О напевах осетинских нартовских сказании

Нартовские сказания — богатейшее культурное насле­дие народов Северного Кавказа — стали предметом всесто­роннего научного исследования сравнительно недавно, хотя первые публикации сказаний (в частности, осетин­ских) относятся к середине прошлого столетия. Начиная с 30-х годов нашего века, замечается усиление интереса к нартовским сказаниям как на самом Кавказе, так и за его пределами. За это время было опубликовано большое количество текстового материала; создан целый ряд цен­ных трудов, освещающих широкий круг проблем: генезис и развитие нартовского эпоса, историзм содержания, раз­бор отдельных циклов, образов и сюжетов, сравнительно­фольклорные параллели, особенности поэтической формы и поэтики.

Однако далеко не все стороны привлекли должное внимание ученых и стали предметом специального иссле­дования. К числу таких незаслуженно оставшихся в тени вопросов относится в первую очередь вопрос о напевах нартовских сказаний и об их музыкальных особенностях.

В самом деле, если обратиться к имеющейся литера­туре, то в ней либо вовсе не указывается на принадлеж­ность нартовского эпоса к музыкально-песенному творче­ству, что в известной мере стало традицией, дезориенти­рующей читателя, либо даются весьма скудные сведения о манере их исполнения. Даже наиболее пространные вы­сказывания, касающиеся традиции их бытования, не идут далее описания чисто внешних, формальных особенностей и не дают достаточно ясного представления о характере напевов, об их структурном, мелодическом и ритмическом строении. «Выразительны и лаконичны мелодии нартских песен, — пишет о кабардинских сказаниях Т. К. Шейб- лер, — ритмика запева в них нередко меняется в зависи­мости от числа слогов при неизменном размере (и неиз­менном припеве хора)... песни поются медленно, затем темп ускоряется, приближаясь к плясовому. Иногда до­бавляется инструментальный подголосок, варьирующий основной напев (подголосок исполняется на прямой па­стушьей флейте — «бжами»). Все это дополняется еще протянутыми басами хора, ритмическими восклицаниями исполнителей, ударами трещотки «пхацыча», наконец ударами в ладоши. Большинство нартских песен испол­няется ныне двухголосно» *.

Об абхазских нартовских сказаниях читаем следую­щее: «Нартский эпос абхазцев имеет смешанную стихо­творно-прозаическую форму со значительным преоблада­нием прозаического повествования. Отдельные фрагменты его исполняют в песнях, играя на народном двухструнном смычковом музыкальном инструменте апхярце. Но только в немногих своих частях эпос дошел в форме песен­ного повествования, неотделимого от голоса и музыки (су­ществует особая нартская мелодия), а иногда (например, в «Песне о матери нартов») сопровождаемого танцами» ^[651].

Крайняя скудость имеющегося материала о напевах нартовских сказаний объясняется прежде всего тем, что фольклористика до настоящего времени все еще не распо­лагает музыкальными записями. Те единичные записи, которые имеются в нотных публикациях («Осетинский музыкальный фольклор». М., 1948, стр. 23—29; В. Ахо- бадзе, И. Кор ту а. Абхазские песни, М., 1957,стр. 326) не обладают достаточной точностью фиксации и не сопровождаются словесными подтекстовками. Такие нотные образцы не представляют научной ценности и не могут быть предметом исследования.

Необходимость фиксации музыкального материала на­певов нартовских сказаний является одним из вопросов первостепенной важности не только потому, что именно в них заключена та эмоциональная сфера, которая лежит за пределами выразительных возможностей словесной по­эзии. Без напевов невозможно понять закономерности соотношения музыки и текста, нельзя разобраться в осо­бенностях ритмического строения сказаний.

В живом исполнении нартовские сказания бытуют в такой форме, которая предполагает одновременное из­ложение текста и напева, но почти никогда не использует эти элементы изолированно друг от друга, разве только за отсутствием талантливых певцов-сказителей. Не слу­чайно все собиратели единодушны в том, что наиболее впечатляющее исполнение нартовских сказаний связано с пением и музыкальным сопровождением. В этом смысле текстовые записи представляют собой известный суррогат.

«Много потеряли «Сказания о нартах» со стороны художественной, — писал известный осетинский поэт И. Джанаев (Нигер), —по той причине, что они были записаны не непосредственно от сказителей в момент пе­редачи ими сказаний под аккомпанемент скрипки» ^[652].

«... Нартовские образы, в особенности если сказания исполняются выдающимся певцом, производят сильное и незабываемое впечатление»^[653].

В последнее время все чаще встает вопрос о нацио­нальном своеобразии нартовского эпоса у каждого из на­родов, его имеющих. Для разрешения этого важного вопроса вовсе недостаточно разобраться в сюжетах, моти­вах, образах, в особенностях поэтики. Весьма существен­ным элементом национального своеобразия, как известно, является художественная форма произведения, в которой, наряду с поэтическим изложением, большую, если не важнейшую, формообразующую роль играет напев. На­циональная самобытность и оригинальность нартовских сказаний при этом не менее ярко может проявляться в характере и форме напевов, особенностях внутрифразо- вого интонирования, в манере исполнения, которая, кстати, имеет у народов Северного Кавказа далеко не одинаковую традицию. Так, утверждают, что у некоторых народов (в частности, у черкесов, кабардинцев и абхазов) бытует хоровая традиция исполнения. Обратимся для при­мера к отдельным высказываниям.

«Пение хором (народное пение) с древних времен за­нимало видное место у народа адыге... хор создавал осо­бый музыкальный фон, на котором певец-сказитель декла­мировал слова былинных и героических повествований»^[654]. Для кабардинских сказаний характерно, когда «запев про­изводится речитативом на фоне унисонной хоровой мело­дии (без слов), повторяющейся на каждом стихе»^[655].

Отсутствие йотированных записей напевов адыгских сказаний не дает возможности составить отчетливое пред­ставление об исполнительской традиции нартовского эпоса у этих народов. Но публикации абхазских материалов (правда, очень скудных) позволяют утверждать, что сольно-хоровая традиция исполнения по крайней мере у абхазов — явление новое и привилось сказаниям под влиянием манеры исполнения столь распространенных в Абхазии (как и у других северо-кавказских народов) героических песен, во многом отличающихся от эпоса.

В сборнике «Абхазские песни», составленном В. Ахо- бадзе и И. Кортуа (М., 1957), приводится «Песня о нарте» («Сказание о Сасрыкве»), которая была запи­сана авторами-составителями в селении Дурипши Гуда- утского района в 1956 г. В нотации запечатлено хоровое исполнение сказания без инструментального сопровожде­ния. В этом же сборнике приведены записи двух сказа­ний «Нарт Сасрыква» и «Песня о нарте», выполненные К. Ковачем в 20-х годах^[656]. Примечательно, что эти нота­ции отражают именно сольное исполнение в сопровожде­нии двухструнного смычкового инструмента «апхярца»..Таким образом, сольное исполнение, требующее от певца большого поэтического и музыкального дарования, умения аккомпанировать себе на музыкальном инструменте, было характерно для исполнительской традиции абхазских эпи­ческих повествований еще три десятилетия назад.

Нам известно, что и в настоящее время в Абхазии среди талантливейших храпителей эпоса имеет распрост­ранение сольная традиция исполнения с инструменталь­ным сопровождением, что является типичным для нартов- ских сказаний в отличие от хорового исполнения героиче­ских и некоторых других песен.

Среди отдельных исследователей фольклора народов Северного Кавказа существует тенденция объединять нартовские сказания и героические песни в один общий эпический жанр^[657]. Между тем в отношении к осетинским героическим песням и нартовским сказаниям это совер­шенно не подходит.

В богатом й разнообразном музыкально-поэтическом творчестве осетинского народа нартовские сказания зани­мают особое место. Своеобразие идейного содержания, поэтических и музыкальных стредств выразительности, наконец манера исполнения резко отличают эпические сказания от героических песен, не говоря уже о других песенных жанрах. Не случайно народ издавна выработал терминологию, строго разграничившую нартовское сказание (кадаег) от песни (зараег).

Словом «зараег» народ называет самые различные песни, среди которых наибольший удельный вес в осетинском народном творчестве приходится на песни героические. Но даже героические песни, которые, каза­лось бы, по общему эмоциональному тонусу и героиче­скому духу могли бы иметь «контакт» с эпическими ска­заниями, в действительности никак с ними не связаны, ни по музыкально-поэтическим особенностям, ни по манере исполнения. Никогда «зараег» не поется как «кадаег» и обратно. Имеется, стало быть, два типа исполнителей: рассказчик и певец-сказитель.

Большинство осетинских песен (мифологические, ге­роические, застольные, шуточно-сатирические — песни преимущественно мужского репертуара) исполняются, как правило, хором и без инструментального сопровожде­ния. На различных празднествах и народных торжествах, при стечении большого количества народа, число испол­нителей может быть неограниченным. Каждый присутст­вующий, обладающий достаточными слуховыми данными, может включиться в число поющих если не в качестве солиста, то как подпевающий втору (басовую партию) ^[658].

Сольно-хоровая традиция исполнения этих песен, при ко­торой солист ведет основную мелодическую линию и изла­гает текстовую канву, в то время как хор поет в унисон втору, основанную на длительно выдержанных тонах, ни­когда не была и не является характерной для пения осе­тинских эпических сказаний. Такой тип хорового пения имеет распространение и у ряда соседних народов: абха­зов, кабардинцев, чеченцев, но насколько оно имеет отно­шение к их нартовским сказаниям, судить трудно.

Под словом «кадгег» осетины подразумевают только лишь эпическое сказание. При этом понятие «кадзег» включает в себя и манеру исполнения — соло с инстру­ментальным сопровождением. Рассказчика сказаний, как бы он ни был искусен, никто не назовет «кадэеггэз- нгег» (сказителем), если он не поет их и не сопровождает свое пение игрой на музыкальном инструменте.

«Рассказывать о нартах, — писал художник М. Туга- нов, собиратель и исследователь нартовских сказаний, — мог всякий рядовой осетин, слышавший с самого детства напевы сказителей, но именоваться сказителем... мог не всякий: лучших сказителей народ знал хорошо и поэтому они на всех «кувдах» (пиршествах. — К. Ц.), свадьбах и общественных празднествах пользовались особым поче­том и уважением» ^[659] .

В противоположность песням (зарзег) нартовские ска­зания (кадаег) не принадлежат к категории общедоступ­ных, массово-обиходных жанров. Исполнение нартовских сказаний является достоянием особо одаренных певцов- мастеров, обладающих отличной памятью, незаурядным поэтическим и музыкальным дарованием и способностью играть на каком-либо музыкальном инструменте.

«Игра на двух- и двенадцатиструнном фандыре и длинные повествования под их аккомпанемент были исключительной привилегией наиболее даровитых мужчин» ^[660].

В старину осетинские сказители аккомпанировали себе на двенадцатиструнном щипковом инструменте «дууадаестанон» (тип арфы, ныне вышедший из обихода) или на двухструнном смычковом «хъисын фандыр» (род скрипки). Современные сказители, когда под рукой не оказывается национального инструмента «хъисын фан- дыра», легко приспосабливают для сопровождения обык­новенную общеизвестную скрипку, натянув две жильные струны и настроив ее соответствующим образом.

Напевы осетинских нартовских сказаний, сохранив­шиеся до нашего времени, представляют собой яркие об­разцы древнейших пластов народной музыкальной куль­туры. На это указывает их исключительная лаконичность, ограниченность звукового объема мелодий, изменчивость внутрифразрвой ритмики, теснейшим образом связанной с импровизационностью поэтического текста^[661]. Напевная декламационность, сочетаемая с речитативпо-скорогово- рочными элементами, является наиболее характерным мелодическим складом большинства напевов. Им совер­шенно не свойственны широкие мелодические распевы, ибо на каждый слог текста приходится, как правило, один звук.

Каждый сказитель имеет один или несколько (обычно не более двух-трех) напевов, с которыми он исполняет любые сказания эпоса, независимо от их содержания. Не исключены случаи, когда певец исполняет одно и то же сказание то с одним напевом, то с другим и, наобо­рот, целый ряд сказаний — на один напев. Утверждения некоторых исследователей о существовании для каждого из героев эпоса специальных напевов лишены достаточ­ных оснований. Во всяком случае на практике это до сих пор не подтвердилось ^[662]. Лишь сравнительный анализ ме­лодических вариантов одних и тех же сказаний, записан­ных от разных исполнителей, может дать ясную картину. К сожалению, наука еще не располагает достаточным ко­личеством йотированных записей, чтобы ответить не только на этот вопрос, но разрешить целый ряд проблем, встающих перед исследователем напевов осетинских нар­товских сказаний, равно как и эпических сказов соседних народов. Йменно поэтому данная статья не может претен­довать на исчерпывающее и окончательное освещение всех проблем, касающихся средств выразительности: му­зыкально-интонационного и ладо-гармонического строя, ритмического склада, соотношения музыки и поэтического текста. В ней изложены некоторые замечания по отдель­ным музыкально-выразительным сторонам напевов, осно­ванные частью на слуховом опыте, частью на имеющихся дешифровках магнитофонных записей^[663]..

При первом же знакомстве с напевами эпических по­вествований осетин, имеющихся в обиходе современных сказителей, а также сказителей недавнего прошлого, бро­сается в глаза разнообразие форм как в структурном, так и в мелодико-ритмическом отношении. Однако при всем разнообразии напевов, их можно условно поделить на две группы.

К первой группе относятся напевы, мелодические кон­туры которых при повторении не подвергаются вариаци­онному изменению и сохраняются на протяжении всего повествования. Такие напевы отличаются краткостью из­ложения, логической и структурной завершенностью и,

 

как правило, соответствуют одной стихотворной строке. Эта особенность находится в тесной связи со стиховой, но не строфической структурой самих текстов. В музыкаль­ной фольклористике эти напевы получили название одно­строчных или стиховых ^[664].

Напевы такого рода служат сказителю ритмическим мерилом, которого он, несмотря на импровизационность текста, с явной иеравнослоговостью стиховых строчек, обя­зательно придерживается. Сказитель стремится к тому, чтобы уместить словесное содержание каждой стиховой строки в хронометрические рамки напева.

Музыкальная форма эпических повествований, испол­няемых с однострочными напевами, сводится к много­кратному повторению лаконичного (продолжительностью в 4—5 тактов) напева. Примечательно, что при повторе­нии с каждой новой строкой текста, напев сохраняет не только мелодические контуры, но, что в данном случае очень важно, свою временную протяженность.

Однако каждое повторение всегда сопровождается ва­риантным изменением внутритактовой ритмической струк­туры напева. В данном случае это не может быть объяс­нено изменчивостью мелодической линии, ибо она устой­чива. Варьирование напева органически связано с резкой иеравнослоговостью стиховых строк поэтического текста и, соответственно, неустойчивостью расстановки слоговых времен. Увеличению и уменьшению числа слогов сопутст­вует раздробление долгих тонов напева на более краткие длительности, либо, наоборот, слияние нескольких корот­ких длительностей в один более долгий звук. Из сказан­ного следует заключить, что внутритактовое ритмическое строение напевов (соотношение ритмических долей) в каждом последующем проведении (повторении) транс­формируется под влиянием соответствующего данному проведению поэтического текста.

Важно отметить также, что напевам этой группы свойственна равномерность акцентуации, в силу чего они свободно укладываются в рамки единого тактового раз­мера. Под влиянием четкой и равномерной акцентуации напевов тексты приобретают форму тонического стихосло­жения с определенным количеством ударений в стиховой строке.

Все особенности, характеризующие первую группу на­певов, наглядно представлены в сказаниях «О парте Урызмаге» и «О семи нартах».

Напевы, которые условно отнесены нами ко второй группе, наряду с изменчивостью внутрифразовой рит­мики, характеризуются существенным изменением их ин­тонационно-мелодической структуры. В основе этих напе­вов обычно лежит один (иногда два-три) мелодический оборот, повторяемый певцом в варьированном виде, бла­годаря чему он производит впечатление непрерывной импровизации.

Свободное мелодическое развертывание не стесняется в них какими-либо метрическими рамками, как это при­суще напевам первой группы. Увеличению или уменьше­нию слогов сопутствует не только изменение расстановки слоговых времен внутри фразы, но также известное рас­ширение или сокращение временной протяженности по- певки.

Акцентуация в напевах весьма неравномерная и под­чинена логической речевой акцентировке, что обусловли­вает частую смену тактовых обозначений.

Одним из примеров такого типа является напев «Ска­зания о Сырдоне», опубликованный в сборнике Б. А. Га- лаева «Осетинские народные песни» (М., 1964, стр. 191).

Вся музыкальная ткань вокальной партии сказания о Сырдоне строится тта одной довольно развернутой мело­дической попевке в объеме сексты, соответствующей од­ной стиховой строке. В зависимости от изменения коли­чества слогов в строке, временная протяженность по- певки, как было сказано выше, расширяется или сокра­щается. Однако это происходит не в прямой пропорции с текстом. Хронометрические рамки напева все же не поддаются резкому изменению в сторону сокращения или расширения и в этом отношении напев оказывается сдер­живающим элементом при импровизации текстов, прида-, вая им определенную композиционную оформленность. Эту особенность напевов можно проследить на следующем схематическом изображении временной протяженности повторов ¹⁶:

¹⁶ В скобках указана протяженность инструментальной ин­терлюдии.

Мелодическая линия напева имеет речитативный (декламационный) склад, заключительный звук которой, в противоположность другим, всегда растягивается во времени. Попевка в процессе исполнения подвергается су­щественному интонационному и ритмическому варьирова­нию, изменяется каждый раз и заключительный тон, со­общая напеву ту или иную ладо-тональную окраску (ладовый склад основан на терцовой переменности; из ля бемоль мажора мелодия переинтонируется в до минор).

При внимательном прослеживании ладо-гармонических сдвигов напева, сообщающих ему внутреннюю динамику, наблюдается четкая периодичность, которая соответ­ствует трехкратному вариационному проведению напева (первое проведение с остановкой на второй ступени ля бемоль мажора, второе — на основном звуке той же то­нальности и третье — на тонике фригийского до минора). В результате образуется строфовой напев, состоящий из трехкратного повторения основной попевки. Этот строфо­вой напев соответствует трем стиховым строчкам текста и является тем музыкальным мерилом, который позволяет текстовой материал эпического повествования, прибли­жающийся к прозе, расчленить на законченные по смыслу строфы.

Таковы некоторые особенности напевов, сопровождаю­щих осетинские эпические сказания о нартах.

Многие исследователи поэтических текстов осетинских нартовских сказаний указывали на то, что все они, за очень редким исключением, имеют форму прозаиче­ских рассказов. Это отчасти происходит, по словам В. И. Абаева, из-за того, что «большинство записывающих само просит сказителя не петь, а рассказывать, так как в последнем случае сказителя можно останавливать, пе­респрашивать, просить повторить, что при пении совер­шенно исключается» ¹⁷.

Однако тексты, записанные вместе с напевом, тоже мало чем отличаются от прозаического изложения. Лишь в сочетании с напевом оживает их внутренний ритмиче­ский пульс стихосложения. Напевы оказываются тем не­отъемлемым и важным элементом, который сдерживает импровизацию «прозаического» текста и придает ему оп­ределенную в каждом данном случае композиционную оформленность.

«Народный размер» сказаний, по поводу которого поле­мизировал И. Джанаев в своей работе «Сказания о нар­тах» ¹⁸, заключен в самих напевах, и только исследование этих напевов в тесной взаимосвязи с поэтическим тек­стом даст ключ к пониманию композиционного и ритми­ческого строения нартовских сказаний, а также раскроет ряд сторон, определяющих национальную особенность героического нартовского эпоса.

 В. И. Абаев. Указ. соч., стр. 114.

 Иван Джанаев. Указ. соч., стр. 30.

А. Н. Гогуа