Языковая личность в ракурсе речевой биографии

1. Рассмотрим портрет первой из избранных нами для анализа языковых личностей – X. К числу важных социальных параметров, которые могут понадобиться нам для мотивации тех или иных особенностей ее речевого поведения, добавим возраст – 46 лет, и семейное положение – замужем (имеет двоих детей разного пола).

Прежде всего остановимся на некоторых социально-психологических характеристиках личности, влияющих на ее дискурсивное мышление. X – по своему темпераменту ярко выраженный сангвиник (или, по И.П. Павлову, – человек, обладающий сильным типом нервной системы, уравновешенным и подвижным) и столь же очевидный экстраверт (по классификации К.-Г. Юнга). Сюда следует добавить еще некоторые коммуникативные показатели характера, которые проявляются в повседневной коммуникации, как-то: доминантность (Х чаще выступает в качестве коммуникативного лидера) и мобильность, пластичность в овладении новыми ситуациями и сферами общения. Анализ особенностей речевого поведения Х позволяет предположить доминирование в ее мышлении левого полушария головного мозга.

По особенностям речевой культуры Х можно отнести к среднелитературному типу, в котором присутствует некоторый разговорно-фамильярный субстрат. В целом Х владеет основными ортологическими нормами русского литературного языка и даже выступает их ревнителем. Однако некоторые нечастотные случаи нарушения у нее встречаются.

(Дочери) – Долго я буду ждать/ когда ты оденешь куртку//;

– Зашла я в ваш магазин «ТортЫ» //;

– Факультет наш пока не очень/ обеспечЕние слабенькое//...

К активным средствам литературного языка в речевом поведении Х относятся разговорная речь плюс устная и письменная формы речи научной (научного стиля). Использование разных речевых форм довольно четко дифференцируется в соответствии со сферами общения: научный стиль – на лекциях и в письменных текстах (научных статьях); РР – в неформальном повседневном общении. В качестве черты речевого портрета Х можно отметить отражение профессиональных речевых навыков в бытовом общении: в речи сугубо неофициальной появляются элементы устной публичной речи: развернутые синтаксические формы (Так// Маша/ встала/ и быстренько убрала в своей комнате//; Я считаю/ что в данном случае В.И. была не права// Ей никто не давал права/ передавать информацию/ которая ее не касается//). Еще одна особенность: в некоторых ситуациях бытового общения в речи Х проявляются элементы делового стиля, сильно отдающие канцеляритом и даже – новоязом. Обычно это происходит в том случае, когда разговор затрагивает научные или профессиональные темы (Я возьму эту методику/ на вооружение в своей работе//; В этом случае// я встаю на позиции традиционной школы//; Мы как-нибудь решим этот вопрос / и без твоей помощи// и т.д.).

Показательной особенностью речевого поведения Х можно считать тяготение к просторечию, элементы которого она использует в самых разных сферах общения. При этом мы отметили два наиболее распространенных типа включения просторечной лексики в дискурс: во-первых, осознанное использование просторечных слов для усиления экспрессивного эффекта воздействия. Как правило, это просторечные экспрессивы с негативным значением (гад, подлец, стерва, сволочь, скотина и т.д.: Ох Аленка/ ну ты и стерва!; Ну ты совсем обалдел// Ты бы еще в передний угол/ штормовку свою задрипанную/ выпер//; Пусть обратятся еще// Я их пошлю подальше// Было бы из-за чего корячиться//); во-вторых, употребление просторечных элементов для создания эффекта языковой игры (А что эт за мамзель была?// Неужто евойная супружница//; (В театре) Эт что за мужик? Хорошо поет// Дай-ка [бинокль] посмотрю морду лица//; Эт ты чай-поди по заграницам// А нам/ простым людЯм... и т.п.). В последнем случае мы имеем дело с игрой на ролевом уровне: X как бы играет роль «простецкой женщины».В некоторых случаях в игровой функции используется принцип «народной этимологии», представляющий собой имитацию неправильной интерпретации не очень грамотными людьми заимствованных слов (Не/ ты для телевидения не годишься// Ты не фотогигиеничный//; Ведь что ей/ в сучности надо? То же/ что и в кобельности//; У них еще ни одной защиты не было// В ВАКе их работы через мелкоскоп смотреть будут// и т.п.).

Особого упоминания заслуживает отношение Х к табуированным речевым формам. Нужно сказать, что в ситуациях бытового конфликтного общения (о чем у нас еще пойдет речь) Х наряду с просторечными экспрессивами охотно и обильно использует матерные слова. Сквернословие присутствует, как правило, в общении с родственниками и друзьями для усиления эмоциональной экспрессивности речи, которая также должна считаться характеристикой языкового облика Х. Однако даже в рамках общения неконфликтного и даже с не очень знакомыми людьми она частенько допускает бранную лексику, относящуюся к периферии этого семантического поля.Использование мата также направлено на поддержание ролевого образа «простецкой женщины». В ответ на замечания собеседников о грубости речевого поведения Х, она любит отвечать фразой: Я женщина простая/ люблю резать правду-матку.

[Пресуппозиция: разговор с малознакомой ровесницей (А), принадлежащей к одному с Х социальному кругу. Ситуация полуофициальная: общение протекает в стенах пединститута. Тема разговора: зарплата и ее задержка]:

А. – Не знаю/ выплатят нам все долги/ или нет?

Х. – Что они/ ети иху мать/ обалдели там что ли все!

Парадоксальной на первый взгляд чертой языковой личности Х выступает соседство в ее повседневном речевом поведении элементов сниженно-просторечной речевой стихии с явными книжнизмами (причастными и деепричастными оборотами, конструкциями с двумя существительными в родительном падеже, краткими прилагательными и т.д.).

– Ты просто ни черта не соображаешь// Ну где ты видел/ чтобы люди/ приглашенные на банкет/ тащили еду с собой//;

– Я говорю о лаборатории/ руководимой Г.И.//;

– А зайдя в зал/ большой такой/ смотрю/ кофточка/ отдельно от других повешена/ такая/ вроде бы страмная// Присмотрелась// Ба/ да это же импортная вещь//

Указанные особенности речевого поведения Х проявляют себя и в том случае, когда в рамках одного дискурса присутствуют просторечные элементы и научный стиль.

(Дочери) – Ах ты/ курва/ опять новые кроссовки напялила// (повернувшись к собеседнику-ровеснику) Ну что тут поделаешь/ преодолеваем недостатки переходного возраста...

Показательной характеристикой речевого поведения Х можно считать ее отношение к заимствованным словам. Здесь мы наблюдаем распространенное неверное представление об иностранной (обычно терминологической) лексике, как о показателе высокой культуры (Мы достигли/ достаточно высокого культурного уровня/ чтобы использовать в разговоре иностранные слова//). Следствием такого представления становится употребление иностранных слов в бытовом общении (иногда – в искаженном виде).

– Вкусный салат// Ты не скажешь/ какие тут индигренты [имеется в виду – ингредиенты] присутствуют?;

– У них на кафедре такая тенденция появилась/ как что/ так пьянка//

Кстати сказать, свой уровень владения языком Х считает достаточно высоким. При этом она практически никогда не сомневается в правильности используемых ею речевых форм с точки зрения их соответствия нормам литературным и не обращается к справочной литературе, ограничиваясь собственным языковым чутьем.

В информативном повседневном общении Х демонстрирует довольно высокий уровень прагматизированности дискурса. Иными словами, ее рассказ всегда ориентирован на уровень знаний собеседника о предмете речи. В моделировании действительности Х чаще всего использует репрезентативно-символические стратегии. Однако ее информативный дискурс часто отклоняется от норм текстовости: так например, в разговорном рассказе она иногда допускает немотивированные ответвления от первоначально намеченной темы.

–У нас с компьютером то же самое было// Вдруг перестал записывать/ или нет/ сохранять то/ что исправлено// Я у Сашки спросила// Парень такой/ у вас в институте работает// Я ему много помогала// Он диссертацию у вас защищал// В Саратове// Интересная тема такая у него (...[далее – пространное изложение содержания диссертации])// Ну/ так про че я? А/ так вот он говорит/ Это у вас/ наверное макровирус// Я проверила/ точно/ полно вирусов//

При том, что устный информативный дискурс Х строится с учетом знаний слушателя, речь Х чрезвычайно субъективна: излагаемые факты подаются через призму субъективной оценочности. Особенно хорошо иллюстрируют отмеченную особенность способы передачи чужого высказывания, которое обычно изображается при помощи прямой речи. Оценка присутствует в авторском обрамлении чужого слова.

– Заходит так/ и представляешь/ елейным таким голоском/ Эт вы что/ обои наклеили? Я ей/ Ну как у нас теперь? Она/ Ты знаешь/ Х/ хуже не стало// Не/ ты представь/ какая стерва! Гадость/ и таким елейным голоском// Все настроение испортила...

Характеризуя Х по степени координации речевого поведения, можно говорить о довольно отчетливо выраженной в ее повседневном общении конфликтности, которая проявляется и в форме агрессии и в стремлении к манипуляторству. В ходе общения она, как правило, навязывает тему разговора; в том же случае, когда в качестве коммуникативного лидера выступает ее собеседник, Х может прервать его и постараться перевести разговор на интересующую ее тему. Конфликтность Х проявляется и в специфической для нее особенности бытовой коммуникации: задать вопрос и либо, не дожидаясь ответа, самой на него ответить, либо, не дослушав ответ, перевести разговор на другую тему. Еще одна черта портрета языковой личности Х, которая может быть квалифицирована как конфликтная – навязывание собственного мнения, собственного жизненного опыта, стремление подчеркнуть собственную значимость. Это ярче всего проявляется в наиболее частотных в повседневной речи Х формулах: «Я считаю!»; «Ты должен...» и т.п.

–Я считаю/ она делает дурь/ зачем ей было разводиться!;

– Я считаю/ в его возрасте/ каждый мужчина должен жениться//;

(Дочери) – Так/ в этой тряпке ты не пойдешь// Ты сейчас же оденешь свитер!

Конфликтность Х проявляет себя и в жанровых предпочтениях бытового общения, о чем мы еще будет вести речь чуть ниже. Однако уже здесь можно отметить тяготение Х к «конфликтным» речевым жанрам (ссоре, выяснению отношений) и субжанрам, выступающим в ее дискурсе в качестве тактик (колкости, инвективе, упреку, обвинению и т.д.) Участвуя в общении, Х часто склонна воспринимать как конфликтных своих коммуникативных партнеров. Это проявляется в установке, присутствующей у Х при восприятии чужой речи: она готова интерпретировать иллокуцию собеседника как негативную (Она мне гадость сказала), даже, если такой интенции у говорящего не было. В связи с этим характерно, что колкости, которые с удовольствием говорит Х, она как бы специально продумывает в качестве «домашних заготовок».

([Пресуппозиция: В одном из предыдущих разговоров с родственником (А) Х восприняла шутки над своим племянником (И), страдающим задержкой психического развития, как колкость]

А. – Ну/ а как дела у И.? Он учится? В школу ходит?

Х. – Ох А.// Кто бы говорил! У самого сын двоечник/ едва с программой справляется// Не тебе чужих детей критиковать// На своего бы лучше посмотрел...

В стрессовых ситуациях Х охотно идет на провоцирование коммуникативного конфликта, который может перерасти в ссору, где Х демонстрирует прямую вербальную агрессию.

(Входя в комнату, где дети смотрят телевизор) – Что вы тут за дебилизм смотрите! Целыми днями торчите у ящика/ как придурки!;

(Мужу) – Ты идиот! Ты мне очертенел! Мне надоели твои постоянные подколы!...

По стратегическим предпочтениям в коммуникативном конфликте Х с отчетливостью можно отнести к инвективному типу языковой личности. Эта особенность наиболее ярко проявляется в жанрах нижнего слоя общего континуума бытового общения: в семейном, дружеском гипержанрах, в жанрах ссоры, болтовни и т.д. Здесь особенностью коммуникативного поведения Х становится пониженная семиотичность, прямолинейность в оценках, которая иногда облекается в нарочито грубую форму. В частности, это находит выражение в «Ты-общении» в рамках полуофициальной профессиональной коммуникации (например, разговор с коллегой по кафедре).

(На кафедре, ожидая когда коллега оденется) – Ну/ ты/ (имя и отчество)/ оденешься сегодня// Хватит возиться/ пошли домой...

Рассматривая жанровый характер дискурсивного поведения Х, прежде всего можно отметить неплохое владение нормами нижнего яруса жанрового пространства (нериторическими жанрами). Х общительна, легко входит в контакт с незнакомыми собеседниками; способна поддерживать и развивать коммуникативное взаимодействие в рамках непубличного неофициального общения – как информативного (рассказ, просьба, вопрос), так и фатического (дружеский и семейный гипержанры). Здесь, кроме уже отмеченного тяготения к конфликтным жанрам, следует указать на хорошее владение жанром болтовни в ущерб другому фатическому жанру – «разговору по душам».

В отношении речевых жанров верхнего уровня – риторических, нужно констатировать следующую закономерность. Х довольно хорошо владеет жанрами информативно-деловой сферы; ее речевое поведение хорошо дифференцировано в соответствии с разнообразием ситуаций официального и полуофициального общения. Она знает этикетные формы, умеет обратиться к коммуникативному партнеру в официально-деловой ситуации (например, в ситуациях профессионального официального общения (на ученом совете, кафедре, лекции, экзамене и т.п.), в разного рода официиально-бюрократических ситуациях (в бухгалтерии, отделе кадров и т.п.).

Однако в речевом репертуаре Х либо полностью отсутствуют, либо присутствуют в искаженном виде риторические жанры фатического общения. Она, к примеру, совершенно не владеет нормами светского общения: оказываясь в ситуациях публичного неофициального (или полуофициального) жанровго взаимодействия, Х частенько нарушает статусно-ролевые, прагмалингвистические и даже этические стереотипы дискурсивного поведения, что нередко приводит ее к коммуникативным конфликтам. Не владеет она и такими конкретными риторическими фатическими жанрами, как тост, флирт, анекдот. Коммуникативная самоуверенность приводит Х к тому, что она пытается выступать коммуникативным лидером в жанрах, о которых имеет слабое представление: так, например, она часто выступает с жанром анекдота, однако, как правило, ее рассказ успеха не имеет.

Цитатный фонд языкового сознания Х достаточно многообразен, однако в нем преобладают пять слоев, пять типов прецедентных источников: во-первых, это тексты русской классической и новой литературы, с которыми Х хорошо знакома и по характеру своего образования, и по небольшому периоду, связанному с работой в школе в качестве учителя-словесника (здесь нужно отметить тяготение к искаженным цитатам (квазицитатам), трансформация которых осуществляется в направлении фамильярного снижения) (Когда это было?// Как говорят/ я тогда моложе/ и лучше качеством была// («Евгений Онегин»); Она что/ не замужем// Как говорится/ Уж климакс близится/ а Германа все нет// (П. Чайковский «Пиковая дама»); Ну/ ты нас не больно то манерам учи// Сиживали за столом/ не беспокойтесь/ сиживали// (М.А. Булгаков); Она говорит/ Я на новый срок на заведование подавать не буду// Я ей/ Свежо предание/ а верится с трудом (А.С. Грибоедов); А ну-ка быстро// Ложи взад// Конфеты с чаем есть будем// (М. Зощенко) и т.п.); во-вторых, это общая для ее поколения инерсубкультура, которая черпает фразы главным образом из кинокомедий 60-70 годов (А я что/ не люди?; Я себя не обделила? «Свадьба в Малиновке»); В Греции все есть//; Они любят/ про непонятное говорить// («Свадьба»); Ну/ давай/ бухти мне/ как наши корабли бороздят Большой Театр// А я посплю//; («Операция Ы»); Бабе цветы/ а дитям мороженое// («Бриллиантовая рука»); Так/ мне надо экскримент сделать// «Адъютант его превосходительства») и т.д.) или же анекдотов того же времени (Ты понимаешь/ не могу без дела сидеть// Что называется/ много и разом/ пятилетку в три дня//; Ну знаешь/ Ты не прав/ Вася//; Опять улицы убирать заставляют// Добровольно/ и с песнями//), в-третьих, субкультура, ориентированная на совковые прецедентные тексты (газетные, теле- и радиоштампы «советских времен», обязательные цитаты из художественной словесности и т.д.) (Ректор объявляет/ Из общего фонда/ половина/ пошла на оплату расходов по защите N// Сразу/ по большевикам прошло рыданье//; Ну/ это у нас любят// Чуть что/ по просьбам трудящихся запретить//; А вот Петросяна не люблю// Он по-моему/ воскресенье в сельском клубе//; Наши преподаватели вузовские/ о школе практически ничего не знают// Страшно далеки они от народа//; Нет уж/ ты как знаешь// А мы пойдем другим путем// и т.п.), в-четвертых,это набор игровых приговорок, возникших в результате трансформации реальных пословиц (У них все так/ зимой и летом одним туалетом//; Сынок-то его/ тоже в колонии// Яблочко от вишенки/ не далеко падает//; Как скоро/ так сразу/ Как сразу/ так сейчас//); в-пятых, это семейная субкультура (семейный жаргон), воспроизводящая фразы из различных забавных «домашних» ситуаций (Могёт быть линь/ а могет и карась (из субкультуры мужа, увлекающегося рыбной ловлей); Каштанка съела много/ но не наелась/ а только опьянела от еды// (цитата из рассказа Чехова, которая произносится в тот момент, когда Х чувствует, что съела лишнего); Ну/ где там наш лысенький? (из семейной субкультуры; появление фразы связано с ситуацией, когда сын X был дошкольником)).

Рассматривая черты языкового портрета Х сквозь призму становления личности, мы прежде всего легко можем мотивировать наличие в ее речевом поведении просторечной стихии. Детство Х проходило на окраине маленького городка в среде железнодорожных рабочих. Эта по преимуществу просторечная среда предопределила ее первичные языковые впечатления. Последующая речевая эволюция Х привела к осознанию ею просторечных элементов как ненормативных, непрестижных средств коммуникации. Однако детские коммуникативные навыки сформировали языковой вкус Х, предопределив тяготение к просторечным словам и выражениям. Противоречие между запретом на просторечие и желанием использовать просторечные элементы в активном употреблении было снято тем, что можно назвать речевой сублимацией [термин подсказан мне Н.К. Седовым], т.е. своеобразным уходом в детство, но с оговоркой об осознанности такого ухода.

Речевая сублимация объясняет и стремление к ролевой игре в виде создания маски «простецкой женщины». В речевом поведении просторечные экспрессивы и ненормативные элементы подаются Х как игровое украшение высказывания. Характерно и то, что в дискурсах Х полностью отсутствуют (даже на уровне языковой игры) элементы молодежного жаргона: среда, в которой проходило ее детство, практически не содержала элементов этого нелитературного подъязыка. Нужно предположить и существование у ролевой маски и защитной функции: дело в том, что отсутствие в семье отца, невысокое материальное положение семьи развило в личности Х чувство неуверенности (минус в позиции «Я») [См.: 6-й параграф 1-й главы]. Стремление преодолеть это чувство (компенсация) привело к ролевой игре в грубость, языковые средства для которой были взяты из детских впечатлений.

Простонародно-просторечная среда развития личности Х оказала влияние и на формирование стереотипов ее дискурсивного поведения в коммуникативном конфликте, которые позволяют квалифицировать ее как личность инвективную. Эти же причины предопределили характер доминирующей установки Х по отношению к участникам коммуникации: конфликтный характер речевого взаимодействия, очевидно, сформировался у Х в результате наблюдений за речевым поведением окружающих ее взрослых. Правда, полностью мотивировать наличие конфликтности языковой личности только лишь языковыми впечатлениями будет вряд ли справедливо: определенную роль здесь, очевидно, играют такие черты ее личности, как темперамент, характер. Причиной конфликтности Х выступает и другая особенность структуры ее личности: минус в позиции «Они» (недоверчивое отношение к людям вообще) и не столь явно выраженные минусы в позиции «Ты» (отношение к друзьям, контакты с которыми у Х часто приобретают характер соперничества), и «Вы» (коллеги, конфликты с которыми, также нередки).

Указанные особенности связаны с ролевой структурой личности Х. Прежде всего это определяется слабостью психологического Взрослого (по терминологии Э. Берна [См.: 6-й параграф 1-й главы]). Функции Взрослого часто в различных ситуациях берут на себя Дитя и Родитель. Родитель у Х довольно сильный, но однобокий (что мотивировано тем, что Х с довольно раннего детства воспитывалась без отца). Кстати сказать, некоторая неадекватность Родителя приводит Х к многочисленным речевым недоразумениям, когда она невольно нарушает статусно-ролевые и даже этические нормы речевого поведения. В тех же случаях, когда в функции Взрослого выступает Дитя, возможны эмоционально-конфликтые проявления, которые не вполне соответствуют нормам жанрового взаимодействия.

Доминантность в речевом поведении Х, как равно и мобильность в овладении ею новыми средствами общения, следует связывать с другой характеристикой ее личности: минусом в позиции «Я», преодоление которого (компенсация) сформировало у Х активную социально-коммуникативную установку поведении. Эта черта усилена характером ролевых отношений в семье и сангвиническим темпераментом Х: она росла в многодетной семье, где сценарий ее воспитания проходил ближе к стилю избавителя (Х играла лидирующую роль «надежды семьи»). Впоследствии высокий уровень притязаний и общительность, свойственная выходцам из больших семей, отразилась на том, какую роль Х стала играть в коллективе класса: в течение достаточно долгого времени она входила в школьный актив (была последовательно председателем совета пионерского отряда, старостой класса, классным комсоргом и т.п.). Ролевая позиция в группе сверстников сформировала активную жизненную позицию Х, которая впоследствии стала проявляться в речевых формах.

Первичные речевые впечатления, связанные с нелитературным окружением, предопределили и особенности разговорной речи Х: поздний характер ее формирования мотивирует наличие в устном дискурсе Х книжнизмов (книжные обороты, терминология, нагромождение существительных в родительном падеже и т.п.). Это отчасти также результат семейных традиций: в дружной семье Х дети много и без разбора читали. Этим же можно объяснить и тяготение Х к заимствованной лексике, которая представляется ей признаком культуры, компенсирующим использование грубо-сниженной лексики.

Характер субкультуры, составляющей активный цитатный слой устного дискурса Х свидетельствует, с одной стороны, о влиянии на формирование ее языкового сознания речевой среды эпохи 60-70-х годов, с другой – показывает индивидуальные эстетические пристрастия и интересы: субкультура Х исключает прецедентные высказывания перестроечной политики, цитаты из стихотворных текстов, но пестрит фразами из анекдотов, кинокомедий, сниженных цитат из классической прозы и т.п. При этом и сами цитатные предпочтения (тяготение к просторечным фразам), и характер трансформаций (фамильярно-сниженный характер), и приговорки – все соотносимо с общим обликом портрета языковой личности.

3.2. Перейдем к описанию идиостиля языковой личности Y. Начнем с общих черт индивидуального портрета ее личности. Y – женщина 32-х лет, не замужем. По особенностям темперамента – неявно выраженный меланхолик (по И.П. Павлову – слабый тип нервной организации), достаточно отчетливо представленный интроверт (по К.-Г. Юнгу). Добавим сюда присутствующую в речевом поведении недоминантность, которая соотносится с некоторой ригидностью. В качестве черты, характеризующей языковой портрет Y, можно предположительно считать правополушарную ориентацию ее речевого мышления.

По типу речевой культуры Y можно отнести к среднелитературному типу, близкому к элитарному. В ситуациях профессионального, официального и полуофициального общения стилевой доминантой ее речевого поведения выступает речь публичная (устная научная). Однако в своей речевой практике при определенных усилиях Y способна использовать и иные стили: публицистический (например, написать заметку в газету), официально-деловой (грамотно написать заявление, докладную, объяснительную записку и т.п.) и даже художественный (рассказ, очерк). В общении публичном – профессиональном, светском и т.д. – Y демонстрирует сдержанно-нейтральный не очень эмоциональный тон; редко выступает в качестве коммуникативного лидера, практически никогда не навязывает свое мнение, не перебивает, дослушивает собеседника и т.д.

В отношении различных видов и стратегий дискурсивного поведения Y демонстрирует любопытную особенность, которую можно определить как принцип диглоссного использования языковых средств в зависимости от того, к официальному или неофициальному, публичному или непубличному речевому пространству относится дискурс. Основным отличительным критерием здесь выступает степень осознанности, вызванная фактором официальности/неофициальности дискурсивного поведения. В том случае, когда Y общается в ситуации официального общения, она опирается на употребление нарративных стратегий информативной речи, к которым добавляются этикетные формы речи фатической. Здесь у Y наблюдается то, что можно назвать ортологической неврастенией: страх перед неверным словоупотреблением. Поэтому, кстати сказать, отличительной особенностью языковой личности Y выступает постоянная и неуклонная работа со словарями по выявлению и усвоению ортологических норм, знатоком и носителем которых она слывет в кругу своих знакомых.

А. – Завтра пойду флюрографИю делать//

Y. – (поправляет) Правильно/ флю-о-рогрАфию//;

А. – Вчера холодно было/ а я куртку не одела//

Y. – Надела//

А. – Что?

Y. – Надо говорить/ на-де-ла// Одеть можно/ кого-нибудь//

К сказанному можно добавить, что в официальных и полуофициальных публичных ситуациях общения в общественном месте Y выступает в роли блюстителя приличий: это проявляется в стремлении соблюдать установленные нормы общения и призывать к этому друзей и знакомых. Оказываясь в общественных местах, Y как бы включает речевую цензуру, контролирующую речевое поведение. Обычно такая цензура проявляет себя в «одергивающих» фразах.

– Слушай/ может хватит// Вон люди уже оборачиваются//;

– Я с тобой больше/ никуда не поеду// С тобой опозориться можно//;

– N/ прекрати кричать// Веди себя прилично//;

– Представляю/ что теперь о нас мать N подумает//;

– Ну что ты вопишь// Уймись// Хватит публику развлекать//;

– Давай не будем/ митинг устраивать// Дома мне все расскажешь// А то вон уже народ смотрит//; и т.п.

В своем речевом употреблении Y тщательно стремится избегать ненормативных (нелитературных) просторечных слов. Еще более запретной речевой областью для интересующей нас языковой личности выступает сквернословие: табу на сквернословие работает в ее речевом поведении даже в самых экстремальных, запредельно-стрессовых ситуациях.

Изменение прагматических условий общения с официального на неофициальное разительно меняет характер речевого поведения Y. Прежде всего бросается в глаза резкое возрастание репрезентативно-иконических стратегий в построении дискурса. Если в официальных ситуациях дискурс Y можно квалифицировать как нейтральный, мало эмоциональный, то в общении неофициальном она, изображая языковыми средствами ту или иную ситуацию, буквально разыгрывает ее, прибегая к невербальным компонентам и звукоизобразительным средствам. Подчеркнем, что такой характер приобретает речевое поведение Y в неофициальной полупубличной коммуникации с близко знакомыми людьми, например, в дружеском застолье, в полилоге с несколькими подругами и т.п.

А – Слушай/ как там дача-то ваша/ поживает?

Y – Да/ так// Ездим// Недавно/ вот/ были// Кота сдуру взяли// Он так дч-ч-и-ч/ к земле (жест руками)// Распластался// Так ту-ту-ту/ (жест) пополз// Шугается всего (жест головой, изображающий, как кот озирается)// Ё-ё// Лежал/ лежал// Потом/ бабочку увидел (жест)/ и за ней/ ту-ту-ту// Хорошо еще/ я ему такой (жест) ремешок красный/ повязала...

Указанные особенности проявляются в полной мере в дискурсе, содержащем чужую речь: Y передает высказывания другого человека посредством прямой речи так, как это делают дети младшего подросткового возраста: свое субъективное отношение в говорящему (автору речи) она выражает не в авторском сопровождении, а посредством интонации. Дискурс с чужой речью в изображении Y похож на маленький спектакль одного актера.

– Я такая/ захожу в учительскую// Подходит ко мне Ковылева/ (жест: руки к щекам) [интонационно изображаются эмоциональные перепады в речи ученицы] Y [имя и отчество]/ у меня кажется/ тройка по химии выходит! Я ей [учительнице по химии] говорю/ Давайте я отчитаюсь// Она/ Нечего тебе отчитываться// [Смена интонации] Я думаю/ Ну/ ни фига себе// Подожди/ говорю// Подхожу так/ [Смена интонации на официальную] Светлана Ивановна/ девчонка на филфак собирается// Ей ваша химия вообще не нужна// Ей медаль из-за этого могут не дать// А та/ такая// [интонация меняется на передразнивающую] Как это не нужна// Ей ее сдавать// Я ей/ Это ж гуманитарный класс// У них экзамены по выбору// Не будет она вашу химию сдавать// А эта грымза// [Смена интонации] Ну/ не знаю// Не могу же я ей так просто рисовать оценки...

В некоторых ситуациях неофициально-дружеского общения дискурс Y также напоминает речь детей подросткового возраста. В нем появляется несколько очень частотных по употреблению междометных и делексикализованных элементов, использующихся в сниженной речи школьников. Складывается ощущение, что они всплывают у нее из каких-то глубин сознания в ситуациях социального взаимодействия, во-первых, фатических по преимуществу, во-вторых, связанных с ослаблением внутреннего контроля за формой выражения (Ну ты/ даешь!; Ну/ ты вообще// Ништяк!; Да что ты!; Ё-ё/ ну ты деловая!; Ну/ ты прям как эта!; Оборзела совсем! и т.д.).

Приведенный выше речевой материал позволяет сделать важное для создания речевого портрета Y наблюдение: в повседневном общении она склонна надевать речевую маску «грубоватого подростка». Маска эта явно не соответствует личностным качествам изображаемой языковой личности и служит своего рода психологическим щитом, за который она прячется. При этом средства выражения грубости можно квалифицировать как квазисредства: Y не грубит, а имитирует грубость, не говорит колкость а имитирует колкость. К способам создания речевой маски можно отнести и некоторые жаргонные выражения, свойственные среднему школьному возрасту.

(Подруге) – Отстань/ а то в пятак дам//;

– По-моему/ у тебя опять/ крыша поехала//;

– Убери свои грабли//;

– Сгинь в туман/ за тобой ничего не видно// Слиняй с экрана//;

Для образования речевой маски Y может использовать даже просторечные экспрессивы (типа: дурында, дубина стаеросовая, грымза, карга старая), которые имеют в ее дискурсе сугубо игровую функцию. Однако собственно просторечная нейтральная лексика напрочь отсутствует у Y в речи, сопровождающей любые ситуации, будь то взаимодействие официальное или неофициальное.Подчеркнем, что все отмеченные сниженные и арготические элементы Y употребляет только в неофициальном дружеском или семейном (фатическом по преимуществу) общении. В официальной коммуникации она никогда не выходит за пределы нейтральных нарративных стратегий дискурсивного поведения, которое опирается на скрупулезное соблюдение литературных норм.

В ситуациях неофициального непубличного дружеского общения (в рамках речевого жанра «разговор по душам») можно констатировать изменение общей стратегии речевого поведения Y: в ее дискурсе исчезают как нормативистские моралитэ, так и жаргонно-просторечный слой (снимается маска). Здесь мы уже наблюдаем нарративные стратегии, обусловленные усилением речевого аналитизма и субъективной модальности.

[Подруге] – Я сейчас живу/ от выходных до выходных// Устала невероятно// Но/ понимаешь/ тут такой парадокс// С одной стороны/ кажется/ уже ничего не хочется// Утром встаю/ нет сил// А с другой/ до школы добираюсь/ просыпаюсь// Прихожу/ дети кругом// Так сразу заряжаешься от них// И вроде/ ничего// Жить можно...

Представленные факты позволяют предположить в качестве значимой особенности облика языковой личности Y своеобразное функционально-стилевое разделение речевых функций, которое соответствует дифференциации функций правого и левого полушарий мозга: если левое полушарие контролирует сферу официального и рационально-интимного общения, то в ситуациях, когда Y не испытывает необходимости дополнительного контроля за речью, когда она настроена на раскованное, помимовольное общение, происходит активизация правого полушария, берущего на себя львиную долю речевых функций.