О языке и стиле осетинских нартских сказаний

Осетинский нартский эпос, как и сказания о нартах у многих других народов Кавказа, бытует в двух фор­мах — прозаической и стихотворной, причем прозаические тексты занимают основное место. Вопрос происхождения и исторического взаимоотношения этих двух форм эпиче­ских сказаний представляет значительный интерес. Од­нако до сих пор он еще не стал предметом внимания исследователей. Очень краткие указания на особенности внешней формы сказаний и характеристика метрической системы осетинского нартского эпоса имеются в общих трудах, опубликованных в советское время^!.

Для осетинского нартского эпоса характерен жанр под названием «кадаег» (от слова «кад» — «слава»), который поется в сопровождении народного музыкального двена­дцатиструнного инструмента, наподобие арфы (фавндыр)^[574]. Осетинский «кадаег» имеет поэтическую форму и обладает размером и ритмом. По наблюдениям В. И. Абаева и И. В. Джанаева, в эпосе существует несколько размеров стиха: самые короткие стихи состоят из девяти слогов, а самые длинные из тринадцати слогов; после пятого или шестого слога обязательна цезура. Каждое полустишие имеет, как правило, одно главное ударение, которое тяго­теет к началу. Рифма не характерна для «кадавга». В песне наблюдаются повторы конечных слов и оборотов, при этом порядок повторяемых слов иногда бывает инвер­сивный.

Нартская эпическая проза является, по-видимому, результатом позднейшего разложения стиха. Предпола­гается, что причина возникновения прозы чисто техниче­ская: слушатель просит сказителя не петь, а рассказы­вать, чтобы лучше понять содержание -повествования. Ведь во время сказа можно остановить исполнителя эпоса, переспросить, попросить повторить, что при пении совер­шенно исключается, особенно если слушатель записывает сказание. ^Преимущественное положение прозы над сти­хом объясняется, на наш взгляд, характером и структу­рой осетинского «кадаега», не отличающегося особой стро^ гостью и выдержанностью построения. Поэтому при записи слушатель, не всегда улавливая стихотворно-рит­мическое членение песни, невольно записывает ее как прозу.

В нартском эпосе осетин нельзя противопоставлять прозу поэзии: как и поэзии, прозе свойственны здесь в высшей степени эстетические и эмоциональные ка­чества. Хотя в нартской прозе нет рифмы и однообразия стихов и стоп, но в ней есть иные проявления внешней симметрии и последовательности, создающие стройность, красочность и яркость художественной речи. На самом доле, у нартского сказителя встречаются такие обороты художественной речи, такие эстетические средства выра­зительности, которым может позавидовать самый зрелый мастер художественного слова. Эти средства художествен­ной выразительности созданы народом в процессе исто­рического развития его языка и устно-поэтического твор­чества.

Речь героев осетинского эпоса, даже на бытовые темы, не обходится без поэтических тропов — она пестрит раз­нообразными фигурами. В ткань живого повествования, в обыденную речь героев эпоса, в разговор вокруг быто­вых вопросов постоянно вкрапливаются метафорические выражения, образные поговорки и пословицы, мысль под­крашивается поэтическим сравнением. Органически свя­занные с существом речи словесно-стилистические сред­ства делают ее определеннее, сильнее, яснее и убедитель­нее — и в этом смысле эти средства могут быть украшением нашей речи. Нартские сказители глубоко усвоили тради­ционные особенности эпического стиля в его исторически сложившихся национальных разновидностях. Они харак­теризуют героев и героинь эпоса в соответствии с народ­ным идеалом красоты, преданности и верности в любви; они изображают также врагов нартов — чудовищных, безобразных великанов-уаигов во всем их безобразии.

В повествовании сказителя почти каждое слово несет экспрессивно-изобразительные функции. Знаменитые нартские образы оленя, коня, собаки, голубя, лисицы, во­рона, ветра, облака, луны, солнца и т. д., символизирован­ные и опоэтизированные, по-видимому, в глубочайшей древности, продолжают обладать до сих пор в устах на­родного сказителя особой художественной выразитель­ностью. На основе этих образов созданы и употребляются различные фразеологические обороты, перифразы, мета­форы, метонимии, сравнения и т. д.

Почти все личные имена нартских героев — Урызмаг, Батрадз, Хамыц, Сослан, Созырыко, Ахсар, Ацырухс, Ацамаз и др. — являются любимыми и распространен­ными именами современных осетин. В Осетии встречаются роды (фамилии), которые связывают свое происхождение с нартами: ср. фамилии Алагата, Бората, Бцента, Ха- мыцата, Ехсарата и пр. Многие местности в Осетии связаны с нартской номенклатурой: селение Нарт, мест­ность Зилахар, куда, согласно преданию, нартские герои собирались для игр и развлечений, Кладбище нартов (около селения Лац), Гробница нарта Сослана (около се­ления Нар); святилища Реком (Цейское ущелье), Мы- калгабырта (Касарское ущелье) и Таранджелос (Кади- сар) связаны со смертью легендарного нарта Батрадза. Многие горные вершины, крупные камни до сих пор носят нартские наименования. Само слово «наертон» —- «нартский» воспринимается теперь как наиболее вырази­тельный эпитет со значением «чудесного», «превосход­ного», «храброго», «находчивого», «ловкого» и «легендар­ного». \

Такой эпический культ объясняется главной особен­ностью нартского эпоса осетин, которому в высшей сте­пени характерна идеализация и, как следствие этого, гиперболизация деяний его героев. Нартские богатыри вырастают быстро, они отличаются огромными размерами и силой: — «За день росли в высоту и пядь, а за ночь — в длину, равную расстоянию от большого пальца до ми- винца»; — «его брови были размером с бычью дугу, его глаза были размером с обод сита»; «семь пудов хлеба, четыре туши быков, семь чанов — все это принесли ему для еды»; «раскопали такой погреб, что звук не доно­сился со дна его до поверхности земли» ^[575]..

Такая героическая гиперболизация нарастает по мере того, как повествование все дальше отходит от конкрет­ного события, которое его вызвало. Эпическое время, как увеличительное стекло, й прошлое, рассматриваемое сквозь него, принимают титанические размеры. И оттого прошлое в жизни народа рисуется в эпосе гиперболически.

Для языка осетинского эпоса чрезвычайно характерно обилие словесных архаизмов. Многие словарные элементы эпоса настолько устарели, что часто недоступны понима­нию современного читателя (ср. «цаем даен» — мне ка­жется стыдно, «стаеры цаеуын» — «идти в поход, «зенусы цъити земае заелты мит», — вечный ледник и обильный снег, «Бэех йзе хъаетаефаей згъорын байдыдта» — конь сго­ряча бежать начал, «нарты таерынтае» — нартские юноши, «тинты каерц» — шуба из беличьего или собольего меха, «хаелаем каерц» — шуба, стянутая в талии и т. д.).

В осетинских сказаниях широко представлены уста­ревшие термины, смысл которых можно выяснить, лишь заглянув в словарь. Они создают впечатление глубокой архаики. Таковы: «хаевсургь» — конь особой породы, от­личающийся выносливостью и необыкновенной быстротой, «аласа» — мелкая порода выносливых коней, Арфаен — гаичка коня нарта Урызмага, Дур-дур.— кличка коня нарта Хамица. Сюда же относятся имена небожителей, духов — покровителей: Афсати — покровитель благород­

ных зверей, Тутыр — владыка волков, Уастырджи — по­кровитель мужчин, Уацилла — повелитель грома, покро­витель урожаев, Фалвара — покровитель мелкого рогатого скота, Галагон — владыка ветров, «даузет» и «заед» — духи-покровители и т. д. К устаревшим терминам отно­сятся также нартские эпонимы и этнонимы: «агуры» — вероятно, «огуз-огуры», с которыми предки осетин, аланы, сталкивались в войнах VI—VII вв., «сухтае» — название неизвестной народности, «Ассы» — осетинское название

Балкарии (от «осы» — осетины), «Терк-Турк» — название какого-то народа и страны, «гуымирытю» — великаны, жившие до нартов (может быть, «киммерийцы»), «кадзи- тае» — жители подводного мира, «мысыраг» — египтянин, «уираг» — еврей, «хатиаг» — неизвестная народность, мо­жет быть, хетты).

В нартском эпосе в большом количестве содержится архаизированная бытовая, хозяйственная и военная лек­сика, которая в некоторых случаях имеет диалектное происхождение. Диалектизмы, служащие для обозначения, устаревших реалий, связаны с архаизмами и восприни­маются как наиболее важный пласт лексики эпического произведения. Будучи активным элементом языка эпоса, архаизмы имеют свои особенности, которые сводятся к следующему:

 Утрата словом своего активного, живого употребле­ния в связи с забвением самой реалии. Так слово «юлу- тон», употреблявшееся первоначально для обозначения пива особого приготовления, позднее стало обозначать какую-то мифическую пищу, малая доля которой утоляет голод и жажду; это же слово обозначает и нечто такое, что редко встречается в природе: «ронг» — хмельной на­питок, отличающийся крепостью и приятным вкусом; «амцег» («хъан»)—ребенок, большей частью мальчик, отданный на воспитание в чужую семью; «фатыг» — ка­кой-то металл, из которого небесный кузнец сковал для нартов чудесный музыкальный инструмент, «удаввдз», издающий без участия человека замечательные мелодии;

 Утрата словом своего прежнего значения (семанти­ческий архаизм) и появление у него нового значения, или расширение прежнего значения. Так, часто употребляе­мое в эпосе слово «нихас», означающее место собрания нартских мужчин, где решались важные вопросы, устраи­вали состязания, игры и судилища, позднее стало пони­маться как место аульного сборища родовых старшин и старых мужчин,.а позже приобрело еще й новое значе­ние: речь, слово, разговор, беседа, молва.

Можно указать и на другие, более многочисленные разряды устаревших слов и фразеологизмов, встречаемых в языке осетинского эпоса. Некоторые из них имеют об­щекавказское употребление и свидетельствуют о близких культурно-исторических связях между народами — созда­телями сказаний о нартах. Примечательно в этом отноше-

нии слово «пакондзи». По объяснению сказителя, это — существо, стоящее над людьми, но ниже небожителей. Согласно В. Ф. Миллеру, слово это перешло к осетинам вместе с грузинскими сказаниями об Амирани, но оно широко используется и в других их сказаниях, в част­ности в нартских^[576]. Н. Я. Марр связал значение этого слова со своей общелингвистической концепцией. Он счи­тает, что «пакондзи» — птица-пророк, птица-вестник, прежде всего «посредник между верхним и нижним не­бом» ^[577]. Пакондзи близок к змию-вишапу, захватчику вод — у осетин «каефхъуындар». Общекавказское хожде­ние имеет также слово «кадаег» — «сказание», которое у хевсур, пшавов и тушин, заимствовавших'его у осетин, означает «проповедник».

В современном языке нартского эпоса осетин сохрани­лось множество слов и оборотов, которые сейчас являются только красивыми метафорами, но которые в далеком прошлом были отражением их первобытных взглядов на природу и человека. Наблюдения над языком показывают, что в нем постоянно происходят различные изменения, связанные с утратой, расширением или сужением семан­тики слов и оборотов. В процессе такого изменения те­ряется первичная форма мышления и всякая связь явле­ний. Когда мы говорим: «ночь смотрит тысячами глаз», то мы не подозреваем, что эта метафора имела когда-то- у наших предков буквальный смысл, которые в ночи видели тысячеглазое существо. Первобытный, эмоцио­нальный язык эпоса полон словесными фигурами, имею­щими непосредственную связь с материалом изображения.

В силу того, что в нартском эпосе значительную роль играют мифологические образы и, как следствие этого, анимистические воззрения, вся внешняя природа ри­суется одушевлённой и средства выражения имеют соответственно характер установленной традиции. При олицетворяющем восприятии предметы внешнего мира приобретают черты и свойства одушевленных существ. Оправдание этого восприятия кроется в предпосылке, что человек —мера всех вещей. Вся природа дышит, горюет, радуется вместе с ним. Обычным в эпосе является и то, что здесь облако или небо может плакать, проливать слезы; «... на голубом небе черная туча появилась (осела) и плачет над ним (сверху), проливает небо свои слезы»; «дерево вскочило». Особенно часто олицетво­ряются произведения человеческих рук: «и говорит ве­ликан вертелу: «Хорошенько мне его изжарь»; «свирель положили на свой стол нарты и им пела она чудесные песни своим звонким голосом»; «острие моего ножа испускает огонь с синеватым оттенком, а мое ружье, жаждущее стрельбы, испускает огонь краснова­того оттенка».

Некоторые одухотворенные предметы принимают в эпосе образы мифических героев — таково колесо Баль- сага — сверхъестественное существо в виде колеса, на­деленное необыкновенной силой, «уацамонга» — бблыпая общенартская чаша, обладавшая чудесными свойствами: когда нарты пили из нее хмельной напиток — ронг, пиво и брагу, содержание чаши никогда не иссякало, а при правдивом рассказе о подвигах героев чаша сама подни­малась к устам храбреца.

В эпосе нередко олицетворяются отвлеченные поня­тия. В ряде случаев олицетворение возникает на основе обычной метафоризации: «нихас (собрание) повалился со смеху» или: «пойдите и село соберите». Метонимия здесь характеризуется переносом названия на основании внут­реннего отношения, которое, помимо пространственного, может иметь также логический и временной смысл. Встречается в осетинском эпосе и такой вид метонимиче­ского переноса, когда целое заменяется частью (синек­доха): «нартская Сатана была сильной рукой», т. е. Са­тана пользовалась в нартском обществе авторитетом и влиянием.

Метафорическая подмена предполагает использование в художественных, эстетических целях параллельного представления вместо первоначального; ср. — «и полетел Батрадз (т. е. — побежал) оттуда». В данном случае ме­тафора возникла на основе сравнения, и сказитель, по­мимо повтора первичного представления (в скобках), об этом говорит в другом месте: «конь летит подобно

птице». Здесь еще нет метафоры, а только сравнение двух представлений — первоначального и параллельного. В потоке речи эти представления переплетаются и свя­зываются мостами, перекинутыми из одной области пред­ставлений в другую.

Являясь важным элементом поэтического стиля, ме­тафора в нартском эпосе редко ограничивается одним словом или словосочетанием. Нередко встречается ряд образов, совокупность которых и придает метафоре эмо­циональную и наглядную ощутимость. Такое соединение нескольких образов в одну метафорическую систему мо­жет быть различным, что зависит от взаимодействия прямого и переносного смысла и от степени наглядности 1Г эмоциональности метафоры. Смысл такой разверну­той метафоры часто поддерживается как прямым, перво­начальным, так и перепосным, параллельным смыслом или представлением; ср. «кто завтра не придет, у того дом разрушим (оскверним)», букв, «на ветер пустим», «на ветер поставим».

В языке осетинского нартского эпоса не всякая мета­фора содержит элемент сравнения, ипаче говоря, не вся­кое сравнение синтаксически сжимается в метафору. Сравнения как бы демонстрируют раздельность образов, тогда как метафора показывает их тождество. Сравнивая два образа, сказитель использует для этого все грамма­тические и стилистические ресурсы осетинского языка. Для сравнительной характеристики образов широко используется особый синтаксический оборот, в котором основным элементом сопоставления выступает падежная форма (уподобительный падеж), соответствующая значе­нию русских грамматических наречий «как», «будто», «словно», «точно»: «мать Дзерассы улыбнулась, как

солнце»; «сокол в Ахсартага вонзил свои когти, словно багор».

Смотря по расположению объясняемого и объясняю­щего образа в этих предложениях, метафора-сравпение (солнце и багор) следует за объясняемым предметом, и эта постпозитивность сравнения носит характер обобще­ния. Впрочем, в языке осетинского нартского эпоса пре­обладают препозитивные сравнения, т. е. объясняющие образы чаще предшествуют объясняемым: «пушка по­

добно грому грянула»; «юноша подобно мухе полетел»; «Сослан как юлу повернул (закрутил) коня». По-види­мому, такой порядок расположения вытекает из общей закономерности осетинского синтаксиса, где, как правило, определение предшествует определяемому слову.

Сравнительные обороты образуются также аналити­чески, с помощью послеложных слов «хуызазн» — «по­добно», «стаевдаэн» в смысле «толщиной»» и пр.; ср.— «птице подобно он летит»; «его руки в ведро толщи­ной». Здесь место объясняющих образов не закреп­лено. В предложениях, где логический акцент падает на объясняющий образ, перестановка компонентов исключается: «нартскому человеку ты подобен»; «плу­товке подобной мне кажешься». Пространные сравне­ния иногда образуются без служебных слов, путем раз­вернутого объяснения: «было на коне такое маленькое дитя, что не видно было его из-за двух поду­шек от седла». Многочисленные сложные сравнения образуются при помощи сравнительных придаточных предложений типа: «его хранилище для луков развали­лось, как разваливается мельничный желоб».

В некоторых синтаксических конструкциях сложные сравнения с послелогом «хуызаен» выступают в роли обычных эпитетов; в таких случаях они становятся опре­делениями, влияющими на выразительность другого слова; ср. «смотрим — из горы чистая, как слеза, вода те­чет». В данном случае объясняющий образ-сравнение («как слеза») принимает на себя функции определения- эпитета и выделяет в предмете существенный его при­знак. В эпитете выражается определенное отношение ска­зителя к предмету, о котором идет речь в повествовании.

Особое место в нартском эпосе занимают так называе­мые постоянные эпитеты, неизменно сопровождающие определяемое им слово независимо от их уместности в контексте: «золотую трубку в рот вложил, свою беличью шубу на плечи накинул»; «небесный плут и земной колдун» (про нарта Сырдона). Для осетинского эпоса ха­рактерны также многочисленные составные эпитеты типа: «хъулонзачъе уаейыг» — «пестробородый великан», «ног- хъуынуадзаг лаеппу» — «новую бороду отпускающий юноша», «сагсур фаесиваед» — «оленя погоняющая моло­дежь», «сырхдаеллагхъуыр аесинаег» — «красно-иижнее- горло голубь», «урсдаеллагхъуыр заервытыкк» — «бело- нижнее-горло ласточка», «цъаехдэеллагхъуыр дзабыл- дар» — «голубо-нижнее-горло синица». Последние три эпитета переводятся по-русски оборотом типа «голубь с красной шеей» и т. д.

Сочетания из двух и трех эпитетов представляют большой интерес с точки зрения характеристики образа. Эпитет — одно из самых эффективных средств художе­ ственного языка нартских сказаний. Он придает эпиче­скому стилю красочность и художественную наглядность. Нартские эпитеты отличаются поэтической оригиналь­ностью и разнообразием. Ср., например: «йае фыртты мает ын басаста йае уаейыгон тых» — «неприятности сыновей сломили его титаническую силу»; «хорз дае фаенды зеваездаег сихораей» — «хорошо тебя угостим, если хочешь — обедом, приготовленным на огне («дымный обед»), а если хочешь — обедом, приготовленным без огня («бездымный обед»)».

Эпитеты играют значительную роль в описании героя, его поступков, внешней обстановки и т. д. Сказитель не просто называет предмет, он подробно описывает его, пе­речисляя его особенные качества и свойства, а также ха­рактерные формы их проявления и т. д. Через них автор-сказитель выражает свое отношение к предмету, подбирая для этого положительные или отрицательные эпитеты (осетинские постоянные эпитеты: «урс даеллаг- хъуыр» — «белая шея» или «сау заердае» — «черное сердце»).

Исследование особенностей художественного языка нартских сказаний — большая и важная проблема.