Князь-консорт и полковник морской пехоты Александр Владимирович Новиков

Ну вот – господа генералы и адмиралы, некоторые из которых не проронили за все время и слова (Келлер), вышли из кабинета и я вздохнул с явным облегчением. Стареет Павел Павлович, стареет. Прежде у него не было ни одной промашки, а вот сегодня он взял и поставил телегу впереди лошади. Сначала такой вопрос необходимо обсудить в кругу своих, а уже потом созывать большой митинг, чтобы возвестить благую весть граду и миру. Конечно, я понимаю – Павла Павловича очаровала (или, точнее, зачаровала) картинка страны, героически, из последних сил сражающейся с врагом, эдакий микс из Первой Мировой и Великой Отечественной. Но я, как и любой армейский профи, скажу, что по большей частью героизм этот является следствием тупости, некомпетентности и нерасторопности лиц высшего начальствующего состава, и его требуется по мере возможности избегать.

Вот на русско-японской войне, уже миновавшей в этой реальности, как раз в эти дни должны были бы идти героические и отчаянные бои безнадежной обороны Порт-Артура, уже списанного в расход высоким армейским начальством. И куда делся тот героизм? А нет его – списан за ненужностью, стоило вправить кое-кому мозги и хорошенько отоварить господина Куроки на рубеже реки Ялу. Да, там героизм был к месту, нужный и вполне полезный, но только не было в нем ничего трагического. Все геройство при Тюренчене происходило, так сказать, в рабочем порядке, а участники сражения были уверены, что командование находится в надежных руках, наследник-цесаревич знает свое дело твердо и не оплошает и не сглупит. Именно так и надо действовать, а не создавать себе трудностей, чтобы потом их героически преодолеть.

А Ольга у меня умница – поняла, что обсуждение свернуло не туда, и распустила Большой Совет для обсуждения вопросов «в комитетах»; а чтобы решить вопрос «по существу», собрала нас, своих ближайших помощников. Почему она не пригласила остаться контр-адмирала Степанова? Не знаю, наверное, потому, что он не был с нами от звонка до звонка на Элиотах. У него был свой отдельный квест, и Ольга не воспринимает его как своего. Сергей Сергеевича бы сюда… но чего нет того нет, поэтому будем решать вопросы сами, в меру собственного разумения, тем более что, действительно, судьба следующей войны будет решаться на суше, а не на море.

– Итак, друзья, – сказала моя ненаглядная, – во избежание повторения ситуации, когда карета оказывается впереди лошади, прежде всего предлагаю обсудить вопрос будущего Российской империи: какой она должна стать и чего нам следует избегать как огня.

– В первую очередь, – сказал я, – Российская империя должна быть сильным государством с развитой промышленностью и сытым довольным народом. И править ею должны не кто попало, а лучшие и достойные люди, служилое сословие, не жалеющее для нее ни сил, ни трудов.

– Если Россией будет править кто попало, – заметил Одинцов, – то она никогда не станет сильным государством с развитой промышленностью и сытым и довольным народом.

– И это тоже верно, – хлопнула в ладоши Ольга, – но это азбучные истины, которые вы, Павел Павлович, могли бы и не повторять. Но предположим, что мы вчетвером как раз не кто попало, и по такому же принципу, ориентируясь исключительно на полезность для дела, подобрали себе помощников. Какие есть еще силы, внутренние и внешние, которые могут помешать нам вести Россию к искомой государственной гармонии и процветанию?

Одинцов пожал плечами.

– Внутренних сил, мешающих развитию России, – сказал он, – всего четыре. Причем одна из этих сил действует на российское общество снизу, а три остальные сверху. Снизу нас тормозят нищета, забитость и неграмотность основной народной массы, и пока мы не справимся с этой проблемой, она чугунным каторжным ядром будет висеть у нас на ногах. Сверху на общество в первую очередь давят те, кто имеет прямую выгоду от нынешнего положения дел. Это дворяне-нахлебники, проматывающие выкупные платежи, плату за сдаваемую в аренду пашню, а также кредиты Дворянского банка, данные им под залог имений, хлеботорговцы, скупающие урожай по дешевке и отправляющие его на экспорт, фабриканты, извлекающие сверхприбыли из дешевого труда русских рабочих, банкиры, эксплуатирующие жирные нивы золотого стандарта. Мы пока только примеряемся, как взяться за этих людей, чтобы вместе с ними не снести Россию – ведь они так вросли в ее действительность, что не отдерешь, так что теперь требуется резать по живому. Отдельной проблемой можно считать взяточников-коррупционеров и работающих с ними в паре поставщиков всякого негодного гнилья, которое они сбывают по цене первоклассного товара. Но на этих теперь хотя бы есть управа. Имперская безопасность исправно вскрывает их делишки и, беспощадно конфисковав имущество, отправляет субчиков на каторжные работы. Кроме двух предыдущих проблем, в нашей российской действительности существуют такие вроде бы образованные люди, называющие себя интеллигентами, которые всегда будут против правительства, кем бы оно ни было назначено и какие бы действия ни предпринимало. Но это не проблема, а скорее помеха. Крику много, толку чуть; хотя брызги ядовитой слюны во все стороны, признаюсь, напрягают. А выписывать за их деятельность по паре лет каторги я все же считаю неоправданным. Внешние же силы, действующие против нас, просты и однозначны. Как говорил еще ваш батюшка, Европа пугается нашей огромности и хочет, чтобы мы умерли, превратившись в корм. Правда, некоторые из государств предварительно хотели от нас работы по сдерживанию своих конкурентов, но теперь, в связи с нашими действиями и самим фактом нашего существования, они отставили эти мечты в сторону. Чем больше мы будем увеличивать мощь России: расселять наших крестьян на пустых землях, улучшая их жизнь и увеличивая урожаи зерна, строить заводы и фабрики, открывать университеты и заявлять о научных достижениях, усиливать армию и флот, раздвигать границы, тем сильнее нас будут ненавидеть и тем больше будет жажда нашего уничтожения…

– Хорошо, что вы это осознаете, Павел Павлович, – вздохнула Ольга, – особенно в рассуждении народной бедности как главной помехи нашему развитию. И как с такой страной, большая часть которой живет натуральным хозяйством, как при князе Владимире Красно Солнышко, затевать большую затяжную войну? Мой братец Ники на этом в вашей истории погорел, проиграв в такой войне и страну, и собственную жизнь. Нет, и еще раз нет. Александр Владимирович прав: мы можем позволить себе только относительно дешевые, стремительные, как удар молнии, операции, сосредотачивая против очередного соперника всю свою мощь и создавая решающий перевес в силах. Что вы на это скажете?

– Все правильно, Ольга, – Одинцов склонил голову, как бы подтверждая свою промашку, – но это ни в коем случае не отменяет необходимости всемерно усиливать Россию – как в промышленном, так и в социальном отношении. И в то же время переселенческая программа, ликбез, электрификация, индустриализация и прочие компоненты этого усиления будут вызывать в Европе тревогу, сопровождающуюся ростом агрессивных настроений среди политиков. Особенно нервно там будут реагировать на электрификацию и индустриализацию… К социальным программам за границей, я думаю, отнесутся гораздо терпимее, но это не из какого-нибудь благородства, а из святой веры в непрошибаемую тупость русского мужика. Крик тут могут поднять отечественные особи либерального происхождения, уверенные, что деньги, потраченные на мужиков, оторваны непосредственно у них, любимых.

– Ерунда, – махнула рукой Ольга, – пусть кричат. Как говорил мой пращур Петр Великий, «чтоб дурость их была видна каждому» – а особенно тем самым мужикам, которые научатся читать и вдруг узнают, что о них на самом деле думают господа либералы. Но я нахожу основание для тревоги в том, что наше промышленное усиление будет вызывать рост европейской агрессивности. Нечего европейцам зазря нервничать, ведь так и до беды недалеко…

И тут меня осенила одна идея.

– Знаете что, товарищи, – сказал я, – там, в нашем прошлом, были так называемые закрытые города, куда не ступала нога подозрительного иностранца или даже просто непроверенного человека. И причиной той закрытости была как раз размещенная в этих городах военная промышленность, которую власти желали уберечь от шпионов и вредителей. Так почему бы нам не объявить особой закрытой территорией, своего рода опричниной, весь Урал, и именно там строить все новые заводы и фабрики?

– И не только Урал, – подхватил мою идею Одинцов, – восточнее и южнее Урала тоже множество подходящих мест, куда нежелательно пускать иностранных визитеров.

Ольга вздохнула.

– Знаешь, Александр Владимирович, – устало сказала она, – шпиону даже не понадобится самому ехать на эту закрытую территорию. Какой-нибудь доброхот сделает это для него бесплатно или за небольшие деньги.

– Если разрешение на посещение закрытых территорий будут выдавать в имперской безопасности, – пожал плечами я, – то и доброхоту тоже попасть туда будет очень непросто. Даже если полной секретности добиться не удастся, то сбить с толку и сильно занизить темпы нашего экономического развития мы, скорее всего, сумеем…

– А для пущего успеха дезинформации, – добавил Одинцов, – можно будет пустить в либеральной среде байку, что все эти закрытые территории есть сплошные потемкинские деревни, и ничего более. Так как наши смердяковы ни во что иное поверить не смогут, они заглотят наживку по самые гланды, и о том же донесут своим хозяевам.

– Хорошо, быть посему, – кивнула Ольга и перевела взгляд на Великого князя Михаила Александровича:

– А ты, братец, что молчишь?

Тот только пожал плечами.

– В тех делах, которые вы сейчас обсуждали, – сказал он, – я, сказать честно, ничего не понимаю. Вот если бы речь зашла о войне – так было бы совсем другое дело.

– Война, братец, – вздохнула Ольга, – есть ни что иное, как продолжение политики другими средствами. Никуда мы с тобой от нее не денемся. Или, может быть, тебе вообще непонятно, о чем мы сейчас тут толковали?

– Да нет, сестрица, – пожал плечами Михаил, – вполне понятно. Сразу тебе скажу – я во всем согласен с тем, что прежде и сейчас говорил твой Александр Владимирович. Он не только храбрый воин, но и очень умный человек; цени и береги его, насколько это вообще возможно.

Приятно же, черт возьми… потому что Великий князь Михаил Александрович – один из немногих Романовых, к которому я чувствую безотчетное уважение. Ольга вон тоже покраснела от удовольствия. А то как же – любимый брат одобрил выбранного ею мужа, да еще как одобрил.

– Да, – смущенно сказала она, – это действительно так. Но я слабая женщина и ничего не понимаю в военном деле, а потому вы оба, два человека на свете, которых я уважаю и люблю больше всех, мой брат и мой муж, должны сделать так, чтобы мы оказались готовы к предстоящей войне. Мы должны суметь провести ее так, что у господ европейцев челюсти упали бы от удивления. На этом все. А сейчас давай закончим деловые разговоры и направимся гостиную, где Дарья, наверное, уже распорядилась накрыть к обеду стол. Идем.

* * *

Сентября 1904 года, 11:45