Сюжетика осетинского нартского эпоса и его идеальный герой

Само исполнение осетинских сказаний о нартах пев­цами и рассказчиками, само восприятие слушателями подчеркивают одну из привлекательнейших особенностей нартского эпосасвоеобразное слияние глубокой перво­бытности и вместе с тем свежести. Исследователи давно отмечали то особое благоговейное внимание, с каким осе­тины слушают рассказы о подвигах своих излюбленных героев — нартов. Однако нельзя не подчеркнуть, что в высшей степени серьезное по своей сути отношение к героям и событиям нартского эпоса сочетается в слу­шателях с каким-то интимным восприятием их, как будто эти герои далекой старины—-в то же время близкие их знакомцы. Живости восприятия содействует и характер исполнения. Эпическое повествование нередко преры­вается возгласами самого певца —прямым обращением к аудитории. Особенно часто это бывает в рассказе о схватке с врагом. Повествуя о том, как Батрадз при встрече с обидчиком нартов — наглецом Алафом раздро­бил ему руку мощным пожатием, народный певец выра­жает пожелание, обращенное прямо к слушателям: «Всем вашим недругам такого пожатья!» («Батрадз и сын кри­вого уаига» ^!). Подобного рода эмоциональные обращения к слушателям можно найти в сказании о битве нартов с сыном владетеля Хызовской крепости, а также во мно­гих других сказаниях. И надо видеть, как живо откли­кается аудитория на эти прямые обращения к ней!

¹ «Нартские сказания. Осетинский народный эпос». М., 1949. Все дальнейшие цитаты даются по этому изданию.

Жизненность и острота восприятия осетинских нарт­ских сказаний поддерживаются еще и тем, что на территории Северной Осетии есть множество мест, свя­занных по своим названиям с нартами. В Куртатинском ущелье есть древнее кладбище, носящее название Нарт­ского кладбища, и, конечно, когда певец передает своим слушателям рассуждения старого Урызмага о том, что нарт, бесславно кончающий свою жизнь, неспособный со­вершать подвиги, «на нартском кладбище недостоин ле­жать», — то все сказание «Последний поход Урызмага» и образ состарившегося нарта воспринимаются особенно на­глядно и остро благодаря ассоциации с Нартским кладби­щем Куртатинского ущелья, местом, где многие бывали и о котором многие слышали. Тдм же, в Куртатинском ущелье, есть и другое место, связанное преданием с нар­тами и именуемое Нартским нихасом. Те, кто видел Нарт­ский нихас или же знает о его существовании, может особенно наглядно представить себе, например, как в ска­зании об Ацамазе и Агунде, нарты, сошедшиеся на со­брание — нихас, любуются оттуда молодым Ацамазом, иду­щим со своей свирелью на Черную гору, к красавице Агунде. Величие и прелесть горной природы, занимающей столь большое место в художественном мире этого сказа­ния, воспринимаются при таких условиях с особенной жизненностью. Точно так же и трагическая гибель нарта Сослана может соединяться в восприятии слушателей с представлением о Могиле Сослана, как называется один старинный надземный склеп около селения Нар, — а ведь в сказании о Сослане могиле умершего нарта отведено очень большое значение даже в чисто сюжетном плане. На этой могиле юный Харафырт, отомстивший за своего родича Сослана его погубителю — страшному колесу Бальсага, укрепляет побежденное колесо в виде надгробия. Там же, на могиле, свершается й посмертная месть Сослана своему обидчику Сырдону: мертвый Сослан через отверстие в гробнице поражает Сырдона, пришедшего глу­миться над его прахом. Наличие в Осетии «нартских» местностей и памятников материальной культуры — не только свидетельство былой широкой распространенности нартского эпоса, но и немаловажный фактор его совре­менной жизни, его современного восприятия.

 

Интерес к нартскому эпосу оживляется отчасти и бла­годаря тому, что он впитал в себя многие особенности повседневной народной жизни, народной психологии.

Нартских героев не назовешь обыкновенными людьми. Они обладают сверхчеловеческой силой. Они связаны своим происхождением с миром фантастических существ, постоянно общаются и даже сражаются с ними. И все- таки это люди. Жизнь нартов, с ее повседневным бытом, с хозяйственными заботами и дружескими пирами, с мир­ными беседами и жестокими распрями — это человеческая жизнь, всякому понятная. Герои нартского эпоса не отпу­гивают своим величием, хотя и совершают необыкновен­ные подвиги.

Идеализация нартских образов не убивает в них чисто человеческого обаяния. Нарты — не воплощение различных доблестей, но живые люди, со своеобразными чертами ха­рактера. Скупо, но метко обрисованы в нартских сказа­ниях эти герои — одного нарта не спутаешь с другим. В художественном сознании осетинского народа необы­чайную четкость сохраняют все основные персонажи нартского эпоса: выносливый и предусмотрительный,

^склонный к раздумью старый Урызмаг; горячий и прямо­душный Батрадз; изворотливый и озорной Сырдон, спо­койная, не теряющаяся ни при какой опасности Сатана, чувствительный и вспыльчивый Ацамаз.

Нарты не лишены слабостей и недостатков. Даже Урызмаг, полный мудрости и благородства, лучший из нартских мужей, как вынуждены признать все нарты в сказании «Урызмаг и кривой уаиг», — и тот, например, оказывается способным поддаться раздражению и решает развестись с Сатаной, за что и получает от нее урок супружеской привязанности. Сослан, при всем своем уме, бывает опрометчив и часто забывает об осторожности, — в этом его недостатке отдает себе отчет его жена Бедоха.

Слишком ты неистов, уж очень ты яростен, —

При ярости такой легко ли уцелеть! —

говорит она Сослану, и опасения Бедохи оправдываются.

Нечего и говорить о Сырдоне — это злоязычник, вы­думщик всяческих козней, и поделом подвергается он су­ровым наказаниям со стороны своих же нартов.

Разнообразны характеры нартов, разнообразны и их интересы, не сосредоточенные на одних только схватках с врагами. В каком-то радостном самозабвении предаются нарты своей излюбленной пляске — симду; Сослан, состя­заясь в пляске с Челахсартагом, пляшет на круглом столе —фынге, не роняя с фынга ни крошки на землю, затем пляшет по краям чаши, пляшет с полным кубком на голове. Такое же большое место в жизни нартов зани­мает и музыка. Батрадз, подвергаясь длительной закалке в небесной кузнице, просит кузнеца Курдалагона дать ему фандыр, чтобы, наигрывая на нем, скоротать время. Владыка зверей Афсати дарит нарту Аца, в благодарность за его гостеприимство, вечную свирель, а юноша Ацамаз, получив эту свирель по наследству, так чудесно играет на ней, что вся природа — леса, луга, звери — пробуждается от зимнего сна к весенней радости. Сауай, сын Кандза, наигрывает на фандыре у дома Урызмага, давая этим знать о своем приходе. В «Сказании о том, как появился фандыр» говорится, как Сырдон после гибели своей семьи изливает скорбь, играя на фандыре.

Большую человечность и простоту придают обликам нартов и бытовые детали, во множестве рассыпанные по* нартскому эпосу. Нарты заботятся о добывании пищи, о подыскании новых пастбищ для своего скота, строят хадзар (дом) для нартских собраний. Хамыц запасает ткани себе на одежду. Сырдон выманивает у кого-то ку­сок сукна для своих нужд. К Сырдону на угощение наби­ваются его приятели, под предлогом поминок по его ро­дичам, а то и ссылаясь на наступающий конец света. Сатана, обращаясь за помощью к чудесному ястребу, обе­щает ему в награду лучшую курицу из своего курятника. Сослан, даже возвращаясь из Страны мертвых, не забы­вает о бытовых нуждах и при виде клубка пряжи, валяю­щегося на земле, хочет подобрать его для Сатаны. Подоб­ные бытовые черточки не раз уютно смягчают суровую монументальность нартских образов.

Смягчает ее и шутка, которую так любят нарты. Сыр­дон то и дело подшучивает над остальными героями нартского эпоса, он остер на язык, проказлив, умеет иг^ рать на слабых струнках своих врагов или приятелей, — недаром до сих пор в Осетии часто дают прозвище Сыр­дон какому-нибудь завзятому остроумцу и шутнику. Да и другие нарты непрочь пошутить, посостязаться с Сырдо- ном в остроумии и всяческих проказах, одурачить даже самого Сырдона. С такого одурачивания начинается, на­пример, сказание «Поездка нартов», в котором безлошад­ный Сырдон опрометчиво согласился отправиться в путь с нартами, положившись на обещание: «Ты пешком — мы верхом, мы верхом, ты — пешком», не заметив, что такая, с виду великодушная, формула ничего, кроме возможно­стей пешего хождения, ему не сулит.

На лукавой игре словами построена в этом же сказа­нии и проделка почтенного Урызмага. Переплывая на своем коне через реку, а Сырдону разрешив держаться при этом за конский хвост,—Урызмаг как бы невзначай спра­шивает Сырдона, где следует остригать себе ногти, и вос­пользовавшись его разъяснением — «Где вспомнишь про ногти, так тут же и стриги», — буквально «тут же», остано­вив коня среди реки, стрижет себе ногти на руках и ногах, предоставив Сырдону плескаться меж тем в холодной воде.

Даже прямодушный Батрадз —и тот не отказывает себе в удовольствии посмеяться над своим противником и, учтиво приветствуя Алафа (в сказании «Батрадз и сын кривого уаига»), жмет ему руку с такою силой, что рука раздробилась:

Как яйцо воронье скорлупкой хрустнуло!

Нартские женщины не отстают от мужчин в способ­ности бросить, когда придется кстати, задорное и острое словцо, потешиться над своим собеседником. Красавица Акола, завлеченная хитростью Урызмага на вершину горы, где нарты пляшут симд, отплачивает нартам за этот обман, находя для каждого приглашающего ее к танцу ядовитый и меткий ответ. Да и степенная Сатана, придравшись к тому, что ее супруг Урызмаг в сердцах велит ей взять с собою все, что ей хочется, но только по­кинуть его дом, — проявляет незаурядное остроумие и увозит с собою самого Урызмага, предварительно его на­поив. Веселые шутки нартов друг над другом, порою бес­хитростные, а порою тонкие и прихотливые; изобретатель­ные издевки, находчивые ответы, хитрые выдумки, не­истощимое балагурство, лукавые замечания, попадающие не в бровь, а прямо в глаз, остроумные и неожиданные решения, игра словами, шутейные перебранки — все это своеобразно расцвечивает тот мир героических подвигов,¹ куда уводят сказания о нартах. Ирония и юмор перели­ваются в нартском эпосе всеми своими гранями, искрятся и сверкают всеми своими красками. По смелому привле­чению комического начала в героические сюжеты нартский эпос занимает совершенно особое место в эпическом твор­честве народов.

Однако в целом нартский эпос отнюдь не создает впе­чатления «приземлеиности» — напротив, он глубоко пате­тичен. Ни бытовые подробности повествования, ни челове­ческие слабости персонажей и даже отрицательные качества и неблаговидные поступки некоторых из них (особенно Сырдона), ни обилие комических элементов не снижают общего высокого тона нартских сказаний. Как ни развлекательны повествования о нартах, народ ищет в них не одного только развлечения. И для рассказчиков, и для слушателей нартский эпос — это своего рода свя­тыня. Недаром эпитет «нартский» и сейчас служит в на­родном словоупотреблении лучшей похвалой, означая высшую степень какого-либо достоинства -г* силы, ума, храбрости, щедрости.

Живой интерес народа к нартскому эпосу, то значи­тельное место, которое занимают нарты в народном созна­нии, отчасти, конечно, объясняются обаянием седой ста­рины. От многих нартских сказаний веет дыханием древ­ности. Хотя за многовековую свою жизнь этот эпос и вобрал в себя многие приметы все новых и новых времен, хотя его сюжеты и образы, несомненно, подвергались все новым и новым осмыслениям, хотя многие идейно-худо­жественные особенности его не могли избегнуть сущест­венных, коренных перемен, — однако, и в нынешнем своем виде он сохранил явственные черты древности. Безогово­рочное почтение, с каким нарты относятся к мудрой Са­тане, привыкнув обращаться к ней за помощью в самых трудных обстоятельствах, ее деятельность рачительной хозяйки, распространяемая на всех нартов, ее спокойная властность, весь ее величавый образ восходят еще ко вре­менам матриархата. Глубокая древность чувствуется и в трактовке других персонажей нартского эпоса. Так, не­сомненно древнее происхождение величественных образов старцев, занимающих столь видное место в сказаниях о нартах, — седобородого Урызмага, всегда готового прийти на помощь нартам в трудную годину, мудрого наставника и заступника нартов; старого Аца, имя которого произно­сят с почтением не только нарты, но даже небожители; Магуйрага, дряхлого старца со слезящимися глазами, умеющего, однако, быть справедливым судьей и недаром приглашаемого Ацамазом и его братьями для раздела наследства.

Нартский эпос донес до нашего времени немало черт далекой старины, сохранил память о семейных отноше­ниях, о повседневном труде, о хозяйственных заботах давних поколений; отразились в нартских сказаниях и древние верования, религиозные обряды, заклинания и т. п. В этом плане нартские сказания — своего рода «художественная археология».

И все же, если нартский эпос и сохраняет явственную генетическую связь с древними временами, когда он был создан, то интерес осетинского народа к своему эпосу определяется далеко не одной только любовью к родной старине. Нартский эпос — не исторический. Сюжеты и ге­рои его овеяны дыханием старины, но сами по себе — это не исторические сюжеты и не исторические герои. Названия народов, с которыми нарты вступали бы в борьбу, почти не встречаются в осетинском эпосе,— в виде редких исключений можно указать на агуров, упо­минаемых в сказании «Симд нартов» (о женитьбе Бат­радза), да еще народ Терк-Турк.

Изображенные в нартском Эпосе события и персонажи во многих случаях фантастичны. Нарты сражаются с одноглазыми уаигами, с семиголовым чудищем Кандзар- гасом, с бесами-кадзиями, с небожителями зэдами и дуа- гами; они проникают в подводное царство Донбеттров, даже в Страну мертвых — к владыке мертвых Барастыру, даже на самое небо — к небесному кузнецу Курдалагону и к пребывающему в небесах богу домашнего очага! Сафе. Нарты и сами обладают сверхъестественными' свой­ствами— не только необычайной силой, которую надо рассматривать как типичную народно-поэтическую гипер­болу, но и способностями колдовского характера: так, Са­тана (в «Последнем походе Урызмага») своими заклина­ниями поднимает снежную бурю, Сырдон не раз дей­ствует как оборотень, превращаясь то в кучу золота, то в шапку («Сослан в Стране мертвых»), то в старика, тб в старуху («Женитьба Сослана на Бедохе»). Несомненно, что основой многих фантастических персонажей мог здесь в свое время послужить и исторический материал, как это наблюдается в эпосе других народов —в частности, на­пример, в русских былинах с их Змеем Горынычем или Идолищем поганым — собирательными образами врага, с которым борется народ. Однако вскрывать эту истори­ческую основу — дело исследователей. Восприятие слуша­телей нартских сказаний, да н представления самих исполнителей, не осложняются, в огромном большинстве случаев, никакими конкретно-историческими толкова­ниями. Равным образом, как ни велико место, занимаемое в нартских сказаниях фантастикой, основной смысл сю­жетов нартского эпоса не в полете фантазии. Как ни фан­тастичен мир, с которым общаются нарты, мир враждеб­ный или дружественный им, какими чудесными свой­ствами или колдовскими способностями ни обладают они сами, нарты — люди, а не фантастические существа; жизнь нартов, с ее заботами, чувствами, интересами — это человеческая жизнь, только переведенная в некий идеаль­ный план, насыщенная высоким нравственным пафосом.

Именно этот нравственный пафос нартского эпоса и придает ему поразительное единство. Нартские сказания в целом представляют собою как бы наглядный кодекс нравственных идей. Разнообразны и, казалось бы, разно- природны сюжеты нартского эпоса: повествование напо­минает то сказку («Яблоко нартов», «Как Урызмаг и Ха­мыц разыскали своего деда Уархага»), то героическое предание («Последний поход Урызмага», «Батрадз и уаиг Пестрая Борода»), то новеллу («Как Урызмаг разводился с Сатаной», «Поездка нартов», «Как Сырдон обманул нартов»), то поэму («Ацамаз и красавица Агунда») или же в большинстве случаев — прихотливое сочетание нескольких жанровых форм. В нартском эпосе нет и собы­тий, связующих все сказания в одно целое. Сказания объединяются в циклы, но и в пределах цикла, посвящен­ного одному из героев (Урызмагу, Сослану, Сырдону, Батрадзу и др.), взаимная связь между событиями разных сказаний едва намечена, и в плане изображаемых событий каждое из сказаний представляет собою нечто самостоя­тельное и законченное.

Откуда же возникает впечатление единства всего нартского эпоса? Конечно, некоторое значение имеют здесь родственные связи между нартами (Батрадз —сын Хамыца, Ахсар и Ахсартаг — дети Уархага; Урызмаг и Хамыц — братья, они —внуки Уархага и т. п.). Некото­рое значение имеет и то, что в рассказе о приключениях и подвигах основного героя цикла изображаются и другие нарты («Как Урызмаг и Хамыц разыскали своего деда

Уархага», «Как Батрадз спас именитых нартов», «Как появился фандыр» и мн. др.); основной эпизод, посвящен­ный главному герою цикла, может предваряться или за­вершаться изображением нартского нихаса. Именно на нихасе задумывает Урызмаг свой последний поход, глядя на нартских юношей, для которых он уже перестал быть образцом силы и доблести. На нартский нихас приходит Сырдон после гибели своей семьи и поет нартам песню, играя на фандыре. А иногда действие начинается с общей нартской охоты, похода или пиршества. Таким образом, для фигуры основного персонажа сказания создается ши­рокий фон нартской жизни, и основной персонаж, не пере­ставая быть основным, все же выступает и как один из нартов. Можно поэтому говорить о наличии в эпосе, по­мимо отдельных героев, еще и коллективного героя — всех нартов в целом.

Герои нартских сказаний даже в одиноких своих поездках, в сраженье с врагом один-на-один или при до­бывании себе в жены какой-нибудь красавицы, всегда помнят о том, что они —нарты, всегда озабочены тем, чтобы быть достойными называться нартами. Урызмаг за­мышляет свой последний поход не только потому, что хо­чет вернуть себе утраченную из-за старости славу, но и потому, что - Кто бесславно влачит годы последние, На нартском кладбище не достоин лежать.

Сырдон постоянно враждует с нартами, некоторых из нартов он ненавидит, особенно Сослана и Хамыца, — нарты часто платят ему тою же монетой. Цикл сказаний, повествующих о Сырдоне, изобилует описаниями этой взаимной вражды, всевозможных злых шуток, подстраи­ваемых Сырдоном над нартами или нартами над Сырдо- ном. И все же Сырдон просит нартов не изгонять его из своей среды («Как появился фандыр»), все же и он до­рожит тем, что он нарт.

Отдельные, на первый взгляд как бы замкнутые в себе, сюжеты многочисленных сказаний о нартах еще в боль­шей степени, чем родственными связями между персона­жами или совместным участием их в различных деяниях, объединяются именно этим понятием «нарт». Нарты, взя­тые порознь, могут отличаться всякими недостатками и слабостями, испытывать низменные чувства, совершать недостойные поступки; нарты как единое целое — это но­сители высоких достоинств, высокой нравственности. Раз­розненные сюжеты нартского эпоса идейно скрепляются прежде всего заветами богатырства, лежащими в основе понятия «нарт».

Первый из этих заветов богатырства— любовь к своему народу, постоянная готовность прийти к нему на помощь, стать на его защиту. Правда, нарты, герои осетинских сказаний, — не народ в подлинном смысле этого слова, — глубокая древность нартских сказаний не допускает по­добной модернизации, но те подвиги нартских героев, которые они предпринимают для защиты чести и жизни «всех нартов», современный слушатель и читатель вос­принимают не иначе, как подвиги во имя чести и жизни народа. Основное призвание осетинских эпических ге­роев—борьба с врагами «всех нартов», будь эти враги одноглазыми чудовищами-уаигами, коварными кадзиями или жадными князьями-алдарами. Старый Урызмаг, рискуя жизнью во время своего последнего похода, прони­кает в крепость черноморского алдара, чтобы истребить исконного врага нартов в самом «гнезде ворона». Другой славный нарт — юный Батрадз, охраняя нартские стада, отважно побеждает жестокого великана по прозванию Пестрая Борода, нагло похищавшего нартских овец и не дававшего проходу самим нартам. Батрадз вступает в бой и с другим нартским недругом — Тыхы-Фыртом, угнав­шим к себе, в качестве дани, девушек и женщин нарт­ского селения.

Если нартские мужи защищают нартов прежде всего как воители, на поле боя, то мудрейшая из нартских жен­щин Сатана всегда готова помочь нартам своими сове­тами: так, когда Урызмаг, перехитрив Черноморского алдара, который заточил его в башню, передает нартам через алдарских гонцов якобы приказ прислать за него выкуп, а в действительности — призыв напасть на кре­пость врага, смысл такого иносказания раскрывает нар­там догадливая Сатана. Она же, как заботливая хозяйка, с материнской предусмотрительностью накапливает в своих обширных кладовых запасы пищи, чтобы в нуж­ное время прийти на помощь всем нартам и спасти их от голода.

Второй завет богатырства, проходящий через весь нартский эпос — деятельная помощь своим боевым дру­зьям, своим товарищам, соратникам. Когда два славней­ших нарта — Урызмаг и Хамыц — попадают в ловушку к великану Афсарону, Батрадз слышит с горных высот глумливую песню Афсарона, в которой тот описывает на­падение клыкастых псов на двух заблудившихся вепрей, тем самым намекая на близкую гибель своих пленни­ков, — и булатиогрудый герой, разгадав страшный смысл песни, тотчас бросается на помощь нартам и уничтожает великана-одноглаза со всем его отродьем («Батрадз и кри­вой уаиг»). Когда один алдар похищает в отсутствие Сослана его жену, за оскорбленного супруга вступаются все нарты («Как Батрадз сокрушил Хызовскую кре­пость»). На пиру у небожителей Сослан, видя, что они расчувствовались, пользуется случаем, чтобы выпросить у них всевозможные дары, — но не для себя, а для всех нартов («Какие дары получил Сослан у дуагов»).

Третий завет богатырства в нартских сказаниях — воинская доблесть. Герои нартского эпоса сильны, вынос­ливы, отважны, находчивы и изворотливы в борьбе с вра­гами. Нарты в буквальном смысле слова закаляют себя для предстоящих им подвигов. Булатногрудый Батрадз проходит всяческие испытания для того, чтобы закалить свое тело в горниле небесного кузнеца Курдалагона («Как нарт Батрадз закалил себя»). Нарта Сослана тоже закаляют, погружая при этом в корыто, наполненное мо­локом волчиц («Рождение и закалка Сослана»). Если для одоления врагов мало одной телесной силы, нарты дости­гают победы своей изобретательностью, и, когда, напри­мер, нартам не удается взять приступом вражескую кре­пость, Батрадз велит привязать себя к огромной стреле и вместе со стрелой проникает за крепостные стены («Как Батрадз сокрушил Хызовскую крепость»). Уже упоминавшееся здесь раньше сказание «Последний поход Урызмага» все направлено к прославлению воинского разума, как необходимого спутника физической силы и физической храбрости: ведь именно благодаря своему вы­сокому воинскому разуму и военной хитрости Урызмаг, даже оскудевший силою, отважно проникает во враже­скую крепость и победоносно из нее выходит. И уж ко­нечно, находчивый и хитрый на выдумку Сырдон, в своих распрях с нартами умеющий так ловко пользоваться сла­бостями своих противников, еще с большим блеском про­являет свою изобретательность в борьбе с общими нартсними врагами. Когда нарты попадают по своей довер­чивости в дом к людоедам и, предназначенные на съедение, покорно ждут своей участи, так как оказались приклеенными к скамьям, на которые их коварно усадили хозяева, — один только Сырдон находит выход из поло­жения: он не только с самого начала разгадывает ковар­ный умысел людоедов, но и спасает всех нартов, ловко заставив людоедов перессориться между собою и в драке истребить друг друга.

Четвертый завет богатырства, воплощенный в нарт- ском эпосе, — забота о своей чести, высокое сознание своего достоинства. В наиболее ярком виде этот завет вы­ражен в сказании «Гибель нартов», где он подчиняет себе весь замысел как основная идея произведения. Недаром идея эта и выражена в лапидарной формуле самым муд­рым из нартов — Урызмагом:

Лучше славу в веках по себе оставить,

Нежели оставить бесславных потомков!

Бессмертная слава вечной жизни ценней.

Вспомним, что и в раздумьях о своей старческой судьбе мудрый Урызмаг больше всего огорчен тем, что старость нанесла урон его былой нартской славе; свой последний поход он предпринимает именно затем, чтобы ее восстановить, а не ради богатой военной добычи, — она лишь сопутствующее обстоятельство его подвига.

Конечно, и сам герой, и все нарты радуются захвачен­ным у врага богатствам, но прежде всего им дорога сама победа:

Радуются нарты победе над недругом,

Богатства алдара раздали поровну.

А в словах Урызмага радость по поводу торжества общенартской чести и славы сочетается с радостью по по­воду восстановления и своей собственной чести и славы:

На что-нибудь, видно, и старый сгодится, —

Хоть стара голова, зато испытана.

Все эти заветы богатырства, составляющие идейную основу нартского эпоса, — постоянная готовность прийти

на помощь всему нартскому племени, верность своим товарищам, воинская доблесть, забота о нартской чести, — скрепляют между собою прежде всего боевые эпизоды нартских сказаний, но в виде отголосков —- упоминаний о подвигах нартов, их характеристик, даже только по­стоянных эпитетов (Батрадз Булатногрудый, храбрый Со­слан, мудрый Урызмаг) -г* встречаются и в бытовых, се­мейных, охотничьих и прочих сюжетах, что отчасти спо­собствует объединению боевых и небоевых эпизодов эпоса. Однако между этими двумя видами эпизодов есть еще более крепкая, еще более существенная связь. Нартские заветы богатырства — не только правила поведения в бою; в них явственно осуществляется высокая идея душевного благородства. Эта идея и роднит между собою боевые и небоевые сюжеты нартских сказаний, преодолевая их тематическое и жанровое разнообразие. Казалось бы, весьма далеки одно от другого по жанровому характеру своих сюжетов сказание — новелла «Как Урызмаг раз­водился с Сатаной» и героическое сказание «Батрадз и Тыхы-Фырт Мукара», но они сближаются между собой общей идейной, нравственной направленностью, прослав­лением душевного благородства. Если Батрадз достигает высокой цели благодаря своей храбрости и воинской хит­рости* то Сатана прибегает к кротости и женскому лукав­ству, чтобы в семейной жизни осуществись задачу, тоже по-своему высокую — возвеличить супружескую любовь, содействовать ее победе над домашними дрязгами и мел­кими ссорами повседневной жизни. Уловки, на которые пускается Сатана, чтобы вернуть себе любовь своего мужа Урызмага, придают повествованию легкий комический характер. Комизм все нарастает по мере того, как Урыз­маг, поссорившийся с Сатаной и приказавший ей уехать из его дома, все более и более пьянеет на прощальном ^ПИРУ> устроенном Сатаной для нартов, затем, сонный, уво­зится ею вместе со всем ее добром и просыпается, к своему удивлению, где-то далеко от своего дома, в по­возке, рядом с Сатаной, погоняющей быков. В остроумном ответе Сатаны на недоуменный вопрос Урызмага комизм повествования достигает высшей степени, но н&д ним все же господствует внезапно возникшая из-под спуда домашней повседневности патетическая тема супружеской любви: напомнив, что сам Урызмаг позволил ей взять с собою «любые сокровища, что будут по-сердцу», лишь бы только она уехала от него, Сатана восклицает:

А что мне полюбится больше Урызмага?

Больше Урызмага что будет по-сердцу?

Вот тебя и взяла, —т как же тут не понять!

Женское лукавство Сатаны здесь на службе у ее муд­рости, комизм новеллистического сюжета способствует утверждению высокого понятия о благородстве, и проделки хитрой жены оказываются достойными занять в нарт­ском эпосе место наряду с боевыми подвигами героев.

Единая идейная основа боевых и небоевых сюжетов нартского эпоса непосредственно ощущается в сказании «Как узнали, кто лучший из молодых нартов» («Собра­ние нартов»). Здесь лучшим нартом все признают Бат­радза, — и, характерно, не только за его подвиги в борьбе с нартскими врагами, но и за его достойное поведение на пирах, за его достойное отношение к жене.

Сказание «Сослан в Стране мертвых» прославляет подвиг Сослана, бесстрашно вторгшегося в Страну мерт­вых, куда нет доступа живым, чтобы добыть у владыки мертвых Барастыра волшебное дерево. Этот эпизод отно­сится к добыванию овдовевшим Сосланом себе новой жены (волшебное дерево составляет часть выкупа за нее), но не его деяния занимают здесь центральное место,— они служат рамкой для многофигурной картины загробного мира: проезжая по Стране мертвых, Сослан видит ряд странных сцен, загадочных образов, смысл которых ему потом разъясняет его покойная жена Бедоха. И смысл этот — нравственный, связанный с различными областями человеческой жизни, начиная с домашнего быта, повсе­дневного поведения, семейных отношений и кончая пра­восудием, вопросами богатства и бедности и т. п. Жен­щина с большою иглой, зашивающая горные трещины, непрестанно бегая взад и вперед, подвергается этому на­казанию в Стране мертвых за то, что нобрежно относи­лась к своему мужу, шила ему одежду кое-как, крупными стежками, —

Теперь и стегает через все ущелье:

Ты крупно стегала, стегай еще крупней.

Исполнитель осетинскою нартского^ эпосас национальным инструментом — двенадцатиструнной арфой (дууадзестанон).

На пастбище вол, пренебрегая травою, жует бороду у старика, — так наказан старик за то, что при жизни кормил вола, своего супряжника, впроголодь, одною только ржавой соломою. Другой старик осужден сидеть на пустынном острове, в яичной скорлупе за то, что при жизни сторонился людей. У тех, кто любил полакомиться украдкою от своих домашних, съеденные куски отры­гаются в царстве мертвых горящими угольями. Тот, кто всякими неправдами оттягивал себе соседскую землю, принужден теперь таскать в гору песок дырявою корзи­ной. Неправым судьям, охладевшим к своему долгу, не­равно судившим богачей и бедняков, норовя урвать с каж­дого хоть клок, — здесь, в Стране' мертвых_; ледяные бритвы снимают полбороды, притом не бреют, а рвут по волоску. Недобросовестные кормилицы, морившие голодом младенцев, вороватые швеи, отхватывающие для себя ку­сок чужого сукна, строптивые дети, сварливые супруги, скряги, предатели — все получают возмездие, которое наглядно напоминает об их пороках. К такому обозрению людских порогов присоединяются и символические образы, толкуемые мудрою Бедохой как весть о будущем времени: простая обувь побеждает в состязании сафьяновую — так народ возьмет верх над знатью; платок и шапка после долгой борьбы мирно укладываются рядышком — так мужчина и женщина перестанут спорить из-за первенства, будут равны; клубок разноцветных ниток разматывается, но никак не может размотаться — так без конца будут раскрываться перед разумом тайны вселенной. Отрица­тельные и положительные образы согласно служат здесь одной цели — утверждению нравственного идеала.

По жанровому характеру, по сюжету, где центральное место занимает обозрение, по образному составу, от­меченному дидактической символикой, сказание «Сослан в Стране мертвых» сильно отличается и от героических сказаний, и от сказаний-новелл, входящих в нартский эпос. Ближе всего оно в этом смысле к сказанию «Смерть Со­слана», — точнее, к той его части, где нарт, преследуемый своим врагом, просит помощи у природы, обращаясь к полю и к деревьям разных пород, а затем, уже умираю­щий, говорит с орлом, ястребом, ласточкой, медведем и другими птицами и животными.

Отличаясь в жанровом и стилевом отношении от боль­шинства сюжетов нартского эпоса, сюжет сказания «Со*

слан в Стране мертвых», тем не менее органически связан с ними, дорисовывая собирательный образ идеального нарта, господствующий над всем эпосом.

Сложнее обстоит дело с сюжетом-обозрением, входя­щим в «Смерть Сослана», — там речь идет не о людях, живых и мертвых, не об их взаимоотношениях, нравах и т. п., а о природе и ее явлениях. Обозрение это носит своего рода мифологический характер — объясняет раз­личные свойства полей и гор, птиц и зверей в зависимости от того, как они относились к Сослану, погибающему от Колеса Бальсага. Так, поле, не пожелавшее остановить Колесо, за которым гнался Сослан, с тех пор каждый восьмой год ничего не родит; по горе, не преградившей путь Колесу, с тех пор каждый год ползут оползни; де­рево, не задержавшее Колесо своими ветвями, с тех пор выращивает только цветы, а не плоды; дуб, тоже не при­шедший на помощь нарту, приносит желуди, годные только свиньям. Ласточка, согласившаяся снести нартам весть о том, что Сослан умирает, с тех пор получила свой­ство быть для каждого милой; ворон, не пожелавший клевать тело умирающего героя, был наделен после этого необычайной зоркостью, чтобы всегда <находить себе по­живу, а медведь, тоже отказавшийся притронуться к телу умирающего, получил дар великого терпения, так что способен проводить пять месяцев без еды, лежа в пещере, и т. п. Все это объясняется в сказании как последствие проклятий или благословений, посылаемых нартом, но они выражают не столько чувство мести или благодарности, сколько нравственный приговор, а полная драматического величия смерть героя придает этому приговору особен­ную силу, — он звучит в устах Сослана как исповедование верности нартскому идеалу благородства. Так и это ска­зание — миф, по подбору персонажей стоящее особняком, органически входит в нартский эпос по идейно-художе­ственной целеустремленности своего сюжета, по отноше­нию к нравственному идеалу, составляющему смысл и пафос основных нартских сюжетов.

Как же складывается в этих сказаниях образ идеаль­ного нарта, господствующий над всей сюжетикой эпоса? Если его ни один из героев не воплощает в себе пол­ностью, даже такие, как славный Урызмаг, «наставник нартов», или Батрадз, превзошедший всех молодых нартов не только силой, но и разумом, и храбростью, п благород­ством, — то уместен вопрос, как же складывается в разви-. тии нартской сюжетики высокое понятие «нарт», к кото- рому обращается и Урызмаг, стремясь поддержать в себе дух перед последним своим подвигом, и Бедоха, упре­кающая Сослана в недогадливости: «Эх, Сослан, ты же нарт,— как не догадался!»—и старики, беседующие на своем нихасе о том, когда нартов можно воистину назвать нартами, и другие персонажи.

Многие из сказаний славят излюбленных героев нарт­ского эпоса. Однако такое прославление героя редко про­ходит через весь сюжет сказания, — оно обычно сосредо­точено на главном, кульминационном эпизоде. Сослан умирает, как подлинный герой, его смерть — это апофеоз нартского благородства, но навлек он на себя смерть тем, что, возвращаясь из Страны мертвых, позарился на ста­рую облезлую шапку, валявшуюся на дороге, — а этой шапкой обернулся злокозненный Сырдон и, попав за па­зуху к Сослану, подслушал из его разговора с конем, в чем гибель Сослана. В зачине сказания о последнем походе Урызмага старый нарт являет собою довольно жалкий образ, сам называет себя «примером славы, став­шей бесславием», — в основном же эпизоде сказания, как контраст доживающему свой век старику изображен муд­рый и смелый воитель — все тот же старый Урызмаг, но в момент высшего проявления своего нартского духа. Такое совпадение кульминации сюжета со своего рода нравственной кульминацией героя особенно заметно в ска­зании «Как появился фандыр». Если и в других сказа­ниях отсутствует сплошной панегирик герою, то уж Сыр­дон изображен в начале этого сказания совсем в негерои­ческом виде; Хамыц угощает его здоровым толчком, насильно приводит его к новому хадзару, построенному для нартских собраний, и заставляет высказать свое мнение о хадзаре. Обида Сырдона на Хамыца и его мес