Кавказские богатырские сказания древних циклов и эпос о нартах

Образы великанов в кавказском эпосе представляют его древнейший пласт, занимая в нем исключительное место.

Великаны фигурируют не только в героических сказа­ниях. Мы встречаем их и в сказках волшебных и бога­тырских, и в генеалогических преданиях и легендах типа «legendes des origines», и в древних сказаниях о богаты­рях. Надо сказать при этом, что жанровое оформление образов не всегда является их доминирующим признаком, хотя и зависит от него определенным образом.

В нашем исследовании мы не затрагиваем вопроса о центрах происхождения и формирования нартского эпоса, потому что он требует еще более глубоких ком­плексных изысканий со стороны историков, археологов и лингвистов. Из этого, однако, не следует, что мы стоим на позициях равномерного и пропорционального распро­странения нартского эпоса на Кавказе. Бесспорно, что у осетин и адыгов нартиада сохранилась значительно лучше, чем у других народов. Абхазские сказания о нар­тах представляют еще одно архаическое разветвление нартиады. Вхместе с тем даже признание определен­ных центров формирования нартского эпоса не исключает более широких представлений о богатой эпической тра­диции и сложных процессах ее внутреннего развития у многих кавказских народов. Героико-эпическая тради­ция, на наш взгляд, не всегда укладывается в рамки цик­лов нартской эпопеи, имея более широкие границы своего выражения.

Остановим внимание на некоторых вопросах, имею­щих отношение к художественной специфике нартского

эпоса. В данном случае мы имеем в виду художествен­ную организацию эпических сюжетов в нартском эпосе вообще. -

Применение сравнительно-исторического метода иссле­дования эпических произведений различных кавказских народов приводит к убеждению, что в эпосе —в ого до- циклической и циклической формах (и в богатырской сказке) — довольно часто встречаются общие места — так называемые «loci communes».

Здесь выделяются устойчивые по своей конструкции сюжетные комплексы мотивов, деталей, эпизодов. Те или иные сюжетные комплексы как общие места в эпосе под­чинены общей динамике повествования. В силу известной направленности его в сторону героической разработки сюжетов и образов обозначенные сюжетные комплексы имеют довольно постоянные эстетические функции, вы­ступая в роли своеобразных определителей героических объектов эпоса. Однако при всей внутренней устойчи­вости здесь они подвержены довольно частым перемеще­ниям. Перемещаемость и определенная текучесть наблю­даются как внутри эпического жанра, так и вне его гра­ниц, как внутри национальных версий нартского эпоса, так и за их пределами. Вопрос этот очень сложен, и мы не ставим себе цели подробно рассмотреть его, а лишь фиксируем само явление, характерное для определенных эпических форм (в конкретном случае для нартских ска­заний).

Приведем некоторые примеры.

В нартском эпосе широко извёстен мотив рождения героя из камня. Этот мотив признается исследователями очень древним, рождение из камня почти всегда, во всех национальных версиях, связано с именем Сосруко — Сасрыквы — Сослана. Вместе с тем в осетинском эпосе подобное рождение приписывается другому знаменитому нартскому герою — Батрадзу, а в ином случае и Сырдону.

Вместе с тем в осетинском же эпосе есть вариант, где Сосруко рождается не из камня, а является сыном Сасана и даже принимает участие в рождении «своей неродив- шёй матери» (см. сказание «Как родилась Сатана». — В. Миллер. Осетинские этюды, ч. 1). В некоторых же вариантах осетинского эпоса Сосруко, как и Урызмаг и Хамыц, т- сын Дзерассы. Во всех подобных случаях имеет место явление художественного перемещения — нарушение определенной устойчивости, отнесение черт одного героя к другому, поглощение признаков одного ге­роя другим. Сам же мотив рождения из камня может рас­цениваться как один из определителей эпического бога­тырства, когда «каменная природа» героя есть примета его несокрушимости и мощи. В таком случае этот мотив мог быть использован сказителем для характеристики героев вообще. Еще более заметно перемещение сюжет­ного комплекса в другом примере. Имеется в виду мотив спасения от смерти старого мужа. Обычно это спасение Урызмага в осетинских вариантах, Уазырмеса — в адыг­ских. В состав рассматриваемого сюжетного комплекса постоянно входят эпизоды о «чаше с отравленным на­питком», наполненной ядовитыми змеями, гадами; о стальных усах героя, совершающего подвиг в спасении «старого мужа». В адыгских вариантах стальные усы ге­роя и подвиг спасения старого мужа обычно приписаны Сосруко или Бадыноко. В осетинском эпосе подвиг прон- зания гадов стальными усами героя отнесен и к Хамыцу и к Батрадзу одновременно. В. И. Абаев замечает, что в батрадзовском цикле кое-где «проглядывают признаки того, что Хамыц и Батрадз — одно и то же лицо. В дигор- ских вариантах имя Хамыц встречается часто с эпитетом Болат «стальной» (Болат-Хамыц). Между тем тело из стали является отличительным признаком Батрадза, а не Хамыца... В частности, когда герой концами своих сталь­ных усов пронзает гадов в чаше, то этот подвиг припи­сывается то Хамыцу, то Батрадзу»!. В. И. Абаев склонен объяснять эту двойственность лингвистически от мон­гольского Хабичи-Батыр, которое в аланском преврати­лось в Хамыц и Батрадз. Приведенные нами примеры перемещения не составляют исключения. Многие черты и свойства осетинского Сыр дона, как и сопровождающие этот образ сюжетные комплексы, повторяются, например, в чечено-ингушских вариантах, где все это отнесено к Батоко-Ширтга; его сын, как и сын Сырдона, оказы­вается сваленным в кипящем котле; лошади Батоко- Ширтга, как и лошади Сырдона, режут губы. Оба они мстят нартам, а затем выручают их из беды и т. д. (см. ССКГ, вып. V, стр. 38—39).

¹ В. Абаев. Нартовский эпос. — ИСОНИИ, т. X, вып. 1. Дзауджикау, 1945, стр. 62.

Вместе с тем текучесть «общих мест», их националь­ное варьирование как явление художественного переме­щения «определителей героизма» от одного героя к дру­гому, из одного национального варианта в другой не только свидетельство общности и национального много­образия нартского эпоса. Это явление мы склонны рас­сматривать как в известной мере закономерное, связан­ное с особенностями устного народного словесного эпиче­ского искусства, где канонический текст сказания почти исключается, где возможны самые непредвиденные, ко­нечно в пределах эпической традиции (но не в пределах жанра!), художественные варьирования.

В этой связи обратим внимание еще на одно ирра­циональное с точки зрения логики эпического повество­вания явление. В нартском эпосе всех народов без исклю­чения Сатана — Сатаней — Села-Сата и т. д. почти всегда выступает в роли «неродившей матери» Сосруко — Со­слана — Сасрыквы — Сеска-Солсы. Однако в осетинском сказании о рождении Сатаны от мертвой Дзерассы, так же, как в древнем ингушском мифе о рождении Села- Саты, Сослан и Сеска-Солса фигурируют до рождения своей неродившей матери. Именно они караулят умер­шую, от которой, после осквернения трупа небожителем родится Сатана — Села-Сата.

Указывая на явление передвижения определенных сюжетов, мотивов и деталей повествования, либо на ирра­циональное смещение сюжетно-логических структур, устоявшихся в эпосе, мы должны оговориться, что все это не исключает представления о наличии в нем до­вольно стойких характеристик эпических героев. Однако сам факт вариативности противодействует односторон­ности суждений об эпических образах как первозданных, вечно устойчивых и будто бы неизменных в своей древ­ней основе.

Благодаря указанному явлению перемещаемости, те или иные сюжетные комплексы входят и в эпическую поэму, и в самостоятельные сказания, и в сказку, пре­имущественно богатырскую. Естественно, что в эпосе они звучат в буквальном значении, т. е. как эпическая быль. В художественной атмосфере сказки эпические элементы теряют тенденцию к «достоверности» повествования.

Не ставя себе задачи определить генетическое соотно­шение сказки и сказания, мы вместе с тем отмечаем важ­ность изучения эпоса не только в пределах его жанра, но и в более широких границах.

У дагестанских народов нет нартского эпоса, подоб­ного сказаниям их соседей* Однако весьма распростра­ненными здесь являются так называемые нартские сказки, в которых, как мы уже отмечали, сохранились эпические сюжеты, типичные для кавказского богатыр­ского эпоса. Это следует сказать и о богатырских сказках чеченцев и ингушей в наиболее архаической их редакции.

Здесь, по-видимому, мы встречаемся не столько с яв­лениями деформации эпического рассказа и перерожде­ния его в сказку, сколько с фактом одновременного сосу­ществования эпических сюжетов в разных повествова­тельных жанрах. Вполне можно предположить, что дагестанские сказки о великанах-богатырях, как и ска­зания, в которых фигурируют богатырские образы и при­сутствуют другие эпические компоненты, исходят из одного общекавказского фольклорного фонда.

Что касается циклического эпоса, то в сравнении с разрозненными сказаниями он представляет собой более позднюю по времени и сложную по своей системе худо­жественную форму. В эпических циклах, а тем более эпи­ческой поэме, очевиден процесс переработки и художест­венной организации ранее разрозненных героических сюжетов в конгломерате сложных исторических, эпиче­ских, географических, языковых, эстетических и прочих образований.

Все это полностью относится и к нартиаде.

Не случайно В. Ф. Миллер, ссылаясь на известное положение Г. Герланда[155] и В. Гримма[156] по поводу древ­негреческого эпоса об Одиссее о том, что вся «Одиссея» составилась из отдельных эпических сказаний, связанных в одно целое, в свою очередь, указывал на «переработку в нартском эпосе древних сказочных сюжетов» и на про­цесс «вовлечения в круг богатырских сказаний отдельных сказок» [157].

Кстати, в рассуждениях по поводу сказания об одно­глазом великане в кавказском эцосе В. Ф. Миллер писал; «Осетины ввели сюжет о похождениях с одноглазым лю­доедом в цикл своего национального эпоса, приурочив к своему богатырю Урызмагу. Таким образом, заключил ученый, «сказка» переходит в былину» [158].

Но наблюдениям В. И. Абаева, в нартском эпосе имеется много пережитков начальной стадии становления эпоса. Ученый справедливо считает, что на данной ста­дий отдельные сюжеты гг мотивы, до того как они опре­делились в циклы, имели «разрозненное и самостоятель­ное существование» [159]. Эта фрагментарность — явление первичного состояния эпоса в его разрозненном виде.

С другой стороны, наблюдается фрагментарность вто­ричного состояния эпоса. Она—-результат такого видоиз­менения эпоса, которое обусловлено известной степенью его деформации на поздней ступени бытования.

В богатырских сказках и героических сказаниях мно­гих народов Кавказа наблюдаются и первое, и второе состояния нартской эпопеи.

О втором следует сказать, что отдельные части, как осколки нартской эпопеи, возвращались на родственную основу общекавказской эпической традиции, сложив­шейся у народов Кавказа в развитой форме. Здесь извест­ные сюжеты знаменитого нартского эпоса соприкасались с не менее древними эпическими комплексами местного происхождения, которые, со своей стороны, тоже воздей­ствовали на него.

Изучение древних сказаний, преданий и богатырских сказок позволяет определить несколько типов великанов, встречающихся в кавказском фольклоре:

 мифические великаны-чудовища;

 одноглазые великаны-людоеды;

 великаны-богатыри. Сюда относятся:

а) исполины, выступающие в роли древних насельни­ков Кавказа и предшественников нартов;

б) великаны-силачи, по-своему олицетворяющие тру­довую мощь человека: могучие рыболовы, пахари, косари, способные совершать колоссальную работу;

в) богатыри-родоначальники, легендарные основопо­ложники отдельных фамилий и родов;

г) великаны — защитники народа.

Следует заметить, что великаны первой и второй групп (мифические чудовища и одноглазые людоеды) и в сказках и в сказаниях всегда оцениваются как персо­нажи сугубо отрицательные. Великаны же — богатыри в большинстве случаев воспринимаются как положитель­ные образы.

В процессе анализа упомянутых образов великанов мы не будем ограничиваться пределами их жанровой гра­дации. В данном случае мы придерживаемся того мнения, что вопрос о первичности либо вторичности того или иного жанрового осмысления образов и сюжетов не всегда является основпым критерием их художественной оценки. Это, однако, не исключает важности и жанрового разгра­ничения идейно-эстетических функций великанов там, где они выявляются достаточно определенно.

Выяснение идейно-художественной сущности образов кавказских великанов и их характеристика проливают свет на многие стороны эпического творчества народов Кавказа. Это дает не только возможность проследить эво­люцию эпических образов, выяснив генетическое соотно­шение древних великанов с героями нартского эпоса, но показать общие истоки их формирования на Кавказе в условиях древней эпической традиции.