К типологии социальных институтов

К анализу и систематизации форм социальной коммуникации применимы разные методики, в частности метод «grid-group analysis» Дуглас (см. рис. 1). Дуглас определяет grid как «всякую социальную регуляцию, не связанную с принадлежностью к груп­пе»³. Д. Блур поясняет, что имеется в виду, говоря, что образец ролей и статусов рассматривается как решетка (т.е. структу­ра. — И.К.) внутри социальных границ⁴. Речь идет о степени внут-ригрупповой дифференциации, которая задается способом обще­ния, принятым внутри группы, ролевой структурой сообщества.

¹ В определенном смысле это объединение принципов формальной целера-циональности и ценностной рациональности, сформулированных М. Вебером (См.: Weber M. Gesammelte Aufsatze zur Wissenschaftslehre. Tubingen, 1951. S. 558).

² О категории «Мера» см.: Огурцов А.П. Мера// Новая философская энцикло­педия. Т. 2. М., 2001.

³ Essays in the Sociology of Perception; ed. M. Douglas. L., 1982. P. 2.

⁴ См.: Там же. Р. 191-218.

Глава 15. Социальные институты и рациональная коммуникация

Второе понятие - group Дуглас расшифровывает как «опыт огра­ниченной социальной общности»¹ или как принадлежность к группе, сознание коллективности. Эти два социальных измере­ния - внутригрупповая дифференциация и групповая граница -служат Дуглас основаниями для классификации типов сознания разных социальных общностей. Отражение слабой или сильной степени выраженности этих социальных параметров в сознании группы и формирует, по Дуглас, специфику его содержания.

Все социальные общности могут быть поделены на четыре группы. Группа А (см. рис. Охарактеризуется сильной внутренней структурированностью и такой же жесткой групповой границей. По Дуглас, это «армейский тип». Социальную общность В отлича­ет сильная внутренняя структурность и слабая групповая граница. Это напоминает открытые для желающих сообщества ученых, спортсменов, художников и других профессионалов, не делаю­щих тайны из своей профессии, но требующих квалификации и уважения к элите и иерархии. В социальной общности Сна фоне сильно выраженной групповой границы почти отсутствует внут­ренняя структурность. Она напоминает первобытное человече­ское стадо, конфликтующее с другими стадами и не только слабо отличающее одного индивида от другого, но и вообще почти гомо­генное. Наконец, в варианте D перед нами нечто, отличающееся слабой внутренней структурой и слабой внешней границей. Оче­видно, что это — социальная группа в стадии распада или преобра­зования в одну из названных выше групп.

Мне приходилось использовать метод «grid-group analisys» в модифицированном и расширенном виде² исходя из сходства ис­пользуемых в нем параметров с двумя выделяемыми мною форма­ми социальности: «решетка» как форма познавательного обще­ния, или форма внутренней социальности, и «группа» как форма внешней социальности, или социальные условия познания, отра­жающиеся в предпосылочном знании. Но если Дуглас добавляет к своим параметрам только слабую и сильную степени их выражен­ности, то я добавляю к этому еще два качественных параметра. Внешней и внутренней социальности предпосылается способ-

¹ Douglas M. Implicit Meanings. L., 1975. P. 218.

² См.: Касавин И. Т. Миграция. Креативность. Текст. Проблемы неклассиче­ской теории познания. СПб., 1999.

Раздел III. Прикладные исследования

ность вырабатывать, с одной стороны, и усваивать, использовать социальные смыслы¹ — с другой, т.е. обеспечивать собой продук­тивную и репродуктивную деятельность. Тем самым в схему Ду­глас вносится момент социальной динамики.

Различие сфер внутренней и внешней социальности обуслов­ливает специфику смыслов, вырабатываемых в каждой из них. В сфере внутренней социальности, непосредственно связанной с живым познавательным процессом, эти смыслы непредметны, регулятивны, задаются его схемами, нормами и идеалами. Они тесно связаны с субъектом, имеют личностный характер. Внеш­няя социальность знания — это его наполненность предметными смыслами, говорящими о структуре познаваемой реальности в терминах социальных условий, в которых происходит познание. Порождаемые на этом уровне смыслы интерсубъективны, обще­значимы, относимы к некоторому объекту. Исходя из этого выде­ляются четыре ситуации социального производства знания (рис. 3): А — производство социальных смыслов на уровне внутренней со­циальности; В— использование их на этом же уровне; С- произ­водство смыслов на уровне внешней социальности; D— использо­вание их на этом же уровне. С помощью этой схемы возникает также возможность уточнения указанной предметной типологии дискурса, коль скоро дискурс есть если не безусловный признак, то по крайней мере путь к рациональности (см. рис. 2).

Рис. 3 (АВ -уровень внутренней социальности; CD - уровень внешней социальности; А С- ось потребления; BD-осъ производства)

Тип дискурса связан с типом традиций, производных соответ­ственно от ситуаций А, Си D. Ситуации Аи С— это ситуации ис­пользования социальных смыслов на уровне внутренней и внеш­ней социальности (интеграция и экстернализация знания); ситуа­ция D имеет дело с иллюзорным производством социальных смыслов на уровне внешней социальности, т.е. это в сущности си-

¹ По аналогии с разграничением эмпирического и теоретического B.C. Швы-ревым. См.: Швырев B.C. Эмпирическое и теоретическое в научном познании. М.,

1978.

Глава 15. Социальные институты и рациональная коммуникация

туация В, понятая с точки зрения ее истоков и предпосылок. Что же касается понятия рациональности, то оно определяется через ситуацию В- как внутреннее производство социальных смыслов, которое выступает в форме их дифференциации (или увеличения степени внутренней упорядоченности). Напомню, что это соот­ветствует специфической структуре группы, отличающейся свой­ствами высокой внутренней структурности и слабой групповой границы. Первое свойство в форме особого типа разделения труда делает возможным внутреннее производство социальных смы­слов, второе позволяет транслировать их за пределы группы, в той или иной мере агрессивно навязывая их всему обществу.

Пример абсолютной традиции приводит Борхес в эссе «Стена и книги». Строительство Великой китайской стены и сжигание книг выступают как установление внешней границы и разруше­ние внутренних границ в целях обеспечения абсолютного подчи­нения (тоталитаризм). Тема абсолютной рациональности занима­ет писателя ничуть не меньше - ей посвящены его «вымышлен­ные истории» и среди них прежде всего «Тлен, Укбар, Орбис Терциус». Это рассказ о том, как группа ученых и литераторов в течение нескольких веков создавала миф о несуществующей стра­не, используя все общепринятые интеллектуальные приемы и со­циальные структуры. Именно так и реализует себя один из глав­ных векторов рациональности — как внутреннее производство социальных смыслов на основе прогрессирующей дифференциа­ции, специализации и профессионализации деятельности. При этом процедура артикуляции знания, правил деятельности и об­щения, переведение их из неявного, замалчиваемого, недоступ­ного рефлексии и обсуждению состояния в состояние прозрачно­сти и открытости, т.е. переход из социально ограниченного в раз­работанный код, по Б. Бернстайну¹, как раз и обеспечивает процесс рационализации.

Долгий путь, проделанный проблемой рациональности в ев­ропейской культуре, результировался в форме типологического многообразия. Рациональность представала в качестве абсолюти-

¹ См.: Bernstein В. Linguistic Codes, Hesitation Phenomena and Intelligence // Language & Speech. 1962. Vol. 5, № 1. P. 31-46.

Раздел III. Прикладные исследования

зации человеческого разума, в качестве универсалии Разумности как таковой, в своих истоках обязанной теологическому взгляду на мир. Секуляризация разума привела к пониманию рациональ­ности как свойства человеческой деятельности, как целесообраз­ности, в которой еще слышны отзвуки представлений о божест­венном порядке природы. В дальнейшем, последовательно избав­ляясь от всякой трансценденции, рациональность предстала как функциональность, как соответствие определенной социальной потребности. Это открыло дверь радикальной релятивизации дан­ной категории, признанию не сводимых друг к другу и равноцен­ных структур рациональности, каждая из которых в равной мере обладает своими основаниями и имеет право на существование. В итоге в глазах постмодернистских авторов рациональность во­обще перестала быть проблемой и была вычеркнута из философ­ского лексикона как исторически изжившее себя концептуальное образование.

Вместе с тем отказ от проблемы рациональности — это не про­сто сведение счетов с одной из философских категорий. На наш взгляд, это знаменует стремление некоторых авторов отбросить базисные ценности европейской культуры, ценности, потенциал которых далеко не исчерпан, хотя и требует постоянного переос­мысления. Эти ценности цементируют собой все социальное уст­ройство демократических стран и систему международного права. Здесь обнаруживается общественная значимость того философ­ского дискурса, для которого рациональность остается фундамен­тальной проблемой.

Глава 16. Междисциплинарное исследование:

К понятию и типологии

В чем важность эпистемологического рассмотрения междисциплинарных исследований (далее «м-исследования» или «м-взаимодействия») и почему оно не является просто модным поветрием? Во-первых, даже при беглом взгляде на современную науку видно, что м-взаимодействия являются повсе­дневным делом, но еще не стали предметом серьезного философского и на­учного осмысления, хотя публикации на эту тему исчисляются тысячами. Во-вторых, внимания к м-взаимодействиям требуют и современные неклас­сические подходы в рамках эпистемологии и философии науки, которые де­лают акцент на коммуникативной природе познавательного процесса и со­гласно которым различные виды и формы общения познающих субъектов существенно определяют содержание знания.

Терминологические замечания

Эпистемологический анализ этой области знания предполага­ет прояснение самого предмета исследования и связанных с ним понятий. Разного рода отношения между дисциплинами, в том числе и выходящие за границы всякой дисциплины, — это в сущ­ности отношения между системами знания, которые могут анали­зироваться в разных аспектах. В частности, как представляется, следует различать м-взаимодействия и м-исследования. Первое понятие относится к области науковедения и охватывает отноше­ния внутри науки как социального института, а также ее связи с иными социальными институтами, производящими знания. Второе понятие позиционируется в эпистемологии и философии науки и выражает собой особенности познавательного процесса, взятого в контексте коммуникации субъектов, производящих и потребляющих знания. Эти два понятия можно уподобить соот­ветственно онтологическому и эпистемологическому взгляду на отношения систем знания между собой. Поэтому хотя нельзя не обращаться к первому понятию, но именно прояснение второго находится в центре внимания автора.

¹ Журнальный вариант см.: Вопросы философии. 2010. № 4.

Раздел III. Прикладные исследования

Еще до того как задаться вопросом об особых параметрах по­знавательного процесса в ситуации выхода за пределы отдельной дисциплины, предстоит разогнать облака в концептуальном про­странстве, затуманенном актуальной околонаучной конъюнкту­рой. В силу преобладания интересов, слабо связанных с задачами достижения нового истинного знания, ученые (и отчасти филосо­фы) придали понятию междисциплинарное™ повышенное зна­чение, одновременно затемнив его содержание. Эпистемология здесь, как это нередко бывает, вынуждена идти впереди рефлек­сивного процесса в науке, потому что сами ученые в попытках ес­ли не использования, то по крайней мере конструктивного по­строения этого понятия не получили сколько-нибудь положи­тельных результатов. Следствием этого положения дел является практическая невозможность адекватного ценностного самооп­ределения ученого по отношению к м-процессам, происходящим в современной науке. Ответ на вопрос «междисциплинарность — это преимущество или недостаток исследовательского проекта?» упирается во множество иных непроясненных вопросов, в основ­ном относящихся к концептуальной области под названием «ре­лятивность научного знания».

Например, нетрудно предположить, что понятие, роль и оцен­ка междисциплинарное™ будут существенно различаться приме­нительно к Новому времени и современности, в фундаменталь­ных и прикладных науках, в естествознании и гуманитаристике, в науке и вненаучном знании, в парадигмальной науке и науке пе­реднего края, на разных этапах исследования (формулировка идеи, поисковое исследование, выдвижение гипотезы, процесс обоснования, экспертиза, публикация результатов, прикладные разработки и т.д.). Отсюда ясно, что известное различие междис­циплинарное™, полидисциплинарности итрансдисциплинарно-сти далеко не покрывает всего многообразия отношений за преде­лами монолитной дисциплины.

Возможно, что первым шагом анализа должно явиться по­строение разработанной типологии м-отношений, которая будет основана на витгенштейновском методе семейных сходств или принципах феноменологического описания. Полученные типы междисциплинарное™ должны быть поняты с точки зрения мно­гофакторной детерминации их генезиса. Далее предстоит выявить и проанализировать эпистемическую специфику деятельности и

Глава 16. Междисциплинарное исследование: к понятию и типологии

коммуникации ученых в рамках каждого типа. В таком случае можно будет дать конкретные ответы на вопросы о роли и значе­нии м-исследований для той или иной познавательной ситуации, дисциплины, науки, исторической эпохи.

Самодостаточность дисциплины?

Дисциплина и наука - понятия нетождественные, хотя в совре­менном науковедении они нередко не различаются¹. Что первич­но - наука или дисциплина - вот вопрос, который нельзя оставлять без ответа. Есть основания полагать, что зрелое теоретическое зна­ние существует, как правило, в особой организационной форме дисциплинарности, обеспечивающей его аккумуляцию, трансля­цию и модификацию. Теоретичность и дисциплинарность высту­пают как две стороны одной медали, как характеристики развитого мышления, с одной стороны, и деятельности в контексте обще­ния — с другой. Если мышление - продукт деятельности и обще­ния, то справедливо и обратное — дисциплина также порождает теорию. Отсюда первичность дисциплинарной организации по от­ношению к теоретическому и в этом смысле научному исследова­нию. Хотя теория как форма знания появилась задолго до возник­новения науки в современном понимании, но для античности меж­ду теорией и наукой можно поставить знак тождества. Иное дело, что наукой в широком смысле считались тогда не только математи­ка и философия, география и медицина, но также астрология, ал­химия и магия. Это подводит к мысли о самодостаточности дисци­плинарной формы по отношению к познавательному содержанию, в особенности если учесть, что в числе дисциплин по реестру ВАК РФ при определенных условиях может появиться теология.

М.К. Петров² выделяет следующие восемь составляющих вся­кой дисциплины:

о дисциплинарная общность - живущее поколение действитель­ных и потенциальных творцов-субъектов;

О массив наличных результатов-вкладов, накопленный деятель­ностью предшествующих и живущего поколения членов дисцип­линарной общности;

¹ См.: Огурцов А.П. Дисциплинарная природа науки. М., 1985.

² См.: Петров М.К. Язык. Знак. Культура. М., 1991.

Раздел III. Прикладные исследования

О механизм социализации-признания вкладов - будущих результа­тов и ввода их в массив наличных результатов (публикация);

О механизм подготовки дисциплинарных кадров для воспроизвод­ства дисциплинарной общности методом приобщения новых по­колений к массиву наличных результатов и к правилам дисципли­нарной деятельности (университет);

О дисциплинарная деятельность, обеспечивающая накопление ре­зультатов и воспроизводство дисциплины в смене поколений. Деятельность реализует себя в четырех основных ролях — исследо­вателя, историка,теоретика и учителя;

О правила дисциплинарной деятельности, определяемые каждой из этих ролей, среди которых ведущей является роль теоретика, за­дающего парадигму;

О функция интеграции массива наличных результатов в целост­ность, которую выполняет сеть цитирования, обеспечивающая магистральную линию преемственности;

О предмет дисциплины - поле поиска новых результатов, опреде­ленное действующей дисциплинарной парадигмой по канониче­скому описанию формы возможного продукта.

По определению Петрова, античная философия и наука, су­ществуя в локальных социумах, еще не имеет доброй половины перечисленных признаков, а первая дисциплинарная матрица возникает в Средние века в образе христианской теологии. Остав­ляя за скобками данного рассуждения процесс накопления эмпи­рических знаний и навыков в рамках околонаучной, ремеслен­но-практической деятельности¹, Петров протягивает прямую ли­нию от теологии к науке Нового времени. Этот ход отчасти оправдан стремлением проследить собственно дисциплинарную логику развития естествознания, пусть он и оставляет в стороне необходимые этапы ее истории, а также вообще представляет со­бой не столько историко-научный, сколько эпистемологический взгляд на науку с высоты птичьего полета. Естественно-научные дисциплины даже во второй половине XVII в. все еще не приобре­ли всего набора дисциплинарных свойств. Так, характеризуемое Петровым научное сообщество даже веком позже еще далеко не

' Об этом он пишет применительно к античности, не рассматривая вопрос в ас­пекте генезиса нововременной науки. Наш анализ этого процесса см.: Касавин И. Т. Предтечи научной революции: врачи, печатники, моряки// И.Т. Касавин.Тради­ции и интерпретации. СПб., 2000.

Глава 16. Междисциплинарное исследование: к понятию и типологии

сложилось в том смысле, что в совокупности субъектов научной деятельности не было четкой границы между профессионалами и дилетантами, университетское образование в той же Англии час­тенько уступало по качеству самообразованию, а место научных журналов занимали архивы частной переписки Марена Мерсенна или Беттиныфон Арним. Даже в XVIII в. не было сколько-нибудь четких дисциплинарных границ между физикой и химией, между разными науками о Земле в том смысле, о котором говорит Пет­ров. Это означает, что вплоть до XIX в. дисциплина в науке была скорее исключением, чем правилом, и поэтому еще не задавала основных параметров образа науки.

Все это никак не умаляет того обстоятельства, что уже в первой половине XIX в. началась бурная конституционализация и диф­ференциация научных дисциплин, во многом благодаря укоре­нившемуся представлению об уровнях и типах реальности и соот­ветственно о различии объектов разных наук. Эту идею, разраба­тываемую О. Контом, подхватили многие, в том числе К. Маркс и Ф. Энгельс в трудах, опубликованных под общим названием «Диалектика природы». Такие специально-научные картины ми­ра, в терминологии B.C. Степина, были необходимой предпосыл­кой развитых дисциплин даже еще до того, как в них сложились парадигмальные теории. И если в механике появление таких тео­рий произошло в XVII в. в трудах И. Ньютона, то в химии работы А.Л. Лавуазье и Дж. Дальтона сделали это возможным только в конце XVIII в.

Все это заставляет задуматься над вопросом: в самом ли деле дисциплина, выражающая собой бытие науки как социального института, столь важна для производства научных достижений? Дисциплина, т.е. принципиально коллективная форма научной деятельности, является условием ее существенной интенсифика­ции на фоне систематического вовлечения в науку больших масс населения, их обучения и социализации. Это есть фабрика зна­ния, где оно производится по определенным стандартам, прохо­дит проверку, упаковывается и направляется потребителю. Дис­циплина есть также и, вероятно, прежде всего условие финанси­рования науки из государственного бюджета и распределения финансовых ресурсов между научными направлениями, коль ско­ро государственные структуры нуждаются в подобном им контр­агенте — научной бюрократии. В этом смысле дисциплина — необ-

Раздел III Прикладные исследования

ходимая форма социального бытия науки как сферы профессио­нального производства, распределения и потребления знания в наше время.

Однако как все это соотносится с идеалом научного знания, предполагающим новизну и истину? Какую роль играют в произ­водстве знания склонности, способности, талант? Каково сравни­тельное значение формальной и неформальной коммуникации для научных достижений? Пропорционален ли рост количества талантливых ученых и реальных открытий развитию научной дис­циплины и умножению публикаций? Является ли дисциплина со-циально-цивилизационным или культурно-историческим изме­рением науки?

Ответ на последний вопрос имеет особую важность в связи со вторым свойством дисциплины, отмеченным М.К. Петровым: дисциплина как массив наличных результатов-вкладов, накоп­ленный деятельностью предшествующих и живущего поколения членов дисциплинарной общности. До какой степени дисципли­на открыта к результатам преддисциплинарной стадии развития данной области знания? Не выдвигает ли дисциплина своеобраз­ные «критерии демаркации» зрелого, собственно дисциплинар­ного знания от знания «незрелого», «донаучного»? Не следует ли тогда исключить Архимеда из истории физики, а Евклида — из ис­тории математики на том основании, что в ту пору соответствую­щие дисциплины не сформировались и этих ученых (интеллектуа­лов, теоретиков, философов) нельзя назвать физиком и математи­ком соответственно? Или, напротив, в понятие дисциплины необходимо ввести представление о ее генезисе? Ясно, что Петров не планировал исключить историю науки из нее самой, поскольку выделял в дисциплинарной общности такую ролевую функцию, как «историк». Однако само определение дисциплинарной общ­ности как «живущего поколения действительных и потенциаль­ных творцов-субъектов» делает эту функцию бессмысленной без указания на ряд поколений, характеризующих дисциплину и даже ее предысторию.

Итак: либо узкое и жесткое понятие дисциплины, диссони­рующее с реальностью самой науки, либо более полное определе­ние, фактически размывающее границы дисциплины, — вот вы­бор, который вынужден делать самоопределяющийся ученый или рефлексирующий методолог.

Глава 16. Междисциплинарное исследование: к понятию и типологии 343

Дисциплинарный империализм или дисциплинарная демократия?

В своей программной статье «Эпистемология междисципли­нарных отношений» Ж. Пиаже различает мулътидисциплинар-ность как одностороннее дополнение одной дисциплины другой; собственно междисциплинарность как взаимодействие дисцип­лин; трансдисциплинарность как построение интегральных струк­тур (например, физика не только неживой природы, но физика живого и социальная физика - «физика всего», «физический им­периализм»)¹. Уточняя эту типологию, мы выделяем три соответ­ствующих типа когнитивных систем.

Во-первых, речь идет о мульти- (или поли-) дисциплинар­ных системах знания: биофизике, физической химии, геоботани­ке, социальной семиотике, общей теории социальной коммуни­кации и т.п. Такие системы характеризуются использованием не­которой дисциплинарной онтологии и методов для работы в другой дисциплине или их группе. В рамках мультидисциплинар-ных систем сохраняется четкость м-границ, и такая четкость, предполагающая различие предметов, методов и результатов взаимодействующих дисциплин, даже является условием успеха. Так, морфология пластов в геологии, с одной стороны, и исследо­вание растительных отложений в палеоботанике — с другой, явля­ются предметами исследования независимых дисциплин, соеди­нение которых позволяет уточнить эволюцию регионального рас­пределения флоры в рамках геоботаники.

Результатом второго типа взаимодействия дисциплин явля­ются междисциплинарные системы знания, такие, как космиче­ские исследования, страноведение, науковедение, политология. Их отличает объединение дисциплин для создания новой онтоло­гии и методов для работы с ее объектами. Данные системы знания характеризуются меньшей четкостью дисциплинарных границ. География, социология, экономика, гражданская история, язы­кознание, история культуры, политическая наука дополняют друг друга, например, в рамках страноведения или исследования меж­дународных отношений. Они взаимодействуют в целях создания

¹ Piaget J. The Epistemology of I nterdisciplinary Relationships // Interdisciplinarity. Problems of Teaching and Research in Universities. P., 1972. P. 139.

Раздел III. Прикладные исследования

целостной «картины социально-региональной реальности», кото­рая в свою очередь дает семантическую интерпретацию фактов в каждой отдельной ресурсной дисциплине, обеспечивая их отно­сительную интеграцию даже при отсутствии разработанной тео­рии страноведения или теории международных отношений.

Наконец, в-третьих, в трансдисциплинарных системах знания выдвигаются претензии на абсолютную универсальность онтоло­гии и методов, утративших дисциплинарную определенность. Та­ковы теория систем, теория самоорганизации, теория информа­ции, теория катастроф, которые отличает принципиальное игно­рирование дисциплинарных границ. Естественно, эти теории возникли как обобщение некоторых дисциплинарных представ­лений в биологии, химии, математике. Однако затем они оторва­лись от своих истоков и стали развиваться на своей собственной теоретической основе, проходящей проверку использованием в других областях знания.

Типы междисциплинарности: критика, заимствование, синтез

В контексте настоящей темы активно обсуждается вопрос о том, в каких случаях и при каких условиях м-взаимодействие при­водит или не приводит к созданию новой дисциплины. В этом смысле взаимодействие между дисциплинами или за их предела­ми разграничивается как самоцель и как средство дисциплинар­ного развития знания. Данный подход неявно предполагает при­оритет дисциплины перед коммуникацией, что вообще характер­но для современного науковедения. Однако есть и иные подходы, и нам в данном случае ближе концепция Г.Б. Гутнера, в которой эти акценты смещаются, коммуникации придается первостепен­ное значение и проводится различие между двумя основными фор­мами коммуникации ученых по поводу производства и потребле­ния знания - габитуальной и рефлексивной¹. Как представляется, типы дисциплинарности и междисциплинарности значительно более продуктивно рассматривать именно как результаты особых типов коммуникации в науке и за ее пределами. В дальнейшем мы

¹ См.: Гутнер Г.Б. Риск и ответственность субъекта коммуникативного дейст­вия. М., 2008.

Глава 16. Междисциплинарное исследование: к понятию и типологии

рассмотрим несколько примеров м-взаимодействия, дающих ос­нования для типологических обобщений. Для этого введем поня­тия «целеполагающая дисциплина» (инициатор м-взаимодейст-вия) и «ресурсная дисциплина» (материал м-взаимодействия), а также их основное отношение как «м-обмен» (перенос смыслов из одной дисциплины в другую).

Случай 1. Рефлексивная эксплуатация габитуса. Философия как служанка теологии. Рассмотрим м-взаимодействие как рефлексив­ную эксплуатацию габитуса, в ходе которой происходит использо­вание результатов ресурсной дисциплины в интересах целепола-гающей дисциплины в условиях ограничения развития первой.

В античности мы будем, вероятно, безуспешно искать м-типы коммуникации по целому ряду причин. Это еще не то время, когда всерьез можно говорить о формировании научных или иных дис­циплин. Платоновская или аристотелевская классификации на­ук, указывая разным типам знания свои области, не противопо­ставляла их друг другу. Быть математиком и быть философом для Платона или физиком и биологом для Аристотеля - одно и то же. В Средние века, в условиях «профессионально-именного типа со­циального кодирования» (М.К. Петров) образцом дисциплины становится теология, характеризуемая особым способом познава­тельного общения. Наука же того времени, часто бытующая под именем «философия», призвана содержательно обслуживать тео­логию эмпирическими свидетельствами, не претендуя на само­стоятельные истины. Основными факультетами средневекового университета были теологический, юридический, медицинский и философский, причем одновременно с ними (порой включаясь в последние два или наоборот) существовали факультеты «свобод­ных искусств» и естественно-научных дисциплин в целом. Между факультетами существовала субординация — обучение, как пра­вило, начиналось с тривиума свободных искусств и заканчивалось юриспруденцией, медициной или теологией. Тривиум раннего Средневековья (грамматика, риторика и диалектика) изначально и почти исключительно был направлен на обслуживание именно этих наук. В дополнивший его позднее квадриум вошли арифме­тика, геометрия, астрономия и музыка, с которыми соседствовали философия и античная литература.

Раздал III. Прикладные исследования

Рассуждая о средневековой учености, следует отдавать себе от­чет в принципиальной специфике таксономического мышления того времени, замечательно схваченной в эссе Х.Л. Борхеса «Ана­литический язык Джона Уилкинса» (цитата из которого открыва­ет «Слова и вещи» М. Фуко). Странности средневековых класси­фикаций отражаются в классификации средневековых наук, что порождает представление о запутанности м-взаимодействий в ту эпоху. Вообще современные таксономические принципы не по­зволяют установить однозначные отношения ни внутри наук, ни между науками и философией того времени. Кажется, что триви­ум может входить или не входить в философию; квадриум порой включает в себя медицину, а иногда она существует самостоятель­но; философия то тождественна природознанию, то отличается от него и т.д. Конечно, представления о природе логико-понятийно­го мышления в Средние века отличаются от современных. И все же мы знаем, что теологи того времени в построении рассуждений ориентировались на законы аристотелевской силлогистики. Иное дело, что посылки, которыми они оперировали, кажутся совре­менному человеку бессодержательными и абсурдными. Следует также учитывать, что средневековые таксономии даны современ­ному наблюдателю во времени и пространстве, в процессе стихий­ной дифференциации и интеграции дисциплин, когда для совре­менного, проходящего сквозь эпохи взгляда их изменяющиеся па­раметры наслаиваются друг на друга, т.е. в сущности отражают динамику формирования дисциплин.

Сделав эти оговорки, мы можем вернуться к отношениям тео­логии и науки. Ясно, что заниматься теологией в Средние века особенно престижно, это сфера высокой интеллектуальной куль­туры, публичные споры теологов опираются на легальный харак­тер библейского текста и связь церкви с государством. Подобный же статус имеет и юриспруденция в силу связи римского и кано­нического права. Источники, цели и методы познавательной дея­тельности по поводу Бога или его наместника на Земле — государ­ства — по природе высоки. И напротив, естествоиспытатели не пользуются особым уважением в образованном сообществе. Врач и фармацевт по своему статусу все еще мало отличаются от алхи­мика, цирюльника, палача и изготовителя косметики и ядов; ас­троном сродни обманщику-астрологу; математик подобен мисти-ку-каббалисту. Чтобы законно существовать, естествознание

Глава 16. Междисциплинарное исследование: к понятию и типологии

должно быть освящено высокими теологическими целями, посту­пить на службу делу познания Бога и сотворенного им мира. И од­новременно «оповседневливание» теологических целей нуждается в обращении к природным источникам и рациональным методам познания — наблюдению, опыту и математическому доказательст­ву, призванным раскрыть божественный порядок природы и тем самым внести свой вклад в доказательство бытия Бога.

Наша гипотеза по поводу истоков различия в дисциплинар­ном статусе теологии и науки (природознания) того времени от­сылает к присущим им способам коммуникации — экзотерическо­му и эзотерическому соответственно. Экзотерическая коммуни­кация, в которой теологи выдвигают и явно обсуждают не только определенные темы, ной критерии их обсуждения, имеет рефлек­сивный характер. Ученые же, не имея легальных собственных и вынужденно заимствуя по существу чуждые им рефлексивные стандарты коммуникации, неявно пользуются теми, которые вы­текают из их габитуальной практики, но не разрешены к артику­ляции. Отсюда известный лозунг Фомы Аквинского «Филосо­фия — служанка теологии», явившийся первой формулой м-взаи-модействия в истории познания.

Случай 2. Рефлексия против габитуса. Спор о колдовстве. Такие ситуации мы встречаем в виде критики, нацеленной со стороны одной или нескольких дисциплин против другой. В частности, сюда относится спор, который медики и юристы вели с теологами. Этот знаменитый многовековой диспут о колдовстве имел не только мировоззренческое, но и важное научное значение в XVI-XVII вв.¹

С одной стороны, это было, по выражению В. Скотта, время, «когда не верить в ведьм значило в глазах людей то же самое, что оправдывать их нечистые деяния»², — так гласила общепринятая со времен «Молота ведьм» (1484) теологическая точка зрения. Ве­ра во вредоносность колдовства, а также колдунов и ведьм как его носителей, якобы заключивших договор с дьяволом, органически входила в обыденное сознание европейца той эпохи. В этом смыс-

¹ См. подробнее: Касавин И.Т. Спутники и попутчики науки. Средневековье и Новое время // Герметизм, магия, натурфилософия в культуре ХП1-Х1Х вв. М., 1999; Пружинин Б.И. Спор о ведовстве: ratio serviens // Там же.

² Скотт В. Собр. соч. Т. 2. М., 1960. С. 399.

Раздел 111 Прикладные исследования

ле убеждение в реальной действенности всякого рода магии отно­силось к области габитуса европейского Средневековья, который культивировался христианской церковью и теологией, а также разделялся обычными верующими в силу традиции.

С другой стороны, данная тема волновала и даже приводила в смятение величайшие умы своего времени — философов, юри­стов, медиков, теологов - именно потому, что это был острый спор о судьбе и путях европейской цивилизации, о взаимоотношении доктрины и ереси, права и морали, науки и суеверия, светской и церковной власти. Тема колдовства проблематизировалась и ста­новилась областью интеллектуального и мировоззренческого противостояния. Однако неверно было бы представлять ситуацию так, что эта тема «выходила за пределы теологии в более широкую сферу идеологической конфронтации». В действительности тео­логия охватывала собой все знание как «царица наук», которая ес­ли реально и не правит, то по крайней мере властвует. Поэтому спор по поводу колдовства вел к внутреннему расколу самой тео­логии на консервативное и умеренное направления (далеко не совпадавшему с различием католицизма и протестантизма), а так­же к упрочению идеи «двойственной истины» — прототипу после­довательной секуляризации науки и обретению последней само­стоятельного мировоззренческого звучания.

Основное м-взаимодействие в таком контексте обретало сле­дующую форму. Мейнстрим в образе консервативной, часто именно католической теологии принимался большинством как само собой разумеющийся традиционный габитус. И он же под­вергался критике со стороны некоторых либеральных ученых как ошибочная теория, вредный предрассудок, судебная недобросо­вестность, политиче