Время существования – 4 года (с момента активации), АКТИВИРОВАНА

В закручивающейся винтом штольне стоял несмолкаемый гул. Однако все же при желании в ней можно было говорить и даже, приложив некоторое усилие, услышать сказанные слова. А вот если заглянуть в один из десятков штреков, из тех что отходили от похожей на винтовую лестницу штольни, то резко приблизившийся гул совершенно оглушал – любое сказанное слово или крик не могли прорваться сквозь страшный грохот, который взаимно порождали богатый металлом камень и безжалостно ломавшая его сталь. Штреки словно дышали: издавали уже упоминаемый жуткий шум, выдыхали каменную пыль, играли светом и тенью из глубины и вообще ощущались не как провал в мертвом камне, но как здоровенная пасть живого, дышащего существа, только и ждущего момента проглотить того, кто пройдет мимо широко разявленной пасти – жуткое ощущение, которое почти не помогали побороть магические шары-светильники в специальных нишах по всей длине тоннеля-штольни.

Что же твориться там, в глубине штреков, в самом брюхе орущего каменно-металлическим голосом существа? Заглянем в один из них! Не длинный, неестественно равномерный коридор заканчивается небольшим залом, верней пещеркой с низким потолком, стены пещеры блестят, как будто их щедро обрызгали позолотой и кровью, чего больше так сразу и не разберешь, посреди складной треножник с осветительным шаром на вершине, а по краям восемь полуголых фигур мерно и безостановочно машут стальными кирками, как будто части единого механизма вгрызаются в каменные стены, с каждым ударом раздвигая их в ширину. Работа кипит: односторонние кирки на толстых ручках откалывают здоровенные куски и когда на изломе блеснет красный или розовый цвет, кажется что сталь кромсает плоть живого существа. Но нет, на неровный грязный пол падают куски мертвого камня, ну а если каменный обломок оказывается слишком большим, в ход идет молоток на обратной стороне кирки. Рудокопы работают с душой, лишь иногда отвлекаясь чтобы убрать из-под ног мешающие куски, а затем возвращаются к работе, припорошенные пылью тела блестят от пота и вздуваются мощные мышцы спины и плеч. Но вот перерыв, внезапная остановка – по коридору в штрек проникают четверо таких же здоровяков, но вместо кирок у них в руках трехколесные тачки. Некоторое время все двенадцать мужиков кидают куски в тачки, а затем восемь из них вновь берут в руки кирки и возвращаются к прерванному занятию, а пришельцы с видимым усилием катят тяжелые тачки на выход. За все время не было сказано и пары слов, и вообще в штреке не слишком жалуют разговоры. Еще полчаса такой же монотонной работы и все повторяется: остановка, тачки, дружный труд по их наполнению, возвращение к работе. Снова кирки грызут стены пещеры и на пол падают как-будто кровоточащие камни, опять полчаса и новый круг.

Внезапный едва слышимый звук, что как иглой пронизал царящий в этом месте шум, прервал едва вернувшихся к работе рудокопов – в штреке наступила тишина. Да, тишина... звенящая, оглушающая тишина, ведь одновременно остановился не только этот штрек, но и все двадцать штреков медной шахты. Все также не говоря ни слова, рудокопы всунули кирки в специальные петли на поясе, шустро скидали немногие добытые куски в берестяной короб, который повесил себе за плечи один из них, сложили треножник, превратив его в шест с осветительным шаром на конце, и покинули штрек. В штольне было многолюдно – из остальных штреков выходили такие же восьмерки с подобным набором в руках, за плечами и на поясе: шест с осветительным шаром на конце, короб с небольшим количеством руды, кирки на поясе. Многолюдная, странно молчаливая колонна устремилась вверх по тоннелю, заворачивая по часовой стрелке, наши персонажи двигались вместе со всеми. Вот восьмерка сделала круг, еще один, еще... нет, вошла в переливающийся овал, сквозь который пробивался солнечный свет, и оказалась под голубым небом. Дальше несколько привычных и необходимых дел: в специальную стойку встали шесты с осветительными шарами, в другую поблизости – кирки, короб с рудой полетел в кучу таких же коробов. Дальше восьмерка отправилась к постройке из жердей, где с потолка лилась вода, на стенах висели куски мочала, а на специальных полках лежало мыло.

Двадцать минут блаженства, когда можно смыть с себя пыль, грязь и пот, вытереться чистым куском льняной ткани, одеть чистые штаны (старые в корзину к десяткам таких же), посетить отхожее место и не торопясь сделать все дела, подышать чистым, не спертым как в шахте воздухом, дать отдых усталым мышцам. Двадцать минут на все про все пролетели в один миг, и вот чистые рудокопы идут уже к другой постройке, внутри которой стоят длинные столы и такие же скамьи, а вокруг витают плотные, хоть топор вешай, запахи еды, вкусной еды.

Новые двадцать минут и новые радости жизни: густой наваристый суп из лосятины и овощей, на второе каша, щедро сдобренная салом пшенная каша, в которой немало жареной с луком свинины, к сытной каше целая краюха горячего ржаного хлеба на каждого, и еще огромные братины с ягодным взваром посреди стола – черпай кружками сколько хочешь. Но не только сладкий взвар без лимита – будь на то твое желание, красивые девушки-подавальщицы нальют тебе вторую тарелку супа, нальют и третью, столько, сколько надо, точно так же безлемитны каша и хлеб.

А пока рудокопы отдавали должное труду поваров (вернее поварих), в окруженном невысокой живой стеной лагере царил раз и навсегда заведенный порядок: унесли корзины с грязными штанами – стирать; сменили полотенца, мыло, сено в сортире; забрали короба с рудой; пара ремесленников осмотрели кирки и если в какой из них обнаруживался дефект, то заменяли ее на новую. У здоровенной кучи руды несколько наших старых знакомых водителей тачек сбрасывают куски руды в горловину небольшого мешка, такое впечатление, что под мешком колодец, в который и улетает блестящая металлическими сколами руда. Сотня кусков – куча стала поменьше, две сотни – уменьшилась чуть не вдвое, три сотни – хорош! Мешок завязывает могучий воин в дорогом доспехе, по сравнению с ним бугаи-грузчики кажутся детьми. Воин не один, еще два подобных воина помогают первому надеть на себя ремни сразу четырех сумок. У носильщика из оружия лишь меч да пара кинжалов, а вот у его помощников еще и длинные почти в их рост луки и большие колчаны стрел за спиной. Троица направляется к стене, носитель мешков поднимает над головой руку с деревянной пластинкой, на которой вырезан какой-то знак, корни и ветки начинают шевелиться – в стене образуется разрыв, воины проходят, разрыв закрывается.

После столь щедрого стола рудокопы целых полчаса приходят в себя: кто-то вновь посещает отхожее место, кто-то спит, кто-то лежа на траве считает облака, ну а большинство просто сидят и смотрят в пустоту, редко-редко бросая взгляды на мир вокруг. Но вот прозвучал знакомый сигнал, и сонное, равнодушное царство зашевелилось: рудокопы построились в колонну и двинулись к мерцающему овалу, из которого они выбрались на белый свет. Снова привычные и необходимые действия: шесты с осветительными шарами, кирки на пояс, новые пустые короба – восьмерки одна за одной ныряют в мерцающий круг. Опять винтом заворачивающаяся штольня, а вот и знакомый штрек: рудокопы минуют короткий коридор (сверху начинает нарастать шум) и вот знакомая пещера. Знакомая ли?! Пещера изменилась за этот час: стала меньше, с пола исчезли мелкие и недостойные тачки или короба камни, а стены словно никогда не знали кирки...

Заготовки-рудокопы никак не отреагировали на изменения – привыкли, ведь так происходило каждый раз, когда они покидали место работы на хоть сколько-то продолжительное время. Вместо этого они не рассусоливая занялись делом: укрепили осветительный треножник посреди пещеры, бросили рядом с ним пустой короб, разошлись по своим местам, достали кирки и... впахались, вгрызлись в камень до самого вечернего сигнала, который позвал их на заслуженный ужин с чаркой вкусного вина и крепкий ночной сон.

* * *