Ее Императорское Величество Ольга Александровна Романова

Я очень волновалась в день своего бракосочетания. Собственно, причин для волнения у меня не было, но, видимо, подобное происходит со всеми невестами, которые выходят замуж по любви. Волнение это и было вызвано чрезмерной радостию, предвкушением всей полноты будущего семейного счастья… В тот раз я ничего подобного не чувствовала. Да и брак оказался ненастоящим… Сейчас мне казалось, будто вся та история с герцогом Ольденбургским была не более чем дурацким сном или выдумкой бесталанного сочинителя. Даже когда я узнала о смерти Петра, меня это совсем не тронуло – ни малейших отзвуков сожаления о нем не обнаружила я в себе. Умер он так же, как и жил – самым случайным образом. Сначала я подумала, что иметь такие мысли – это плохо, не по-христиански. Но после того как я помолилась, эти мысли ушли. Ведь он и вправду был совершенно посторонним человеком для меня… Он ко мне даже ни разу не прикоснулся за время нашего «брака»! По сути, до того падения на Новикова на островах Элиота я никогда не была настолько близка с мужчиной…

Ах, как же это все-таки хорошо – любить и быть любимой! Зная при этом, что твой избранник – достойный человек, способный дать все то, что необходимо для счастья… А откуда я это знаю? Вот просто знаю – и все. Наверное, наитие… Да и Господь, как вижу, благословлял меня на этот брак с самого начала. Недаром же тогда Он бросил меня в объятия Новикова… Отец Небесный словно бы показывал: вот он, жених твой. Несомненно, это был Его знак, а вовсе не случайность – ведь именно Сашка оказался за моей спиной там, в той летящей по волнам лодке, и смог остановить мое падение, заключив в свои крепкие объятия… О, я никогда, никогда не забуду те свои ощущения… Даже когда состарюсь, они не сотрутся из моей памяти и останутся такими же яркими, как и теперь.

Глядя на Дарью, я видела, что ее обуревает такое же волнение. Об этом свидетельствовали ее горящие глаза, подрагивающие ноздри и вздымающаяся грудь. Но она, как и я, была счастлива. Настолько, что глаза ее, обычно серые, приобрели удивительный оттенок бирюзы. И когда она смотрела на своего жениха, из них лилось яркое свечение, делавшее ее лицо особенно прекрасным… Ведь она любит своего Павла Павловича, любит давно и истово, и вот он наконец стал ее второй половиной. Но им проще – они уже удовлетворяли свою страсть, пусть даже самым аморальным, греховным образом… а мне это предстоит впервые в жизни.

Но вот, наконец, все позади: подготовка, венчальный обряд и праздничный обед. Приняты поздравления, получены подарки. Гости – хмельные и довольные – разошлись. Самые близкие друзья и родственники проводили нас в наши покои. За окнами дворца уж давно сгустилась тьма… И мы с моим мужем остались одни. Тишина во дворце. И только напольные ходики вкрадчиво тикают, словно напоминая о неумолимо бегущем времени… о том, что нам следует сполна наслаждаться всем тем, чем одаривает нас жизнь своею щедрою рукою…

Я тушу газовые рожки и зажигаю свечи. Комната наполняется дрожащими тенями; сразу становится уютнее и будто бы теплее. Только сейчас мое возбуждение сегодняшним событием начинает проходить. Я сижу на диване и смотрю, как танцует пламя свечи… Я улыбаюсь – не знаю чему, просто так. А может быть, это потому, что мой любимый – наконец-то муж – сидит рядом, и я чувствую исходящий от него жар. Муж! Мой! Мой муж!

Я пытаюсь сполна прочувствовать этот факт. Хоть я не смотрю на него, я знаю, что он любуется на мой профиль в ореоле мягкого желтого света. Сейчас между нами – тот самый глубокий и прекрасный, наполненный интимностью момент, который бесконечно хрупок и бесценен. Мы оба будто бы застыли в благоговейном созерцании той сияющей вершины, до которой нам осталось совсем немного… Мы не бросаемся достичь ее сломя голову, о нет. Мы наслаждаемся предвкушением… Мы устанавливаем окончательную незримую связь…

На мне все еще свадебное платье. Правда, я уже без короны на голове (которая давила на меня весь вечер) и прочей тяжелой мишуры. Моя прическа… В ней столько искусно замаскированных шпилек, что я начинаю ощущать их. Надо избавиться от них. Я не хочу, чтобы у меня были сейчас хоть малейшие неприятные ощущения.

Я встаю, беру канделябр и направляюсь к зеркалу. Любимый следит за мной взглядом, и я отчетливо, всей кожей, ощущаю его сдерживаемый пыл. Ну ничего… Мы не станем торопиться… От всех шпилек нужно непременно избавиться, иначе чуть позже, когда голова моя будет в истоме метаться по шелковой подушке, они будут царапать меня и давить на мой череп…

Из таинственного зеркального мрака на меня смотрела какая-то чужая женщина, к которой я еще не успела как следует привыкнуть. Именно женщина – умудренная жизненным опытом и осознающая свою красоту, а вовсе не та испуганная девчонка, какой я была всего полгода назад. Вспомнились слова Павла Павловича: «общение с нами никому даром не проходит». Я с жадным интересом разглядывала свое отражение, едва не позабыв про шпильки. Неужели это я? Я – но теперь уже в ипостаси жены … И то, что мы пока еще не делили ложе с моим супругом, ничего не меняло в плане того, что теперь-то мой брак был настоящим. Обеты, со всей искренностью данные сегодня перед Богом, обязывали нас заботиться друг о друге и любить друг друга… На память мне пришли строки из Священного Писания: «Жена не властна над своим телом, но муж; равно и муж не властен над своим телом, но жена».

И отчего-то именно в этот момент мне словно бы открылось откровение: а ведь коронация моя тоже будет подобна бракосочетанию… Я словно бы выйду замуж – но не за своего мужа, а за свое государство, и буду принадлежать не только себе, но России, как Россия будет принадлежать мне… В горе и радости, в минуты счастья и тяжелейших испытаний мы должны быть вместе. И также в эти моменты вместе с нами должна быть российская элита, все обладатели крупных капиталов и допущенные к секретам власти. В противном случае им лучше вообще не быть… И еще многое из послания апостола Петра можно было бы применить к отношениям монарха и его империи…

Я начала вытаскивать из головы шпильки, чувствуя, как жар разгорается в моей груди. Пальцы плохо слушались меня; шпильки, звеня, падали на пол… Ну вот, кажется, и все. Я прочесала пятерней свои волосы ото лба и невольно улыбнулась: я стала похожа на древнеславянское изображение солнца – чуть подкрученные короткие прядки, освободившись от сдерживающей их силы, обрамляли мою голову подобно лучам. Я слегка пригладила их на макушке, понимая, что больше ничего с ними сделать не удастся. И тут меня обняли теплые руки… Мой супруг, незаметно подойдя ко мне сзади, обхватил меня за талию и крепко прижал к себе. Столько энергии и силы было в этом объятии, что у меня захватило дух. Я замерла, прислушиваясь к тому, как внутри меня разливается горячая нега… А в этот момент он прижался губами к моей шее. Нежные, мягкие губы его целовали меня, а руки его в это время один за другим расстегивали крючки на платье. В его действиях отчетливо сквозило едва скрываемое нетерпение…

– Ольга, милая моя… – хрипло шептал он, касаясь губами моего уха, – супруга моя ненаглядная, любимая… Ты моя… моя…

Земля ушла из-под моих ног. Я плыла куда-то, качаясь на белых облаках… Внутри меня бушевали горячие волны желания. Я почувствовала, как он распустил шнуровку корсета, и дышать стало легче. Я тоже шептала что-то в ответ – такое же милое, любовное, бестолковое…

Пламя свечи трепетало, в приоткрытое окно залетал прохладный воздух, напоенный яркими, страстными ароматами умирающего лета… Руки возлюбленного гладили мое тело, не забывая избавлять его от одежды. Он осыпал поцелуями мои плечи – и всякий раз внутри меня что-то вздрагивало и разливалось по телу невозможно сладкой истомой…

И наконец платье упало на пол у моих ног. Под ним ничего не было… кроме легких трусиков и пояса с чулками. Это платье было пошито по указаниям Дарьи, и поэтому снимать его было гораздо легче, чем платья нашего времени (а то бывало такое, что какая-нибудь дама без трех горничных и не разденется). Трусики – это тоже была идея моей подруги… Отчего-то она мягко, но упорно настаивала, чтобы мое нижнее белье было подобно белью ее современниц. И в самом деле – изящно и удобно; а панталоны моих современниц – это верх нелепости, уродующий женщину.

Я смотрела на себя в зеркало, ни капельки не смущаясь. Замерев, мой любимый тоже разглядывал меня в зеркале, поглаживая мои плечи. Потом он провел руками по моим бедрам – и моя последняя защита упала на пол невесомым комочком белой кружевной ткани.

– Ты прекрасна, жена моя… о, как ты прекрасна… – восхищенно шептал Сашка.

   А потом он вдруг подхватил меня на руки – легко, точно перышко – и понес на наше брачное ложе…

Это была восхитительная ночь. Все то, что происходило между нами, было так упоительно–прекрасно, что казалось чем-то немыслимым, невозможным. В нашем любовном неистовстве мы забыли обо всем на свете. Для нас не существовало ни времени, ни окружающего мира. Мы вновь и вновь с изумлением и радостью, с бесконечной нежностью и сладостным трепетом узнавали друг друга. Мы были той парой, которую воистину венчали на небесах… Теперь наша любовь стала полной, она обрела законченный смысл. Любовь открывала нам бескрайние горизонты…

Мы даже не заметили, как наступило утро. И только когда робкий розовый рассвет вполз в окно, мы, утомленные и счастливые, уснули, переплетясь руками, ногами, пальцами, своими душами и сердцами…

* * *