Эпические традиции в абхазской литературе

«Лучшие произведения великих поэтов всех стран, — писал Горький в статье «Разрушение личности, — почерп­нуты из сокровищницы коллективного творчества народа, где уже издревле даны все поэтические обобщения, все прославленные образы и типы» *. Фольклор всех народов вдохнул жизнь в их литературы. В молодых, родившихся на пороге Октябрьской революции, литературах, какой является и абхазская, литературно-фольклорные связи стали развиваться в новых условиях, когда общественное начало получило чрезвычайно важное значение.

Особая роль фольклора в процессе становления и раз­вития абхазской литературы объясняется своеобразием самого абхазского фольклора и тем положением, которое он занимает в духовной жизни народа.

Устная народная поэзия сопровождала всю жизнь аб­хаза. В долгие зимние ночи у пылающего очага, в часы отдыха от полевых работ, в жаркие дни в тени вековых деревьев — всюду слушал народ поэтические сказания о народных героях. Могучие образы их жили в душе каждого горца, сопутствовали ему и в горе, и в радости, воодушевляли, вселяли силу и надежду; смертельно ранен­ный в бою слушал знаменитую народную «Песнь ранения», где пелось о том, что «тяжелая рана — украшение бойца», весть о гибели героя входила в дом с мужественно-тра­гической мелодией «Азар», которая заменяла плач, и т. д.

Из всех видов народного творчества абхазов самыми популярными являются сказания о нартах и могучем Абрскиле, прикованном к скале.

Преобладание эпического жанра и его поэтическое со­вершенство в абхазском фольклоре — результат историче­ских условий жизни народа, создавшего его. Вся история абхазского народа — это история беспримерной борьбы за свободу и независимость.

В Апсны — стране абхазов, самым ценным качеством человека всегда считали героизм, готовность жертвовать своею жизнью ради отечества и свободы народа. Воспева­ние героизма, мужества стало высшей поэзией, духовной потребностью народа, веками не покладавшего оружие. Сказания о нартах и Абрскиле, идеальные эпические об­разы, созданные народом, до сих пор живут в его памяти.

Сатаней-Гуаша, Гунда-пшдза, сто братьев-нартов — любимые народные герои. От криков нартов срываются звезды, нарты не знают поражения в боях, они могучи в гневе, безграничны в любви; они способны выращивать сады, создавать блага жизни.

Среди всех героев абхазских эпических сказаний выде­ляются два гиганта — нарт Сасрыква и Абрскил.

Сасрыква вырублен из камня и закален в расплавлен­ной стали; он обладает необычайной силой, энергией, вы­соким чувством личного достоинства. Его подвиги, его от­ношение к братьям-нартам, матери своей Сатаней-Гуаше, сестре Г.унде-пшдза — все говорит об его исключительной цельности. Образ этот зародился в обществе, где лич­ность, герой стоял впереди коллектива, а не над ним, где герой выступает «как орган коллектива»², как идеальное выражение его чаяний и воли. И потому он представляет собой образец гармонического единства эпической формы и содержания. Именно это является одним из секретов бессмертия образа.

А герой другого абхазского эпоса, богоборец Абр­скил, — глубоко философский образ. Это — обобщение от­ношения народа к добру и злу, символ великой справед­ливости, которая должна существовать на земле. Абрскил — носитель непоборимой силы и правды народа. За эту правду он восстает против самого бога. Закован­ный в глубокой и мрачной пещере врагами, он ни на миг не теряет воли к борьбе.

Эти могучие эпические образы устной поэзии веками жили в сознании народа. И потому эпос оказал такое сильное влияние на все жанры абхазского фольклора, особенно на историко-героические песни. Народ веками воспитывался на эстетике эпоса. В момент рождения аб­хазской литературы, с одной стороны, существовала бо­гатая эпическая традиция, с другой — определенная исто­рическая ситуация (революционной героики и т. д.), изображение которой вполне укладывалось в эпико-герои- ческие формы. Вот почему эпический жанр приобретает в абхазской литературе первостепенное значение. Вместе с тем героизм современной советской эпохи уже не укла­дывался в рамки эпической традиционности.

Первые абхазские писатели, и прежде всего основопо­ложник абхазской литературы Дмитрий Гулиа, столкну­лись с решением сложных вопросов, связанных с заро­ждением художественной литературы и формированием творческой индивидуальности советских писателей. В этом процессе, помимо традиций национального фоль­клора, был использован опыт развитых литератур народов СССР и в первую очередь большой опыт русской лите­ратуры.

Д. И. Гулиа заложил основы многих жацров абхазской литературы, используя художественные традиции фоль­клора. Фольклор в его творчестве занял определенное место. Уже в первой лиро-эпической поэме Д. Гулиа «Письмо юноши и девушки» видим творческое использо­вание лексики й ритмики абхазского фольклора.

Ряд эпических произведений Д. Гулиа написан по фольклорным мотивам; среди них значительный интерес представляет поэма «Пистолет Эшсоу»^[665]. Это сравнительно позднее предание, широко известное в Абхазии; оно обычно излагалось прозой. Поэт переложил его в стихи. В поэме рассказывается об отважных горцах, населяющих Дал и Цабал, о двух братьях-князьях — Батале и Эшсоу, полюбивших красавицу Эсма-Ханум. Поэма построена по принципам, характерным для абхазских историко-герои­ческих песен. Начинается она с эпического введения, цель которого — усилить интерес к повествованию. Вся поэма излагается в эпическом тоне; он сохраняется даже там, где сюжет достигает своего наивысшего напряжения (ссора братьев из-за девушки, грозившая кровью). Инте­ресны портретные характеристики, почти полностью заим­ствованные писателем из народного эпоса. Вот как, на­пример, рисуется образ красавицы Эсма-Ханум у Д. Гу­лиа:

Была она осанкой очень совершенна,

Косы доходили от головы до самых пят,

С главами большими, величаво прекрасная,

Наряды были ей к лицу. В роскошном убранстве

она была.

Подобная портретная характеристика героев харак­терна для абхазских сказаний о нартах. Так, о сестре нар­тов прекрасной Гунде (Гунда-пшдза) в нартских сказа­ниях говорится: «Не было из рожденных женщиной пре­краснее, чем она, она казалась божественной. Облик, стан, телосложение не мог описать язык человеческий, тело ее было подобно нежному молодому сыру, она сияла, светила без солнца, без луны».

Как видим, Д. Гулиа немного изменил традиционную формулу описания эпической красавицы, добавив описа­ние ее наряда.

Язык поэмы Д. Гулиа еще очень близок к фольклор­ному: в нем немало поэтических выражений и образов из художественного языка фольклорных произведений.

Как видно, в поэме «Пистолет Эшсоу» Д. Гулиа фольклор еще не слит органически с повествовательной тканью поэмы; фольклорные образы и характеристики иногда представляют собою своеобразные вставки. Од­нако, несмотря на некоторую композиционную рыхлость, это произведение сыграло заметную роль в утверждении эпического жанра в абхазской литературе.

Своеобразно использовал художественные традиции эпоса другой абхазский писатель, Самсон Чанба. В его поэме «Дева Гор» образ Девы — собирательный символи­ческий образ Апсны — страны абхазов:

На вершине горной — гляньте! —

Вот сама она белеет,

Как папирус, тот, что с Нила,

Как алмаз горит лучистый.

Нет на свете гибче става!

А вкруг стана легкий пояс —

Из цветов сплетен он нежных, Тех, что нет нежней на свете! Вся одежда — розы! розы! — Ниспадает розопадом А струится ароматом,

И пьянеют им все дали!

Вьются косы, будто змеи, Золотого блеска змеи,

И на мраморные плечи Опустившись, грезят сонно. Все лицо трепещет смехом,

И горят глаза-алмазы,

Все в себе она окружье Дива-Дева Гор вместила.

Так было с времен глубоких. На вершине — будто солнце... А у ног ее — владенье,

Гор могучих край чаруйный.

И от взора не укрылся И в долине и в ущелье Не один из них — любимых Сыновей ее — абхазов!..⁴

В этом описании символической Девы заметно влия­ние нартского эпоса, а именно образа матери нартов Са­таней-Гуаши (как и Сатаней-Гуаша, Дева Гор рисуется матерью всего абхазского народа) и сестры нартов Гунда- пшдза (необыкновенная красота Девы Гор: «ее глаза — алмазы», тело ее белеет, «как папирус, тот, что с Нила», розы облекают ее стан...). Вернее будет сказать, что об­раз этот создан под влиянием образов основных героинь нартского эпоса, воплотив лучшие их черты.

Приемы описания, своеобразное использование трех- кратности (счастливые годы Девы Гор, ее порабощение и горе, Советская власть, возвращенное счастье), харак­терной для композиции некоторых жанров устной народ­ной поэзии, обилие постоянных эпитетов — все это гово­рит о близости поэмы к народной эпике. Безусловно, фольклорный материал реализовался автором сообразно

⁴ «Антология абхазской поэзии». М., 1958, стр. 149—150. Поэ­тический перевод этого отрывка я все подстрочные переводы вып ыы автором статьи.

Строго художественному вкусу и замыслу самого произведе­ния. Следует заметить, что автор несколько увлекся ли­тературной стилизацией. Такие эпитеты, как «диво-Дева», «глаза-алмазы», «зной-улыбка», «Дремо-дерево», «ветка- ласка», «Кавказ-седовлас», «ночь-неволя» и др., — не свойственны абхазскому фольклору. Они или придуманы поэтом, или калькированы с русского языка.

Поэт Иуа Когониа умело и тонко использовал богатей­шие возможности абхазской народной поэзии в жанре ли­тературной поэмы. И. Когониа глубоко чувствовал специ­фику народной эстетики, понимал ее своеобразие и отли­чие от эстетики художественной литературы.

И. Когониа поставил перед литературой чисто художе­ственные задачи и смело, мастерски разрешил их, одно­временно используя профессиональный опыт своих пред­шественников (в первую очередь Д. Гулиа) и художест­венные достижения народной поэзии.

И. Когониа оставил после себя не более двух десят­ков стихотворений и восемь поэм. В его поэмах встре­чается значительное количество сюжетов, мотивов и по­этических формул, заимствованных из фольклора; вместе с тем его поэмы — вполне оригинальные произведения.

Возьмем для примера две из них: «Абатаа Беслан» и «Зосхан Ачба и сыновья Жанаа Беслана».

Поэма «Абатаа Беслан» создана по мотивам популяр­ной абхазской историко-героической песни. Поэт взял в основу сюжет одного из песенных вариантов и перера­ботал его по-своему. Последнее заметно и в портретных характеристиках, и в динамике повествования. Поэт уси­ливает образ пастуха Батаква, который показан как му­жественная и цельная личность. Он героически спасает свою мать, сестру, невесту, мстит за кровь брата и фак­тически становится главным героем поэмы (чего нет в на­родной песне).

На протяжении всей поэмы чувствуется поэтический ритм героического эпоса, слышен тревожный топот коней, дружные выстрелы, мужественные окрики, от которых, правда, уже не срываются звезды (как в фольклоре), но все это создает определенную эпическую ситуацию. Речи героев несколько эмоционально возвышенны, что вполне обусловлено тем героическим фоном, который преобладает в поэме. Вместе с тем все герои наделены реалистиче­скими чертами, а героини здесь совсем не амазонки, не девы-воительницы, хотя, как и они, бесстрашны в своих поступках; они женственны, умеют любить и ненавидеть, а иногда проявляют даже слабость.

Что же оставил поэт от эпической традиционности? Прежде всего описание портретов героев, их одежды, ору­жия и т. д. Сохранена и эпическая триада, которую автор своеобразно применил для усиления драматизма (когда враги окружили дом Беслана, он поочередно приходит к жене, матери, сестре, предупреждая о нависшей над ними опасности).

В поэму введены и песни (правда, с прозаическими заготовками), напоминающие народные плачи Амыткума.

Постоянные эпитеты «вороной конь», «черный арха­лук», «залетная птица» и т. д. уже не являются постоян­ными в прежнем смысле слова, так как приобретают ка­чества художественной детали, оттеняющей образы, кон­кретизирующей действие. Устаревшие слова и тропы писатель заменяет другими, более приемлемыми для современности. Свою героиню он уже не сравнивает с солнцем и луной, как в народно-эпических произведе­ниях. В поэме рна «светит, как свеча, освещает, словно зажженная лучина...» Таким образом, Когониа находил для традиционной эпической поэтики новое применение, повышая ее идейно-художественную значимость и тем са­мым заставляя ее звучать в новом ключе.

В его поэме уже нет героя непогрешимого, без слабо­стей, без грехов: смертельно раненный Беслан, лежа у разграбленного своего дома и еще шевеля обескровлен­ными губами, говорит подоспевшему другу:

Убили меня враги,

Угнали семью,

Прошу, дай знать брату,

Ушедшему в горы пастухом.

Зачем ему гнаться, кого он нагонит...

С кем он справится уже,

Что он может сделать, бедняга,

Не видевший ничего,

Кроме жизни пастуха^[666].

 

Примером того, как в творчестве Когониа традицион­ное получает новое осмысление, может служить использо­вание им числа «100». В абхазских нартских сказаниях оно постоянно и обязательно. В поэме Когониа это число встречается довольно чцсто. «Беслан проскакал меж ста всадников, и всех он выбил из строя», или «Беслана окру­жила армия из ста человек», «Батаква ведет бой с сотней людей», «сто человек залпом стреляют в одного». Но у Ко­гониа эта гипербола ослаблена, она характеризует реаль­ные явления.

Другая поема И. Когониа, «Зосхан Ачба и сыновья Жанаа Беслана» — ярко социальное произведение. Князь Зосхан Ачба не взлюбил сильных, независимых и храбрых сыновей Жанаа Беслана. Князь Зосхан — главный персо­наж поэмы — хитрый, коварный, неглупый враг трудового народа. Поэт рисует его скупо, но выразительно; это хро­мой, невзрачный человек; на боку у него висит богато убранная шашка: «На боку висела шашка, опрокиды­ваясь», она висит, «болтаясь», «ударяясь о бок», и т. д. Характерное для народно-эпических произведений описа­ние оружия, которое зачастую превращалось в фетиш, здесь обращается в деталь для сатирической обрисовки героя. И в данной поэме вновь использована традицион­ная триада: Зосхан Ачба, чтобы узнать, нет ли родст-. венников у братьев Жанаа, навещает трех князей в Бзыбской, Гумской и Абжуйской Абхазии и произ­носит три монолога, представляющих собой эпические повторы.

Высоко поэтичны ллачц двух сестер братьев Жанаа, проданных Зосханом в неволю. Плачи-причитания суще­ствуют в абхазском фольклоре и как самостоятельный жанр и как компонент эпических произведений, особенно историко-героических песен. (Образцом народно-поэтиче­ского плача является, например, плач матери Киахба Хаджарата в народном сказании об этом герое.) И. Кого­ниа включил в свое произведение плач как законченное поэтическое произведение огромного эмоционального воз­действия, который можно поставить в один ряд с плачем Ярославны из бессмертного «Слова о полку Игореве».

Язык поэмы «Зосхан Ачба» в меньшей степени, чем поэма «Абатаа Беслан», насыщен фольклоризмами, но они встречаются довольно часто. Например, сестра Жанаа оплакивает одного из персонажей словами и выражениями из народных плачей:

Его пуля не была подобна обычной пуле,

И порох, который он сыпал в ружье, не был

порохом обычным, Его черное ружье не было подобно обычному ружью. И голос его не был подобен обычному голосу

мужскому^в.

Иуа Когониа написал еще шесть поэм: все они соз­даны по мотивам народно-эпических сказаний и песен. В них (особенно в поэмах «Хмыч-охотник» и «Новей и Мзауч») поэт достиг еще большего художественного со­вершенства в использовании народной словесности, осо­бенно народного эпоса, в литературных произведениях. В поэмах писателя заметны и фольклорная пластика про­явления характера, фольклорная палитра и «не фольклор­ная конкретизация красок, точность и завершенность художественной структуры образов» ^[667].

И. Когониа своим творчеством, особенно своими по­эмами,. способствовал развитию родной литературы, ста­новлению ее глубоко национальных традиций, утвердил в ней эпические жанры, доведя их до художественного совершенства. Чутьем талантливого писателя понял он величие эпических образов, которые поднял до героев современности, осмысливая героическое прошлое в на­стоящем.

Язык Когониа — целое открытие для абхазской лите­ратуры. В нем своеобразный сплав народно-разговорной, образно-фольклорной, и, наконец, художественно-литера­турной речи. Прозрачная, легкая, точная, она делала тонический стих поэта гибким, мягким и мелодичным. Своими художественными разработками народно-поэтиче­ского тонического стиха И. Когониа подготовил почву для формирования силлабо-тонического стихосложения, став­шего впоследствии основным в абхазской поэзии.

В процессе дальнейшего развития абхазской литера­туры влияние фольклора становилось иным, внешне ме­нее заметным; эпические традиций все еще продолжали влиять на литературу. Это видно на примере творчества JI. Квициниа. В его поэме «Шаризан» образ водевой и сильной женщины напоминает эпических дев-воительниц (героиня переодевается в мужское платье и намере­вается мстить за кровь своего брата). В другой его поэме, «Даур», используются народный плач, песни и отдельные образцы фольклорной лексики.

Уже в 30-е годы сложились национальные традиции абхазской литературы. Ярким свидетельством зрелости абхазской литературы является творчество поэта Баграта Шинкубы. Б. Шинкуба, поэт-новатор, на основе народного стихосложения и творческого опыта своих предшествен­ников поэтов Д. И. Гулиа, И. Когониа, JI. Квициниа, JI. Лабахуа, — усовершенствовал и утвердил в абхазской поэзии систему силлабо-тонического стихосложения.

Баграт Шинкуба — один из собирателей и лучших знатоков родного фольклора, который не только знает, но и тонко чувствует. Он хорошо понял художественные воз­можности современной абхазской литературы и ее новые отношения с фольклором. Устное народное творчество впиталось в поэзию Шинкуба и получило здесь оригиналь­ную поэтическую жизнь. Шинкуба соэдал классические об­разцы литературной баллады: «Гунда-красавица», «Дитя», «Свирель», «Рица» и т. д., сюжеты которых восходят к устной народной поэзии абхазов.

Особое место в творчестве поэта занимает героическая поэма «Песнь скалы», о народном герое-революционере Киахба Хаджарате. О нем создано много историко-герои­ческих песен и сказаний. И поныне живут современники героя, которые помнят о славных подвигах этого народ­ного заступника. Но подход Б. Шинкуба к фольклорным источникам глубоко творческий. Беря фольклорный мате­риал, он пишет свое подлинно реалистическое произведе­ние, где народно-поэтические элементы играют подчинен­ную роль.

Способы и приемы творческого использования элемен­тов фольклора в поэзии Шинкуба самые разнообразные. Любопытна в этом отношении его баллада «Гунда- пшдза». Поэма написана в годы Великой Отечественной войны, когда особенно усилилась тяга к героизму. Бал­лада Шинкуба кое-чем напоминает поэму С. Чанба «Дева Гор». В обоих произведениях Родина представлена симво­лически в образе красавицы. Красавица эта названа у Шинкуба именем эпической героини Гунды. У нее, как и в эпосе, есть сто братьев-нартов *—заступников. В па­тетичный, возвышенный язык баллады поэт с художест-, венной осторожностью и чувством меры вставляет выра­жения, заимствованные из народной эпики. В общем же баллада написана современным литературным языком.

Окутав мраком неба своды,

Самодоволен и жесток,

Ввергая в бедствие народы,

Враг шел лавиной на восток.

Он обрекал людей на муки, —

Была военная гроза, —

В крови его алели руки,

Горели жадностью глаза.

И вот пленился, озираясь,

Он солнцеликою страной, —

Гора Ерцаху, возвышаясь,

Сверкала нежной белизной.

И в нем желание созрело Ярмо на шею ей надеть, —

Своёй рабыней Гунду сделать,

Сокровищами овладеть.

Кто этой девушки не знает?

Подобной ей красавиц нет.

Прекрасный стан глаза пленяет,

Немеет перед ней поэт.

И Гунда, всех красавиц краше,

Их славит в песне боевой⁸.

(Перевод В. Серебрякова)

Творчество Шинкуба — это новый этап во взаймоотг- ношениях фольклора с абхазской литературой.

И в настоящее время многие абхазские поэты обра­щаются к фольклору, чаще всего к его эпическому жанру. Это поэты — А. Джонуа, Л. Ласуриа, К. Ломиа и др. Зна­чительный интерес представляет поэма Джонуа «Нарт Сасрыква», которая является п'ереложением в стихи од­ного из популярных сюжетов нартского эпоса.

⁸ Баграт Шинкуба. Стихотворения. М., 1959, стр. 94—96.

494

Молодой поэт В. Анкваб написал большую поэму по мотивам и сюжету народного эпоса об Абрскиле.

Процесс влияния фольклора на прозаические и драма­тические жанры абхазской литературы протекал не­сколько своеобразно. Известно, что в абхазском фольклоре преобладали прозаические жанры, что можно объяснить известным стремлением к реалистическому мышлению. В абхазском фольклоре рассказы реалистического харак­тера — это вполне законченные в художественном отно­шении изустные творения народа. И вполне закономерно, что абхазский писатель М. Лакрба в своем сборнике аб­хазских новелл «Аламыс» поместил эти народные рас­сказы почти без какой-либо переработки. Несмотря на наличие в них множества традиционных эпических эле­ментов, новеллы эти, за редким исключением, имеют реа­листическое содержание. Сюжет одного из этих расска­зов — «Два брата», — по-видимому, ведет свое начало из нартского эпоса, от сказания о нарте Кетуане, изобрет­шем свирель и песню. В новелле М. Лакрба этот эпиче­ский сюжет трансформируется и, освобождаясь от мифи­ческого, становится вполне реалистическим.

Начинается новелла с того, как два брата, «разделив­шие надочажную цепь», жили в мире и достатке. В пер­вой части рассказа уже намечается основной конфликт, который усиливается во второй его части, где рушатся все иллюзии о безмятежности крестьянской жизни в прошлом. Герой рассказа Елкан находится во власти уже устаревших в классовом обществе понятий чести, долга и мужского достоинства, из-за которых попадает в Сибирь. Сюжетная ситуация, в которую попадает герой, раскрывает суть лжегероизма, приведшего героя к гибели.

Язык рассказа насыщен не только идиоматическими и другими характерными для народно-разговорной речи вы­ражениями, но и поэтическими элементами художествен­ного языка фольклорных произведений.

В свете проблемы влияния фольклора на абхазскую прозу еще больший интерес представляет роман Д. И. Гу­лиа «Камачич». Это большое эпическое полотно, социаль­но-бытовой роман из жизни предреволюционной абхаз­ской деревни. В художественном построении весьма слож­ного и интересного образа главной героини романа Ка­мачич встречается много элементов, заимствованных пи­сателем из эпоса: образ бесстрашной Камачич напоминает фольклорные образы дев-воительниц. Камачйч с детства дружит с мальчиками, ездит с ними на буйволах, а впо­следствии становится известной наездницей. Переодев­шись в мужское платье, она убивает своего бывшего мужа, мучителя князя Тотластана.

В первых главах романа наблюдается обилие фоль­клорно-этнографического материала, заметно чувствуется влияние и народно-поэтического языка (даже большая часть названий глав — известные народные пословицы). Чем дальше действие приближается к финалу, тем острее становятся общественные конфликты, фольклорные мо­тивы отступают, и почти исчезают в конце. Это и по­нятно: во второй части они менее оправданы с художест­венной стороны. Такое развитие романа весьма законо­мерно, ибо фольклорные элементы были необходимы в первой части романа для обрисовки сильной, неприми­римой личности героини, протестующей против социаль­ного принижения.

Д. Гулиа открыл широкий путь абхазскому роману. Но помимо большой эпической формы он создал жанр и небольшой реалистической новеллы. Обычно сюжеты и мотивы новелл заимствованы писателем из фольклора.

Так рационально, творчески были использованы Д. Гу­лиа эпические традиции абхазского фольклора.

В области драматургии интересную работу по твор­ческому освоению народно-поэтического наследства про­делал известный драматург и режиссер абхазского театра М. Кове. По сюжетам и мотивам историко-героических пе­сен «Инапха Киагуа», «Киахба Хаджарат» он создал на­родно-героические драмы, которые долго не сходили со сцены абхазского театра. Эти произведения сыграли зна­чительную роль в развитии национальной драматургии и театра.

Абхазская литература развивается в общем русле многонациональной советской литературы. Вместе с тем она тесно связана со своей родной почвой, со своей худо­жественной колыбелью — фольклором, в особенности с его эпическим жанром.

Фольклор, — как вечные снега на вершинах гор, пи­тающие реки, он — как вековые залежи, сокровища земли, которые добывает человек, чтобы превратить их в полез­ную энергию и электрический свет.

 

М. А.Кумахов