Прагмалингвистический аспект изучения

Структуры дискурса

Как известно, термин «прагматика» пришел в науку о языке из работ известного американского ученого Ч. Морриса, который в конце 30-х годов нынешнего столетия выделял в общем пространстве семиотики три измерения: синтактику (учение об отношении между знаками), семантику (учение об отношении знаков к объектам действительности) и прагматику (учение об отношении знаков к их интерпретаторам). Иными словами, прагматика – область семиотики, которая изучает поведение языковых единиц в реальных процессах коммуникации применительно к участникам общения – субъекту речи и адресату речи [Моррис 1983]. К настоящему времени лингвистическая прагматика стала одним из ведущих направлений развития антропологического исследования языковых явлений. Можно говорить о своего рода прагматическом всплеске в современной науке о языке, начало которого следует отнести к 70-м годам.

Обилие работ, выходящих в последнее время в этой области, несет в себе массу разнообразных исследовательских позиций и точек зрения. Так, в работах современных исследователей не всегда разграничивается семантика и прагматика, ибо прагматический аспект предполагает рассмотрение прагматической семантики и т.д. Потому, говоря о лингвистической прагматике, не просто очертить ее научные границы: разные исследователи по-разному определяют предмет, задачи и параметры этого научного направления. Такое теоретическое многоголосие хорошо отражают монографии и сборники статей, посвященные этой области науки о языке [См.: Арутюнова 1999; ван Дейк 1989; Имплицитность в языке и речи 1999; Кибрик 1992; Новое в зарубежной... 13. 1982; Новое в зарубежной... 16. 1985; Новое в зарубежной... 17. 1986; Новое в зарубежной... 18. 1986; Моделирование языковой деятельности... 1987; Падучева 1996; Сухих 1998; Формановская 1998; Шмелев 2002; Языковая деятельность... 1984; и др.].

Вслед за Е.В. Падучевой, мы будем относить к лингвистической прагматике научную область, которая рассматривает «языковые элементы, ориентированные на речевое взаимодействие» [Падучева 1996: 223]. Применительно к исследованию текста суть подобного подхода хорошо передают слова А.Е. Кибрика. «Обычно, – пишет ученый, – лингвист «помещает себя» в текст и, исходя из его элементов и связывающих эти элементы отношений, строит систему обслуживаемых им функций. Напротив (теоретически мыслимая) лингвистическая модель языкового взаимодействия «помещает» лингвиста непосредственно в РА [речевой акт], структура и цели которого должны пролить свет на то, как устроен текст» [Кибрик 1992: 288].

Подобное рассмотрение структуры дискурса позволяет видеть в нем арену взаимодействия участников речевого акта: говорящего (автора текста), слушателя (адресата текста) и той реальности, которая находит отражение в тексте. Прагмалингвистическое исследование дискурса должно быть ориентировано, с одной стороны, на выявление особенностей авторского присутствия, т.е. «субъективного эмоционального оценивающего отношения говорящего к предметно-смысловому содержанию своего высказывания. В разных сферах речевого общения экспрессивный момент имеет разное значение и разную степень силы, но есть он повсюду: абсолютно нейтральное высказывание невозможно» [Бахтин 1996: 188]. Другой не менее значимой характеристикой строения дискурса выступает фактор развернутости на слушателя. «Существенным (конститутивным) принципом высказывания [текста] является его обращенность кому-либо, его адресованность. <...> Кому адресовано высказывание, как говорящий (или пишущий) ощущает и представляет себе своих адресатов, какова сила их влияния на высказывание – от этого зависит и композиция и в особенности стиль высказывания» [Там же: 200].

Фактор адресованности дискурса, учет того, что Т.А. ван Дейк называл прагматическим контекстом, определяется стремлением говорящего к адекватному пониманию адресатом речевого произведения. При этом, как справедливо указывает голландский исследователь, «говорящий может только тогда успешно осуществить намеченный речевой акт, когда он уверен, что прагматический контекст удовлетворяет условиям этого речевого акта» [ван Дейк 1989: 26]. Подчеркнем важную для нас мысль: понимание текста предполагает наличие в нем потенциала перцепции, программы смыслового восприятия дискурса слушателем.

Все три компонента прагматической структуры текста – отражаемая в речи действительность, субъективно-авторское начало, потенциал восприятия – присутствуют в структуре дискурса во взаимосвязи. Схематически прагматическая структура речевого произведения представлена ниже (несколько модернизируя модель А.Е. Кибрика) на схеме 1.

Характер взаимоотношений между названными компонентами дискурса зависит от принадлежности высказывания к тому или иному стилю (жанру) речи. Однако важным показателем степени прагматизации дискурса становится уровень языковой компетенции говорящего (уровень становления его языковой личности).

Схема 1

↓ ↓ ↓ ↓

↓ ↓ ↓ ↓

↓ ↓ ↓ ↓

Как справедливо отмечает О.И. Москальская, «всякий текст представляет собой более или менее сложное высказывание о действительности. В основе текста лежит суждение о предметах или явлениях действительности, о тех или иных фактах и ситуациях. Это означает, что все слова в тексте, все предложения, входящие в текст, как и текст в целом, актуализованы, они выступают не как словарные лексемы и гипотетические синтаксические конструкции, а как названия конкретных предметов и как реальные высказывания или части высказываний о конкретных фактах и ситуациях» [Москальская 1981: 97]. Соотнесенность и соотнесение языковых элементов с неязыковыми объектами и ситуациями есть текстовая референция, которая выступает одной из центральных проблем прагматического исследования дискурса [См.: Арутюнова 1985, 1999; Падучева 1985; 1996: 221-257]. Текстовая референция в широком понимании термина включает в себя локально-временную актуализацию и референцию имен, входящих в дискурс.

Отражая факты и явления реальности, дискурс несет в себе пространственно-временную модель действительности, или хронотоп. Основными языковыми средствами изображения времени в тексте становятся грамматические формы вида и времени глаголов, в дополнение к которым используются лексические актуализаторы темпоральности и синтаксические конструкции сложноподчиненных предложений с придаточными времени. Функции увязки дискурса с реальным пространством выполняют локализаторы, традиционно называемые обстоятельствами места, плюс сложноподчиненные предложения с придаточными места. Прагматический аспект изучения дискурса предполагает рассмотрение особенностей управления восприятием адресата в рамках пространственных и временных координат построения текста. Так, создавая хронотопические рамки повествования, говорящий фиксирует в целостном континууме дискурса точку зрения, «наблюдательный пункт», с которого он (а стало быть, и слушатель) как бы воспринимает изображаемые события [См.: Успенский 1995; Падучева 1993, 1996; Седов 2003]. Эта точка зрения говорящего имеет локальные и временные координаты. И то, насколько успешно автор текста способен «руководить» восприятием адресата, свидетельствует о прагматической компетенции его дискурсивного поведения.

Другой аспект проблемы текстовой референции – соотношение имен и именных выражений с объектами реальной действительности. В рамках прагмалингвистического изучения референция имени рассматривается, с одной стороны, в связи с функциями выражения в тексте авторского начала, с другой – с точки зрения построения в нем потенциала перцепции.

Здесь, во-первых, необходима связь способов обозначения явлений действительности с личностью говорящего, проявляющаяся в оценочных словах. Референциальные свойства оценочных обозначений «определяются как семантикой самих оценочных слов, так и их сочетанием с именами объектов. Оценка, как правило, находится в реме, и оценочные слова выступают в роли предикатов» [Вольф 1985: 153]. Поэтому для выражения авторского начала большое значение имеет введение в референтную ситуацию, т.е. первичное представление объекта референции. Второй момент прагмалингвистического изучения текстовой референции выдвигает во главу угла идентифицирующую функцию – узнавание предмета в ходе восприятия текста. Рассмотрение этой функции возможно в свете проблемы кореференции – соуказания, указания на объект, осуществляемого посредством более чем одного обозначения. Как формы проявления авторской интенции, так и способы реализации кореференции свидетельствуют о степени прагматизации дискурса, что в свою очередь выступает показателем коммуникативной компетенции языковой личности говорящего субъекта.

Особым объектом прагмалигвистического рассмотрения становится в современной прагмалингвистике дискурс, содержащий чужую речь. Своеобразие способов передачи в тексте «чужого слова» также отражает уровень развития дискурсивного мышления языковой личности. «Наша речь, – писал М.М. Бахтин, – переполнена чужими словами, переданными со всеми разнообразными степенями точности и беспристрастия. Чем интенсивнее, дифференцированнее и выше социальная жизнь говорящего коллектива, тем больший удельный вес среди предметов речи получает чужое слово, чужое высказывание, как предмет заинтересованной передачи, истолкования, обсуждения, оценки, опровержения, поддержки, дальнейшего развития и т.п.» [Бахтин 1975: 150]. Главный недостаток, который наличествовал в работах, посвященных проблеме передачи чужого высказывания, отмечался ученым еще в конце 20-х годов: он состоит в «почти полном отрыве от передающего контекста» [Бахтин (Волошинов) 1998: 117]. Прагмалингвистический подход к изучению проблемы «чужой речи» позволяет углубить наши представления об этой важнейшей стороне коммуникации, содержанием которой является лингвистическое оформление отношения «я и другой» [См.: Арутюнова 1986, Китайгородская 1993]. Рассматривая явление «чужого слова» в рамках структуры речевого акта, необходимо выявить характер соотношения двух величин – передаваемой («чужой») и передающей («авторской») речи. Как справедливо писал в этой связи К.А. Долинин, «по отношению к передающей речи, передаваемая (первичная) предстает как особое референтное пространство, которое <...> отличается от всех прочих тем, что допускает прямое воспроизведение<...>. Однако <...> отражение в речи какой-нибудь референтной ситуации предполагает ее истолкование, которое всегда в той или иной мере субъективно, так как определяется потребностями, интересами, степенью информированности адресанта и адресата, той целью, которое преследует высказывание и т.п. Чужое высказывание как референтная ситуация тоже может подвергнуться такому истолкованию, но поскольку оно представляет собой не простой объект, а знак, причем из всех возможных аспектов передающего субъекта, как правило, интересует лишь содержание, истолкование в этом случае выливается в полную или частичную перекодировку» [Долинин 1985: 225-226]. Кроме двух отмеченных выше элементов дискурса с чужой речью (авторское начало и чужая интенция), изучение в свете лингвистической прагматики выдвигает на первый план и третью ипостась речевого акта – потенциал восприятия, влияние слушателя на структуру построения дискурса.

Как известно, современный русский язык располагает двумя основными способами передачи чужих высказываний: прямая речь, где дается воспроизведение чужого высказывания без искажения, и косвенная речь, где слова другого человека пересказываются. Говоря иначе, «прямая речь – это показ чужого слова, а косвенная – рассказ о нем» [Там же 1985: 226]. Отличие косвенной речи от прямой в большей аналитичности этой формы; здесь происходит перекодировка содержания чужого высказывания. Еще дальше по пути компрессии и ассимиляции передаваемого сообщения идет так называемая скрытая косвенная, или тематическая речь. Этот способ позволяет «кратко передать основное содержание чужой речи или ограничиться лишь указанием темы чужого высказывания» [Москальская 1981: 129].

В художественной литературе принято выделять особую форму передачи чужого высказывания, которая располагается в зоне между прямой и косвенной речью, является так называемая несобственно-прямая речь. Здесь чужая речь тесно сливается с речью передающей. «Все грамматические признаки несобственно-прямой речи, – указывает Г.Г. Инфантова, – находятся в тесной взаимосвязи и во взаимодействии, рождая стилистический эффект совмещения субъективных планов автора и героя» [Инфантова 1962: 21]. Существуют варианты несобственно-прямой речи: «на одном полюсе – максимальная выраженность линии героя, на другом – еле заметные ее проявления, так что по существу мы имеем дело с авторской речью, лишь пропущенной через призму сознания героя» [Чумаков 1975: 45]. Иногда эти две разновидности передачи чужого высказывания разграничиваются терминологически: первая из указанных (где превалирует интенция героя) носит название персональной несобственно-прямой речи, или несобственно-прямой речи в ее чистом виде, вторая (где доминирует авторское начало) – авторской несобственно-прямой, или несобственно-авторской речи [См.: Гончарова 1977]. Указанная форма передачи чужой речи может встречаться и за пределами художественной речи – в письменном и даже устном дискурсе.

Прагмалингвистическое исследование дискурса не может игнорировать рассмотрение своеобразия выражения в тексте интенции говорящего (иллокутивного содержания текста). Объектом прагмалингвистического исследования в настоящей работе выступают главным образом однородные в жанровом отношении речевые произведения – устные спонтанные монологические рассказы. Все они как бы призваны выполнить однотипные коммуникативные задания: вербально передать собеседнику содержание серии визуально созерцаемых событий, которые известны говорящему, но неизвестны слушателю. В современной науке существуют попытки типологии коммуникативных принципов построения дискурса в соответствии с прагмалингвистическими критериями. Так, Г.А.Золотова выделяет два основных коммуникативных типа, или регистра речи: репрезентативный (изобразительный) и информативный, каждый из которых содержит более дробную систему подтипов [Золотова 1982: 349].

Анализ полученного нами речевого материала позволяет говорить о существовании в рамках дискурсивной деятельности различных коммуникативных стратегий, т.е. общих прагмалингвистических принципах реализации иллокутивного смысла. Мы выделяем прежде всего две глобальные коммуникативные стратегии речевого поведения: репрезентативную, или изобразительную, и нарративную, или аналитическую.

Репрезентативная стратегия построения дискурса в своем целеполагании имеет установку на изображение в дискурсе неязыковых ситуаций. Здесь мы сталкиваемся с наименьшей степенью авторизации текста, отсутствием аналитизма и оценки. Репрезентативная стратегия подразделяется на подтипы: репрезентативно-иконический и репрезентативно-символиче-ский.