Ты думаешь, что над Индией нависла новая угроза?

Со стороны Китая?… Я не знаю. Об этом много говорят.

Во всяком случае, Х заявил, что что-то случится в апреле — ничего не произошло!

Это пришло несколько дней тому назад, я начала снова думать об «этом». Тогда я посмотрела и сказала себе: «Но ведь апрель-то уже прошел?» Это было как раз совсем недавно — возможно, они что-то готовят, я не знаю.

Но китайцы достаточно восприимчивы, несмотря на их коммунизм. Они восприимчивы к идее человеческой доброй воли, в том смысле, что они думают, что их политическая организация — самая лучшая с человеческой точки зрения, и поэтому они хотели бы, чтобы весь мир ее принял — есть искренность в этой их убежденности, они верят, что это наилучший способ жизни. Они вовсе не хотят ничего плохого. И они очень умны.

В любом случае, они могли бы сделать все, что захотели [в прошлом октябре, на незащищенных северных границах Индии], но они ничего не сделали.

 

Да, это невероятно!

[Мать улыбается] Не так уж невероятно. Но, во всяком случае, это говорит об определенной восприимчивости.

Им больше нравится обладать ментальным и политическим господством, чем вести войну. Ты понимаешь, они не склонны убивать людей.

И кажется (это то, что я слышала, но я не знаю), все их заключенные (у них масса заключенных — к сожалению, среди них множество индийцев — большинство из них были отпущены на свободу), они все говорят, что с ними чудесно обращались в тюрьме. Я слышала это отовсюду.

И Неру (мне вчера рассказал об этом Павитра: он ходил в мэрию слушать речь Неру), Неру — убежденный социал-демократ, верящий, что идеальная организация общества состоит в том, чтобы возможность развиваться имела не только «элита», но и «широкие народные массы» (будто они хотят этого!… но как бы там ни было). Это идея — у каждого есть своя идея. Но, кажется, китайская атака нанесла мощный удар по его убежденности: ему казалось невозможным, что китайцы могут так поступать (!) Он был сильно поражен.

Конечно, они не видят дальше кончика своего носа, и потом удивляются, что обстоятельства [смеясь] не согласуются с их представлениями!

Но ВНЕШНЕ ничего не поделаешь [чтобы воздействовать на Неру и политиков]. Только сидя в кресле и находясь в очень спокойном состоянии, можно что-то сделать — при условии, что будет не слишком много людей, знающих, что вы собираетесь что-то сделать (!)

Вот так.

В тот день я попросила S.M. придти одновременно с Неру (он — друг Неру, ему Неру доверяет), и с Неру говорил S.M. И я видела, что если бы S.M. вообще молчал и я бы ничего не говорила, а Неру в тишине сидел бы в своем кресле, то он долго бы там не просидел! Он бы поднялся и ушел. Для него это было бы слишком сильно, он не смог бы высидеть. Тогда как, слушая S.M., он не обращал внимания, и я могла потихоньку-медленно делать свою работу. То есть эту работу можно сделать только СОВЕРШЕННО окольным путем, совершенно.

После его визита началось будто бы некое вторжение… Совершенно неожиданное вторжение. Когда я увидела это, я сказала себе: «Так-так! Вот как я защищена!» Если среди этих людей кто-то имел бы дурное намерение, он запросто смог бы придти! Это было вторжение всего правительства Пондишери: это были члены совета. Как разбушевалось… не знаю, если я скажу «разбушевалось как море», я сделаю им комплимент! Можно было бы сказать «стадо», но у стада нет вульгарного скептицизма этих людей; у стада благосклонное несознание, тогда как несознание этих людей недоброжелательно.

И я не знала их (я знаю их, но я их не знаю!), но я узнавала, кто это был, только по тому, как они реагировали на мою атмосферу. Это было очень забавно. Особенно по поводу двух из них, когда они вошли, я подумала: «Так! должно быть, это тот-то, а тот, наверняка, тот-то», просто судя по реакции на их лицах — по передергиванию лица при попадании под этот душ! Но во всей этой толпе был один человек, бравый молодец, одетый в военную форму — только один — лицо которого было (как выразиться?), может быть, сказать «достойным» или «возвышенным»? Вдруг на его лице появилось какое-то достоинство. Это был шеф полиции Мадраса (!)

Только он так отреагировал.

 

Я спрашиваю себя, как позволили войти всей этой толпе; не должны были позволять, чтобы тебе…

 

Я говорю тебе, я отдана на милость неизвестно кого! Разве что люди предупредят, что намерения у них дурные, тогда им не позволят войти!

 

Но ведь люди подобные G — явные бандиты!

Да, как раз G я и узнала. G и D — этих двоих я распознала. Я сказала себе: «Так, это G», а по поводу другого: «Так, это, должно быть, D», просто по реакции на их лицах!

Нет, ты себе не представляешь! Это был такой натиск[113]! Двадцать человек одновременно. Я сказала себе: «Так-так, физически я не защищена.» Разве что если придет убийца и скажет «я пришел убить» [смеясь], тогда они не позволят ему войти!

Нолини был несколько сконфужен; он сказал мне: «Я хотел кого-то остановить, но он оттолкнул меня в сторону со словами “я тоже министр”»!! [смех]

 

А! они смехотворны… что за фарс!

*

* *

 

(перед уходом)

 

Есть ли что-то особенное, что ты хотел бы съесть?

 

Нет, милая Мать, у меня действительно есть все, что нужно.

Ты уверен?

 

Точно, все-все-все.

 

За исключением того, чтобы наедаться досыта!… Хотя для еды слишком жарко. Тебе жарко?

 

О, да, но это привычно.

Для меня этот климат восхитителен! Я благодарна Господу: я больше не чувствую ни жары, ни холода, ничего подобного. Но я вижу, что люди страдают от жары.

 

Я страдаю от жары только когда пишу. Я горю, когда я пишу. Я горю! Мое тело буквально горит. Когда я писал книгу о Шри Ауробиндо, я был изнурен — меня жгло, ты понимаешь, я пылал! Тогда я покрылся солью: я не потею, я становлюсь совсем соленым!

 

О, ты действительно человек с Запада!

 

Кхм!…

 

Нет, это так, тело людей обычно строится в соответствии с тем, где им предстоит жить, но лично я чувствую себя комфортно только здесь. До тридцати лет, все свое детство и юность мне всегда было холодно — всегда холодно. Хотя я каталась на коньках, делала зарядку, вела очень активный образ жизни — но было холодно, ужасно холодно! Такое впечатление, что мне не хватало солнца. А когда я приехала сюда: «А, наконец-то! [Мать набирает воздух] теперь мне уютно.» В первый раз, когда я приехала сюда, принеся в своем теле весь этот накопленный холод, в самый разгар лета я гуляла в шерстяном костюме! Юбка, кофточка и накидка. Люди таращились на меня… Я же этого не замечала: это был мой естественный костюм.

А когда я уезжала отсюда, я плыла пароходом (в то время не было воздушного сообщения), когда я оказалась в Средиземном море, я заболела — от холода! в Средиземном море. Так что я действительно была создана для работы здесь [смеясь], это было предусмотрено[114]!

Но можно ли что-то сделать с этим ощущением жары?

 

О, пока я не пишу, это не имеет значения — думаю, что я не буду все время писать книги?

 

В следующий раз я дам тебе бутылочку для растирания. Разотри свое тело прежде чем писать! [смех] Тогда тебе будет прохладно.

 

 

Июня 1963

 

Сейчас действительно трудный период.

Всю прошлую ночь…

Есть некая деятельность, она проходит в полутьме, местные люди — люди отсюда, из Ашрама — считают ее светом… и там каждый ведет свою деятельность в соответствии с собственными идеями и тем, что он считает «знанием»; и все это проходит в полутьме, там большая путаница и… ощущение совершенно гнетущей немощности. Это длилось в течение часов. Наконец, я захотела — я захотела выйти из всего этого совсем, любой ценой, и вернуться прямо к Свету, выйти и на свободную дорогу. Но это было буквально невозможно: все дороги, на которые я пыталась выбраться, вдруг рушились или исчезали, как если бы они упирались в стену или поглощались сложностью чего-то несвязного, либо внезапно кончались, уходя в бездонную расселину… Помню, как в одном из таких мест я захотела совсем оттуда выбраться, но я вышла к отвесному обрыву и сказала себе: «Что мне теперь делать?» И в этот момент я увидела человека, я не знаю, кто это был, но он был одет в костюм альпиниста (это было символом), и у него было все альпинистское снаряжение для спуска по отвесному склону; с помощью своего ледоруба он закрепился и стал спускаться; тогда я сказала себе: «Это НАМЕРЕНИЕ найти путь, но так путь не найдешь.» И я стала концентрироваться, и как только я сконцентрировалась, сразу же смогла найти путь, ведущий на террасу.

Меня сопровождали три-четыре человека (но это люди-символы). Все это происходило в полу-ночи, а снаружи была всеобщая ночь. Но когда я достигла террасы, там на улице был как бы большой уличный фонарь, дававший белый свет (полусвет электрической лампы в ночи: это ничто). Это была довольно длинная терраса, обрывавшаяся в пустоту со всех сторон: не было никакого способа оттуда выбраться: в конце терраса блокировалась чем-то вроде дома, а по краям был крутой обрыв в черную дыру. И тогда было это ощущение немощности, незнания — незнания, куда идти, что делать, это было… И это ОБЫЧНОЕ СОСТОЯНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ — сознания человеческой деятельности. Но в моем сознании (потому что я была зажата там) это было действительно… прошлой ночью почти как пытка; это было ужасно.

И я спросила себя: «Но как же отсюда выбраться?» Я сконцентрировалась и вновь овладела сознанием божественного Присутствия, но что-то мне сказало: «Ничто не отвечает, это не действует». Это было ужасно. «Ничто не отвечает, это не работает; это не действует, ничто не может измениться, ничто не отвечает; ничто не отвечает, это не работает.» Я была там с двумя-тремя людьми. Я села (одни комнаты были выше других, из-за чего получалась разница в уровнях между террасами), я села на край, сконцентрировавшись на одном вопросе: «Что делать? Что делать? Как поступить? Что делать? Как поступить? Что делать? Где рычаг?» Я искала рычаг, чтобы изменить это. И я не находила его. Вдруг из самой нижней комнаты вышел маленький старик, совсем старый, он производил впечатление привязанности ко всему старому; но все-таки (он был весь голубой), все-таки, когда он подошел (должно быть, он — символ старого мира или старой дисциплины), я спросила его: «А! Раз уж вы пришли, знаете ли вы, как выбраться отсюда? Как можно освободиться, выбраться отсюда?» Это его рассмешило: «Нет-нет! Нет пути, нет выхода, вы должны быть довольны тем, что есть.» Затем он взглянул на это скудное освещение сверху, лампа едва светила, и изрек [Мать принимает напыщенный тон]: «Но, прежде всего, я пришел, чтобы сказать вам, что надо погасить это солнце! Я не потерплю здесь этого ослепительного солнца!» А!… я сказала себе: «А! И это он называет солнцем!» Мне стало настолько противно, что, в конечном счете, я проснулась. Нечто резко вытянуло меня оттуда. Но осталось такое сильное впечатление — такое сильное — что меня снова охватила тревога: «Что можно сделать, чтобы изменить это?» СРЕДСТВО было неадекватным — оно было недостаточным. И это вызывало тревогу: «Моего опыта не достаточно, он не действует ТАМ, что же делать? Что делать? Что можно сделать?» Так что, в течение нескольких часов этим утром во мне крутилось: «Что же делать, каков путь, что надо, чтобы превратить в свет всю эту тьму?»

Это было невесело.

Я не рассказываю тебе всех деталей, но там были самые разные люди со всевозможными планами, со всеми своими идеями; приходили люди (то, что я тебе только что рассказала, было в самом конце, до этого приходило много людей) и они говорили: «О! Смотрите, как чудесно я организовал это!». Затем приходили другие люди с другими планами, и они спорили между собой, затем… это была жизнь, ты понимаешь! Вся ментальная область жизни.

И мой опыт здесь НЕ ДЕЙСТВОВАЛ; не было контакта, я была бессильна. Тот малый свет, что зажегся благодаря моему присутствию и который они посчитали ослепительным солнцем, был для меня только уличным фонарем… Это было печально.

Я сказала себе: «Почему? Почему я не счастлива и не спокойна даже здесь?» И что-то ответило: «Потому что я хочу изменить это.» Если бы я приняла это, я даже не заметила бы этого; это из-за того, что я хочу изменить эту тьму. Так что… так что не будет радости до тех пор, пока мы не НАЙДЕМ способ — а как найти его?… Все средства, которые я использовала для йоги и трансформации, все это было совершенно бесполезным, они не действовали, они не работали, не имели эффекта, не имели эффекта… Я никогда не видела места столь невосприимчивого! Не было эффекта, вообще никакого. И все были ОЧЕНЬ довольны тем, что они знали!

Очевидно, это ментальная область. Ментальное подсознательное. Но это ужасно. Это ужасно.

И тогда утром я спросила себя: «Неужели? Неужели еще много такого?» — Мир! Целый мир, такого еще очень много. И еще это бессилие, мы - бессильны: пока я не получу ключ, ничего нельзя сделать. Этот маленький старик, о! Он почти разгневал меня (я не могу разгневаться, но я была почти в гневе, это меня и разбудило), я была возмущена. «Ах-ах! [Мать принимает вымученный тон старика] Вы хотите выбраться отсюда?! Но отсюда нет выхода! И зачем вы хотите выбраться отсюда?… Нет пути, вы же видите, что отсюда нет выхода — и почему вы хотите выбраться!?… Я пришел только за тем, чтобы сказать вам, что надо погасить это солнце, это ослепительное солнце!»

Вот так.

Вот такие у меня ночи.

И возникает впечатление, что нужны века, нужны столетия, чтобы что-то здесь могло измениться! — или же катастрофа.

Хотя даже катастрофа… [Мать отрицательно качает головой] она встряхнет все, но затем все это снова осядет на дно.

 

(молчание)

Я всегда пыталась пройти вниз.

Это, наверное, нужно, чтобы войти в глубины подсознания и несознания. Именно из-за этого появляются проблемы — появляется пропасть.

Я еще не пыталась туда прыгнуть. До сих пор ничто и никогда не могло вынудить меня прыгнуть туда — несколько раз я находила неожиданные пути, но никогда не было побуждения: «Ничего не поделаешь, я прыгаю.»

Я не знаю, почему.

 

(долгое молчание)

 

Это становится все более неоспоримо — все более утверждается. Как если бы эта проблема все больше приближалась, становилась все более тугой, давящей.

 

(долгое молчание)

Совершенно очевидно, что люди могут жить, человеческие существа могут существовать и жить БЛАГОДАРЯ тому, что они несознательны. Если бы они были сознательны, действительно осознавали бы то состояние, в котором находятся, это было бы нестерпимым. И я вижу, что есть очень трудный период, когда люди переходят от этого несознания (этого несознания привычного существования) к сознательному видению того состояния, в котором они находятся; когда начинаешь совершенно осознавать все, как оно есть — то, в каком состоянии ты находишься — и осознавать то, что нет еще силы выбраться из этого, как у меня прошлой ночью, то это почти нестерпимо. И тогда было это сознание, такое ясное, совершенно точное, что это не вопрос жизни и смерти: это не зависит от такого рода вещей, они в сущности не меняют почти ничего, кроме совершенно поверхностной видимости — это не так! Ведь несчастливые люди говорят: «А! Настанет день, когда я умру, и кончатся все эти несчастья» — они простофили! Проблемы вовсе не закончатся, они будут продолжаться. Будут продолжаться до тех пор, пока они не выберутся из этого, то есть пока не перейдут из Неведения в Знание. И это единственный выход: перейти из Неведения в Знание. Можно умирать тысячу раз, но это не поможет вам выбраться, это совершенно бесполезно — все будет продолжаться. Наоборот, иногда вы будете погружаться еще глубже.

Это так.

Но если вы узнаете об этом слишком рано, тогда в этом есть нечто… нестерпимо, нестерпимо. Бывают минуты, когда это действительно нестерпимо. Если не будет внутренней веры, которая скажет, что это когда-то закончится, что найдется выход…

Должен быть рычаг грандиозной мощности.

Предполагаю, что люди, у кого голова непрочная, могут помешаться. Но, действительно, нужно отметить - есть Милость, ведь переживания точно дозируются в соответствии со способностью людей. Этим утром у меня был час… совершенно сознательный час, когда я сознавала только одно: это, это бессилие — бессилие выбраться из Неведения. Желание выйти из Неведения и бессилие выйти из него. Целый час такого напряжения.

Когда я пробудилась, напряжение было такое, что моя голова была подобна кипящему котлу; и тогда я сразу же сказала: «Господь, это Твое дело, не мое; это меня не касается.» И, естественно, все сразу же успокоилось.

Но те, у кого нет этого опыта (это вопрос не слов, а опыта), те, у кого нет этого опыта, если они обретут это полузнание, это знание того, что они находятся в Неведении и не могут из него выбраться — «Нет пути, чтобы выйти из этого, нет выхода» — и если человеческая мудрость будет как тот маленький старик, пришедший, чтобы сказать: «Но зачем вы хотите выбраться? К чему эти попытки — так все устроено, и с этим ничего не поделаешь…» Это будет ужасно. Ты знаешь, у меня было такое впечатление, какое бывает, когда концентрируют силы для взрыва, как они в своих бомбах; это было точно так, это было таким сконцентрированным, таким грандиозным, было ощущение, что все вот-вот взорвется. До такой степени, что человечеству действительно было бы невозможно жить в осознании того состояния, в котором оно находится, если одновременно у него бы не было ключа, чтобы выйти из этого (этот ключ еще не найден), или уверенности, что оно выберется.

Я не говорю о том, что касается высшего разума, потому что там уже давно был найден ключ: я говорю о самом низе, о материальном мире — материальном мире. Вот почему все люди, как тот старик этой ночью, уходят от поиска выхода— выбраться, их это не интересует, что тут можно поделать! «Зачем вы хотите изменить это?… И не пытайтесь осветить это место, это бесполезно и вызывает только беспокойство. Оставьте Неведение в покое.»

Очень ясно, что это символ. Но это ужасная мука, это трудно выдержать.

Из-за этого-то все они и говорят: «Бегите, бегите, бегите от этого — оставьте это как есть, не занимайтесь этим, оттуда нет выхода.»

 

(молчание)

 

Это - работа в физическом разуме, о чем мы недавно говорили — в материальном разуме.

 

(молчание)

Было очень странно, все время я была в этом состоянии, все время я говорила себе: «Надо найти, надо найти, надо что-то найти…» Я пыталась войти в связь с переживанием высших существ[115], но они не могли проникнуть туда — не могли затронуть это, не было контакта. Затем, когда я увидела этого старика (я точно знала, что он совершенно ничего не может, но я сказала себе: «Надо спросить, все равно надо спросить, надо спросить»), я его спросила — хотя я точно знала, что он не может дать мне ключ. Была эта двойственность: знать, что все, что происходит там[116], совершенно бесполезно, что не там находится решение; и все же не надо ничем пренебрегать, не надо ничего пропускать, надо испробовать все-все-все. Испробовать все.

 

(молчание)

И я вышла из этого переживания вот так [жест: как если бы Мать резко вышла, отойдя назад и вверх]. Как объяснить?… Я искала свой путь, идя вниз, ища выход внизу, но я не могла его там найти. Так что, когда пришел этот старик, рядом со мной был один маленький человечек… он очень покорно пошел выключить свет! [по приказу старика] И тогда я внутри почувствовала: «Я не могу больше это выдержать, я не могу смотреть, как гаснет этот свет — свет, который зажегся, когда я пришла — я не могу выдержать это!» И я резко вот так вышла [тот же жест отхода назад и вверх], и сразу же оказалась в постели.

Все же тот путь, который я ищу, это всегда спуск-спуск-спуск — это не подъем. Это всегда нисходящий путь.

Ах!… когда все это кончится… я не знаю.

 

(молчание)

Все детали ясны — об этом можно написать книгу. Каждый сейчас имеет свое место и свой смысл.[117] И все они так довольны, так довольны! и в таком, таком со-вер-шен-ном неведении о том состоянии, в котором они находятся. И я не говорю о людях, которые не знают ничего: все те, кто были прошлой ночью, это были люди, наполненные философией, знанием, «духовными переживаниями» и тому подобным — это сливки.

Элита человечества.[118]

 

 

Июня 1963

 

Во время прогулки [делая джапу], у меня было довольно забавное переживание. Я смотрела на позиции людей (я говорю о тех людях, которые думают, что ведут духовную жизнь, которые думают, что surrender, [осуществляют сдачу]), до какой же степени они раздражаются, когда что-то идет не так, как они этого хотят! (Они не всегда сознаются в этом, не всегда отдают себе в этом отчет, но это так.) И тогда я вдруг увидела огромного робота — огромного, великолепного, блестящего, покрытого золотом и драгоценностями — огромное существо… но робот. Он был всемогущий, он был способен сделать все, буквально все; все, что только можно вообразить, он мог сделать: стоит только нажать на кнопку, и он все сделает. И это было… [смеясь] как если бы Господь сказал мне: «Смотри, вот каким они меня представляют!»

Я не могла написать все так, как было, но я сделала заметку по этому поводу. Он сказал: «Смотри, вот как они меня представляют». Так что я написала [Мать читает]:

 

«Господь — это не всемогущий автомат, которым человеческие существа могут двигать с помощью кнопок своей воли. И все же подавляющее большинство тех, кто осуществляют свою сдачу Богу, ожидают от Него этого.»

 

Затем я написала это по-английски (если будет «пробел» в «Бюллетене», мы это туда вставим!):

 

The Lord is not an all-powerfull automaton that the human being can move by… [ смеясь ] the push-button of their will…

 

Это очень забавно!

 

… the push-button of their will — and yet most of those who surrender to God expect that from Him.

 

Когда я прочла это Павитре, он сказал мне: «Но все же в том ожидании что-то есть». Он совсем не понял [Мать смеется].

 

*

* *

 

(Мать возвращается к предыдущей беседе, когда она искала проход «внизу», но вдруг резко вышла из переживания «через верх»:)

 

Для полноты следует добавить, что есть знание (не просто какое-то «знание»: это известно, это именно так), что все пути, ведущие вверх, открыты, они исхожены, и туда можно идти как угодно и когда угодно. Это так, и именно поэтому, когда я захотела выйти из переживания, я пошла наверх, совершенно естественно. Не потому что проход вверх закрыт, напротив, он исхожен, известен — но его недостаточно. Поэтому надо найти соответствующий путь внизу.

 

(молчание)

Все средства выхода были найдены, и они практиковались. Но это - индивидуальный выход, или выход вверх — никто никогда не находил ключа, чтобы все изменить, чтобы тьма внизу перестала существовать.