даваофа с ветхозаветным Богом.

Обращаясь к некоторым более широко распространен­ным особенностям, давайте перечислим несколько более специфических наблюдений. Апокриф Иоанна, который мы резюмировали по берлинской версии (выше, с. 199 -205), встречается три раза в кодексах Хенобоскиона, два из них дают более длинные версии (поз. 6 и 36). Оконча­ния, добавленные к этим расширениям, показывают лег­кость, с которой разнородный материал принимался в гно­стические произведения при непреложной литературной подлинности. Добавленным окончанием является рассказ самого спасающего божества о его спуске в глубины Тьмы, чтобы пробудить Адама: его определенно гностическое происхождение с готовностью подтверждается такими от­рывками, как: «Я проник в сердце тюрьмы... и я сказал: «Позвольте тому, кто слышит, пробудиться от тяжкого сна!» Затем Адам рыдает и роняет горькие слезы... «Кто назвал мое имя? И откуда пришла эта надежда, если я в тюремных цепях?»... «Встань и вспомни, кто ты, что ты услышал и вернись к своим корням... Найди убежище от... демонов Хаоса... и восстань от тяжелого сна дьявольского обиталища» (Doresse, p. 209). Близкая параллель в манихейских (также мандейских) произведениях (см. выше, с. 86) говорит нам, что мы сталкиваемся с «иранским» гно-сисом в «сирийском» контексте.

№ 12, Откровение Адама его сыну Сифу, представляет (изначально иранское?) учение о последовательности (тридцати или более?) Просветителей, пришедших в мир в ходе его истории через чудесные рождения пророков. Ва­риации этой темы встречаются в Псевдо-Климентинах, у Мани и повсюду в гностицизме (см. выше, с. 230; 207, прим. 2) —первая концепция «мировой истории» как про­гресса гносиса с божественной помощью. Автор нашего трактата не осознает столкновения между идеей преры­вистости откровения и идеей непрерывной потаенной пе­редачи «тайн Адама» через Сифа и его потомков, которую он исповедует в том же духе (Doresse, p. 183). Позднейшее учение Доресс представляет (р. 185) параллелью из более поздней сирийской Хроники, которую мы скорее будем использовать для противопоставления стандартным пози­циям. В христианском толковании Хроники Адам, когда передает откровения своему сыну Сифу, показывает ему свое изначальное величие до проступка и изгнания из Рая, и предостерегает его никогда не изменять справедливос­ти, как он, Адам, сделал: в гностическом толковании От­кровения Адам не грешник, но жертва преследования ар­хонтов — в конечном итоге, жертва изначального Падения, которому обязаны существование мира и его собственное существование. Здесь присутствует один простой критерий того, что является «христианским» (ортодоксальным) или «гностическим» (еретическим): вина либо Адама, либо архонтов, либо человеческая, либо божественная, возник­шая либо в творении, либо до него. Разница проникает в самое сердце гностической проблемы.

Позвольте отметить любопытную деталь: № 19 (заглавие утрачено) интересен страстной маркионитской полемикой с Законом. В этом отрывке содержится пугающая атака на крещение Иоанна: «Река Иордан... есть сила тела, то есть сущность удовольствий, и вода Иордана есть желание плот­ского сожительства»; сам Иоанн— «архонт толпы»! (Doresse, p. 219 f.). Это совершенно уникально. Может ли это быть возражением мандеям и их предпочтением Иоан­на Христу или другой темой ожесточенного спора, в резуль­тате которого мы получили произведения мандеев? Заман­чивая идея. Но материал слишком обрывочен, чтобы до­пустить больше, чем предположение такой возможности. Возвращаясь еще раз к внутренне гностическим, содер­жащим доктрину материалам на предмет «чуждых связей», примером которых служит включение герметических про­изведений в коллекцию Наг-Хаммади, мы задаем себе воп­рос: а существуют ли какие-либо связи между кодексами Наг-Хаммади и свитками Мертвого моря, между «Хено-боскионом» и «Кумраном» — двумя группами, наследие которых, благодаря одному из величайших случайных со­впадений, было найдено почти одновременно? Это дей­ствительно может быть так, согласно интереснейшему пред­положению Доресса {цит. соч., стр. 295 ff.), суть которого, во всей краткости, такова: Кумран может бытьГоморрой — гипотеза, впервые предложенная Ф. де Солеи на лингвистической и топографической основе; Гоморра и Содом на­званы древними писателями как места поселений ессеев, и в этой связи сопутствующее библейское значение двух имен кажется не относящимся к делу; № 2 из текстов Наг-Хаммади, Священная книга невидимого Великого Духа, или Евангелие от Египтян, содержит следующий отрывок: «Великий Сиф пришел и принес свое семя, и посеял его в зонах, которые были порождены и число которых являлось числом Содома. Некоторые говорят: «Содом — место оби­тания великого Сифа, которое [или: кто?] является Гомор-рой». А другие говорят: «Великий Сиф взял семя Гоморры и перенес его в другое место, которое было названо Содомом» (Doresse, p. 298). Данное указание последнее, так как текст относится к дате прекращения Кумранской общины, воз­можно, отсылает к ней (или же к некоей соседней группе) как к «семени великого Сифа» и даже намекает на дальней­шее восстановление юга, Содома, после катастрофы, что врасплох застигла Кумран. Существовал, вероятно, некий род непрерывности между исчезающим движением ессеев и появлением сифианского (сетианского) гносиса. Без допол­нительных материалов, а ученые надеются их найти, невоз­можно оценить достоинства этой смелой догадки. Опреде­ленно, подобное соединение ессеев и гностиков, как здесь подразумевается мифологизированной «исторической» па­мятью, могло бы быть обширным и интригующим.

Мои комментарии далеки от классификации всей библио­теки Хенобоскиона, информация из которой все еще фраг­ментарна. Из двух полностью изданных и переведенных тру­дов я пренебрег Евангелием Фомы, коллекцией «тайных слов живого Иисуса», уверенно записанных Дидимом Иудой Фо­мой (их больше 112), связь которых со Словами Господа в четырех евангелиях (и так целой проблемой синоптической традиции) является предметом интенсивного изучения уче­ными Нового Завета. Достаточно сказать, что из этих «слов» некоторые почти идентичны или очень близки каноничес­ким, другие (около 30) — более свободные параллели, лишь частично согласующиеся в слове и сути; другая группа (око­ло 25) существует, но слабо отражает известную логику; само существенное напоминагош (около 35) не имеет двойника во всем Новом Завете: самые большие структуры столь далеки от «непознанных слов Христа». Гностический характер кол­лекции (если рассматривать ее в целом) распознать нелегко: только в нескольких случаях он проявляется безошибочно, часто его можно предположить из оттенков, приданных словам в отклоняющейся версии, а значение многих других слов скрыто и неуловимо — или так кажется. Несмотря на то, что этот текст для изучающих Новый Завет из-за своих далеко идущих подтекстов в вопросе об изначальной субстан­ции и истории традиции Иисуса, вероятно, представляется наиболее впечатляющим единичным произведением из всех находок в Наг-Хаммади, изучающий гностицизм находит свою богатейшую награду в так называемом Евангелии Ис­тины (Evangelium Veritatis), которое было опубликовано из кодекса Юнга. Я уделю остаток этой главы некоторым наблю­дениям над этим очаровательным документом.