Линкор русского императорского флота «Гангут»

Императорский салон

 

Все французские и британские участники переговоров, сопровождавшие их лица, помощники и просто подхалимы прибыли на борт флагманского русского линкора и, с любопытством озираясь, проследовали в адмиральский салон. А то как же. Ведь эту стальную громилу русские построили сами, не отдав заказ французским или британским верфям и даже не спрашивая совета у европейских мэтров кораблестроения. Все сами, сами, сами – и, между прочим, справились. А такая мысль пугает, и пугает сильно. Ведь никому не известно, что эти русские самостоятельно сумеют построить на следующий раз. А вдруг бронированную самоходную колесницу, вооруженную пушкой и пулеметом, которой все равно, сколько перед ней врагов с винтовками: десять, сто или тысяча. Автомобили в России уже выпускают, в том числе и грузовики, и до применения их в военном деле остается всего один шаг, или даже полшага.

Но сейчас этого испуга для серьезных последствий было явно недостаточно. Гораздо больше англичан и французов пугала империя кайзера Вильгельма, непосредственно угрожающая их существованию. Если дать германцам еще десять или пятнадцать лет полного покоя, те сумеют развиться в такого монстра, которого не в силах будет одолеть ни одна коалиция не только в Европе, но и на планете. К тому же русские, сцепившись с Германией и ее союзниками, несомненно, ослабнут, а англичане и французы будут иметь возможность выбрать себе противника по силам и время вступления в войну. О плане Шлиффена, заключавшемся в первоочередном ударе по Франции, в Париже и Лондоне не ведали, а русская императрица не торопилась их просвещать. Ей эта мнимая неуклюжесть и медлительность русской армии сейчас была как раз на руку. А вот когда загремят взрывы и застрекочут пулеметы – тогда и увидим, кто тут самый медлительный и неуклюжий…

– Господа, – сказала русская императрица по‑английски, – мы собрались здесь, чтобы, наконец, положить предел германской наглости и агрессивной мощи, угрожающей сейчас всему цивилизованному человечеству. Но при этом мы должны знать, что воевать мы будем не с немецким народом, и даже не с германским государством, а с агрессивными амбициями кучки лиц, очаровавшими немцев картинами грядущего величия, когда они подомнут под себя все иные народы. Мы ответственно заявляем, что этого не будет и составленные в Берлине планы мирового господства обречены на провал.

Обратившись к собравшимся на языке просвещенных мореплавателей, владычица одной пятой части суши прямо показала, какой союзник у России будет основным, а какой сбоку припеку. Французов в грядущей войне еще не раз придется вытягивать из весьма неприятных ситуаций, а вот возможное господство [362] русского и британского флотов по обе стороны от Датских проливов приведет к плотной морской блокаде германского побережья и полному выключению Хохзеефлотте из активной борьбы на море. Но, несмотря на это, громче всех выступлению русской императрицы аплодировала именно французская делегация. Англичане были значительно сдержаннее.

Когда аплодисменты наконец стихли, встал французский президент Арман Фальер.

– Медам и месье, – сказал он, вызвав тихий смешок со стороны младших членов русской делегации, – Франция присоединяет свой голос к тем словам, которые только что произнесла русская государыня. Германская империя, этот воистину ужасный монстр, угрожает всем европейским народам грабежом и ужасом порабощения. Как это бывает, мы, французы, знаем по временам моей молодости, когда свобода и достоинство нашей милой Франции были втоптаны в грязь грубыми сапогами прусских гренадер. Всем разумным людям Европы необходимо объединиться для того, чтобы сообща противостоять этой страшной угрозе.

На этот раз хлопали уже гораздо жиже. Галльский петушок говорил о своем наболевшем, о той германской духовке, в которой его запекут с яблоками и ломтиками зеленой тыквы. Но, кроме него, это было никому неинтересно. Расклад был понятен, и Францию брали в союз только потому, что из нее должен получиться хороший мальчик для битья.

Последним выступил британский король.

– Джентльмены, – сказал Эдуард Седьмой, – да, вы не ослышались – я сказал «джентльмены» и не упомянул дам, потому что в присутствующей здесь моей племяннице железа больше, чем в трех французских мужчинах вместе взятых. У нее есть свое мнение и свои принципы, и спорить с ней имеет смысл только в том случае, если вы правы, а она ошибается. А если речь идет о национальных интересах и вам предложен некий компромисс, то не сомневайтесь и сразу же соглашайтесь. Попытка продавить свою позицию до такого состояния, что вам все, а русским ничего, не приведет вас ни к чему, кроме катастрофы. Русская императрица просто прекратит переговоры и пойдет по своим делам, а вы останетесь наедине со своими проблемами. Мы с ней, собственно, договорились еще во время встреч в Санкт‑Петербурге, подписав предварительное соглашение. Мы люди занятые и не любим пустых переговоров ради самих переговоров. Поэтому хоть сейчас мы готовы поставить свою подпись, превратив временное соглашение в постоянное, а те, кому это не нравится, тот может ничего не подписывать и ждать, когда за ним придут германские гренадеры.

– Но это же немыслимо! – по‑английски вскричал французский премьер Аристид Бриан, – русские хотят денонсировать Берлинский трактат и полностью изменить политическую карту Балкан. Для обсуждения этого вопроса мы требуем созыва новой международной конференции…

– Созывайте, месье Бриан, – вместо британского короля ответил русский князь‑консорт, – но тогда не рассчитывайте на нашу защиту при германском вторжении. Отмена этого дурацкого документа, составленного в интересах турецких людоедов, есть наша цена за вашу защиту, возвращение Эльзаса и Лотарингии, а также согласованные совместные действия против агрессора. Мы, собственно, готовы и к такому варианту русско‑германской войны, когда мы окажемся один на один со Вторым Рейхом, подмявшим под себя всю Европу. Если у кого‑то отшибло память, то могу напомнить, что один раз сто лет назад французский император Наполеон Бонапарт уже приводил к нам войска объединенной им Европы, а через два года наша армия уже входила в Париж. Пусть господа германцы приходят, мы к этому вполне готовы; результат их похода будет не лучше, чем у великого Корсиканца. Обороняясь от вторжения, мы поднимем против них все силы ада, под ружье и к станкам встанут и стар и млад, а вражеская армия найдет свою кончину на наших необъятных просторах. Ибо в России нет такого пункта, захватив который захватчик мог бы праздновать победу. А потом мы пойдем в Европу, чтобы поднять свое знамя над развалинами вражеской столицы, и уж тогда не обессудьте что по всей Европе, а не только на Балканах, границы будут перекроены в соответствии с нашим представлением о прекрасном.

– Я поддерживаю каждое слово моего мужа, – сказала Ольга. – По счетам требуется платить, а вы нам много задолжали.

– Вот видите, – со вздохом сказал британский король, – у вас просто нет иного выбора. Если германцы узнают, что Франция осталась без защиты, то они тут же сожрут вас с дерьмом и не поморщатся. Русские и в самом деле, изматывая врага, способны отступить до Днепра и даже до Волги, а потом, подобно распрямившейся пружине, сбросить остатки германских армий в море на побережье Бискайского залива…

– Но это же будет стоить им огромных жертв! – воскликнул Аристид Бриан. – Погибнут миллионы, и десятки миллионов станут калеками.

– То, что предлагаете вы, приведет к затягиванию войны, и тем самым также к огромным жертвам, – сказал канцлер Одинцов. – Кроме того, надо сказать, что эта война тогда станет братоубийственной. Болгария уйдет на сторону Центральных держав и болгарские солдаты будут убивать братских им сербов и русских, и наоборот. Впрочем, мы вас не неволим: вы вправе делать то, что хотите, мы тоже будем действовать исключительно исходя из своих интересов.

– Как я уже говорила вашему послу месье Делькассе, мне наплевать на то, что вы там хотите или нет, – по‑французски сказала Ольга. – Впрочем, мы можем записать в договоре, что Французское правительство обуяно таким консерватизмом, что оно просит оставить неизменными границы Франции даже после победы антигерманского альянса. Эльзас и Лотарингия, как я понимаю, вам не нужны?

– Ну хорошо, хорошо! – воскликнул французский премьер, – я согласен подписать общее соглашение – и пусть будет так, как вы сказали. Мы денонсируем Берлинский трактат и не будем по поводу переустройства границ собирать новую общеевропейскую конференцию, оставив этот вопрос на усмотрение двухсторонних соглашений между государствами…

– Отлично, – сказала императрица Ольга, – даже просто замечательно. А теперь раз все со всем согласны и желающих поспорить больше нет, то давайте немедленно подпишем наше соглашение о Сердечном Согласии между тремя величайшими державами. Время, знаете ли, обеденное и блюда стынут.

– Эх, – сказал британский король, ставя свою подпись под договором, учреждающим Антанту, – люблю повеселиться, особенно поесть. Не правда ли, кузина, нам действительно есть куда спешить?

– Правда, правда, дядюшка, ты же знаешь моих поваров, – сказала Ольга, передавая подписанный договор канцлеру Одинцову, который должен был подписаться как Канцлер Империи и как исполняющий обязанности министра иностранных дел. – А сейчас все встаем и идем. Столы с едой по летнему времени накрыли прямо на палубе под полотняными тентами.

Так был подписан договор о «второй» Антанте в его изначальной редакции, несмотря на стремление французского истеблишмента обвесить его разными дополнительными условиями, затягивающими будущую войну и лишающими Российскую империю возможности воспользоваться плодами своей победы.

 

* * *

 

Июня 1907 года

Рим, квиринальский дворец

 

Королева Елена смотрела на свою тезку и племянницу – и как в зеркале видела в ней свое отражение. Дочь сестры Зорки была мила, очаровательна и отчаянно влюблена в своего статного мужа, которого она сейчас крепко держала за руку. Королева завистливо вздохнула. Ее собственный муж был, что называется, «метр с кепкой в прыжке». Фотографам даже запрещалось снимать стоящих рядом королеву Елену (180 см) и короля Виктора‑Эммануила (153 см). А вот племяннице в этом смысле повезло. Ее супруг, овеянный военной славой Великий князь Михаил, оказался рослым красавчиком, способным разбить не одно девичье сердце. При этом на лице Елены‑младшей, прижимавшейся к своему супругу, отчетливо читалось: «Милый, хочу еще…» Как‑никак, у пары сейчас медовый месяц, который называется так потому, что все это время – на протяжении тридцати дней с момента свадьбы – молодожены буквально не должны вылезать из постели. И сегодня тоже, как только закончится этот разговор, молодые удалятся в выделенную им спальню, где будут любить друг друга со всем пылом молодости. А это, хе‑хе, если оба супруга молоды и здоровы, влечет за собой неизбежные последствия…

Итальянская королева в настоящий момент тоже была непраздна: ее живот оттопыривала шестимесячная беременность. Впрочем, это ее нисколько не портило. Высокая, статная, с прямой спиной и высокой грудью, на фоне откровенно мелких итальянок она выглядела настоящей славянской красавицей. А еще она очень радовалась за племянницу: любимый муж и крепкая семья – это, по большей части, именно то, что требуется женщине для счастья. А еще он согласен жить в Сербии, на родине жены, что тоже немаловажно. Елене‑младшей не придется привыкать к чужой стране, где она чувствовала бы себя бедной родственницей; дома же, как говорят, и стены помогают. Ее сестры Стана и Милица, тоже вышедшие замуж за русских Великих князей (только пониже сортом), изо всех сил жаловались в письмах на унижение и поношение, что им приходится претерпевать со стороны остальных членов императорской фамилии и представителей высшей аристократии. Презрительно, через губу произнесенное, слово «черногорки» в устах этих людей звучит как «попрошайки».

Племянница от такого будет избавлена, ибо жить она будет дома, а ее муж – никакой не попрошайка, а представитель одной из самых могущественных правящих семей, дарующей Сербии свою защиту. Можно сказать, что он является зримым олицетворением длинной руки Петербурга, о которой так любят рассуждать газеты. Итальянская королева понимала, что отныне любая обида, нанесенная Сербии и Черногории (два этих государственных образования воспринимались как двуединая общность) будет иметь жесточайшую реакцию со стороны официального Петербурга. Вплоть до объявления войны. В последнее время в мире стало неспокойно. Русско‑японская война не решила никаких противоречий, только взвела политическую пружину еще на один оборот. Британия была унижена и отброшена вспять; Россия торжествовала и прочно устраивалась на своих восточных окраинах. При этом в Европе с каждым годом усиливается Германская империя, население и промышленное производство которой растут просто стремительными темпами. А ведь еще полвека назад такого государства просто не существовало на карте мира, как, впрочем, и Италии.

При этом старые владыки европейского континента – Австро‑Венгрия и Османская империя – неуклонно дряхлеют. Они пока еще живы, но дыхание их хрипло и затруднено, члены бессильны, а Турцию к тому же сжирает изнутри собственный султан, который пускает на личные прихоти большую часть собранных в стране налогов. Помимо Германии, на европейском континенте сильны Россия, Великобритания и отчасти Франция, способные выставить на поле боя миллионные армии. Такое кончится или революцией, разрывающей на части утратившую жизнеспособность политическую структуру, или большой войной, сметающей в небытие переживших свой век древних динозавров. По мнению королевы Елены (ведь проницательная женщина), Великий князь Михаил как раз и является грозным предвестником грядущей войны. А иначе зачем один из ближайших помощников русской императрицы, блестящий полководец и лицо, обреченное высочайшим доверием, вдруг бросил все в Петербурге и решил поселиться в заштатном Белграде? И не надо говорить за любовь межу двумя сердцами – она никак не помешала бы новобрачным жить в самом центре блестящего Санкт‑Петербурга. Нет, как и положено порядочному браку представителей правящих домов, главной составляющей в нем должна быть не любовь, а политика. В пользу этого же вывода говорит свержение с трона болгарского князя Фердинанда и выдвижение претендентом на трон все того же Великого князя Михаила. Чувствуется опытная рука стратега, расставляющая на игральной доске фигуры накануне решающего матча за переустройство мира.

Все эти подозрения итальянской королевы превратились в уверенность после того как племянница отозвала ее в сторону, воспользовавшись тем, что Виктор‑Эммануил и Великий князь Михаил увлеклись разговором на чисто мужские темы.

– Любезная тетушка, – сказала Елена‑младшая, – у меня к вам есть государственный разговор…

– Дитя мое, а разве у тебя есть право вести такие разговоры? – ответила Елена‑старшая.

– Должна признаться, что есть… – шепотом сказала сербская принцесса. – Папенька не чувствует в себе талантов к государственной стезе и собирается оставить власть в ближайшее время моему брату Джорджи, а тот намерен переуступить ее мне. Он говорит, что пусть лучше в Сербии будет разумная и добрая королева, то есть я, чем честный, но вспыльчивый и импульсивный король. К тому же мой братец чувствует особое призвание к военной стезе и лет через десять будет особо полезен нашей Сербии в качестве верховного главнокомандующего.

– А как же твой муж? – удивилась итальянская королева, – неужели он никоим образом не будет вмешиваться в сербские государственные дела?

– В них он не будет вмешиваться никоим образом, – убежденно произнесла Елена‑младшая. – Думаю, что ему хватит и обязанностей болгарского князя. Но если нам придется воевать за свои жизнь и свободу, он, как герой Тюренченского сражения, возглавит наши объединенные армии и станет связующим звеном с нашими русскими союзниками. В борьбе за переустройство Балкан на новых справедливых началах мы, сербы и болгары, будем не одиноки.

– Так, значит, ты собираешься быть самовластной монархиней?! – полуутвердительно‑полувопросительно произнесла Елена‑старшая.

– Вы совершенно правы, тетушка, – кивнула сербская принцесса, – именно так и будет называться моя должность. При этом небезызвестный господин Димитриевич, который вертит моим Папá как безвольной куклой, не будет иметь на меня никакого влияния. Мой муж и его связи способны это гарантировать.

– Я тебя поняла, – вздохнула супруга итальянского короля, – и должна сказать, что времена теперь наступают безумные. Женщины, вместо того чтобы рожать и воспитывать детей, взваливают на себя мужские обязанности, правят государствами и принимают судьбоносные решения, влияющие на будущность всего человечества.

– Одно другому не мешает, – ответила будущая сербская королева, – именно мы, женщины, острее всего должны чувствовать ответственность за будущее наших детей, и именно нам надлежит выбирать, когда стоит сражаться, а когда лучше решить дело миром. По крайней мере, так мне объясняла это дело императрица Ольга, у которой есть какой‑никакой опыт управления Российской империей.

– У императрицы Ольги есть канцлер Одинцов, который делает для нее всю черновую работу, – вздохнула Елена‑старшая, – а у тебя не будет никого.

– У меня тоже будет свой Одинцов, – возразила Елена‑младшая, – человек не менее умный и работоспособный, но имеющий местное происхождение, а потому хорошо разбирающийся в нуждах и проблемах нашей страны. Но я с тобой, тетя, хотела поговорить не об этом. Ты, вероятно, слышала о том, что совсем недавно в Бресте было подписано русско‑франко‑британское соглашение о Сердечном Согласии, направленное против империи кайзера Вильгельма. Точно такой союз, но только нацеленный против германских сателлитов, Османской и Австро‑Венгерской империй, императрица Ольга собирается создать при участии России, Сербии, Болгарии и… Италии. Именно меня попросили, используя наши семейные связи, озвучить перед тобой это предложение. В ходе войны с Османской империей Италии предполагается отдать Ливию и острова архипелагов у Средиземноморского побережья Анатолийского полуострова, а в ходе войны с Австро‑Венгрией Италии отойдут земли балканских славян, исповедующих католическую веру. Господин Одинцов и господин Новиков убедили меня, брата Джорджи, а также господина Димитриевича с соратниками, что брать эти земли в состав великосербского государства было неоправданной глупостью. Они не сербы, а только похожи на нас, и к тому же настроены к сербской нации враждебно, что, собственно взаимно. Да и тебе ли не знать – ведь после принятия тобой католичества, чтобы выйти замуж за итальянского короля, наша бабушка прокляла тебя, и вы больше никогда не встречались и даже не писали друг другу писем. Поэтому мы думаем, что, оказавшись в одном государстве с сербами, хорваты тут же начнут разрушать его изнутри – по причине того, что это не их страна и им ее не жалко. Пусть лучше у нас будет меньше земель, но зато все их население будет сербским, лояльным нашей власти, а не будет держать за пазухой наточенный нож…

– Погоди… – прервала сербскую принцессу итальянская королева, – как‑то все это уж очень неожиданно. Ты говоришь, что вы решили отказаться от этих земель только потому, что их население исповедует католицизм?

– Ну, разумеется, – подтвердила Елена‑младшая, – после разгрома Австро‑Венгрии мы бы могли предоставить этим землям независимость, но, будучи населены враждебным нам народом и не имея богоданной власти, которая сдерживала бы их инстинкты, хорваты непременно развяжут антисербскую войну.

– Ну, знаешь, я мало что понимаю в том, что ты сказала, – сказала итальянская королева, поглаживая под платьем свой выпирающий живот, – ведь мое первоочередное дело – как раз не политика, а рождение и воспитание детей. Поэтому давай пригласим к этому разговору мужчин и передадим право окончательного решения в их руки… – И она позвала своего мужа: – Дорогой! Подойди, пожалуйста, к нам и попроси сделать то же самое нашего гостя. Этот разговор касается всех.

Когда оба мужчины подошли, королева Елена изложила им предложение своей племянницы. Выслушав супругу, Виктор‑Эммануил вопросительно посмотрел на Великого князя Михаила.

– Да, это так, – подтвердил тот, – я и Елена уполномочены сделать вам такое предложение. Елена – как будущая сербская королева, а я – как брат русской императрицы и будущий болгарский князь.

– Но вы, Микель, пока не князь Болгарии, а ваша жена не сербская королева, – сказал итальянский король. – Единственное, что придает вашему предложению вес, это участие в этом деле русской императрицы. Вот уж кто научил себя уважать – не в пример прошлому царствованию. Скажите, это правда, что при подписании договора о Сердечном Согласии, французы попытались изменить несколько ключевых пунктов, как раз касающихся Балкан, но ваша сестра дала им такую отповедь, что они как миленькие подписали первоначальный вариант, согласованный еще во время визита британского короля в ваш Санкт‑Петербург?

– О да, – сказал Великий князь Михаил, – несмотря на слезы и слюни, кактус французской делегацией был съеден до конца и без остатка. В первую очередь потому, что Сердечное Согласие не имеет никакого отношения к Балканам. Оно нацелено исключительно против германских амбиций. А на Балканах с той же целью создается Балканский союз, нацеленный против Австро‑Венгрии и Турции, и мы предлагаем принять в нем посильное участие.

– Все это хорошо, – с сомнением произнес итальянский король, – но дело в том, что Италия уже является союзницей Германии и Австро‑Венгрии по Тройственному союзу…

– А разве ваше участие в Тройственном союзе не является чистейшей профанацией итальянских государственных интересов? – спросил Михаил. – Ведь вам там не предлагают ничего: ни возвращения ваших исконных территорий, населенных итальянцами, ни новых колониальных владений, ни выгодной торговли. Ваш самый главный торговый партнер – это Франция, и вы уже заключили с ней соглашение о нейтралитете, противоречащее по духу вашему участию в Тройственном союзе. Ваша жена происходит из Черногории, но именно сербов и черногорцев в Австро‑Венгрии ненавидят настолько люто, что даже готовы начать против них войну на истребление, без всякого повода. Кстати, по данным нашей разведки, точно такую же превентивную войну австро‑венгерский генштаб готов развязать и против Италии…

– Вы в этом уверены, Микель? – перебил своего гостя итальянский король.

– Абсолютно, – ответил тот. – Италию и Австро‑Венгрию между собой не связывает ничего, кроме обоюдной старой вражды, и в Вене имеют это в виду. Ведь большая часть вашей территории – это бывшие австрийские земли или территории австрийских вассалов. Только в одном случае Италия должна воевать с Австро‑Венгрией один на один, а в другом – в составе мощной коалиции.

– Ну хорошо, – с сомнением в голосе сказал король, – я признаю вашу правоту, но все равно мне как‑то не по себе разрывать существующий договор без веской причины. Впрочем… давайте остановимся на том, что в ближайшее время, как только вы станете болгарским князем, а ваша супруга сербской королевой, мы с вами сможем заключить союз против Османской империи, а с Австро‑Венгрией договоримся так, что если австрийцы нападут на Сербию или Черногорию, то мы выступим на защиту подвергшихся агрессии, а если наоборот, то не обессудьте…

– Поскольку Берлинский трактат денонсирован со стороны России, Франции и Великобритании, – сказал Великий князь Михаил, – то нападением на Сербию будет считаться продолжение оккупации или аннексия Австро‑Венгрией Боснии, Герцеговины и Санджака, которые после разгрома Османской империи должны по справедливости отойти к территории Сербии…

– Хорошо, – немного поколебавшись, сказал Виктор‑Эммануил, – считайте, что мы с вами договорились. Как только вы станете болгарским князем, а ваша супруга сербской королевой – милости просим к нам в гости для подписания соглашения, о котором мы сегодня договорились.

– Да нет, уж лучше вы к нам, – ответил Михаил. – Разве вы не захотите посетить коронацию вашей очаровательной племянницы и принести ей по этому поводу свои поздравления? Да, кстати: в порядке общего гуманизма – еще одно предупреждение, на этот раз свыше, то есть из будущего. В конце декабря восьмого года, под дном пролива между Сицилией и Калабрией, случится сильное землетрясение, которое унесет сто тысяч жизней ваших подданных. Жертв будет так много, что в некоторых городках погибнет до шестидесяти процентов жителей.

– Какой ужас! – вместо короля воскликнула королева, всплеснув руками. – Скажите же скорее – как это могло произойти? Наверное, это было, то есть будет, просто чудовищное землетрясение?

– Землетрясение в другом мире было не особенно сильным, – ответил Михаил, – как сказал господин Новиков, в других местах от такого только качаются люстры. Но у вас в Италии, особенно на юге, народ очень бедный, и потому строит без использования цемента и зачастую даже без гвоздей. Камни стен и балки перекрытия просто лежат друг на друге, из‑за чего даже легкий толчок заставляет эти конструкции разваливаться подобно карточным домикам. Но самое страшное не в этом; толчки случились утром, как раз в тот момент, когда проснувшиеся хозяйки разожгли на кухнях очаги, чтобы начать готовить завтрак для семьи, из‑за чего на развалинах домов сразу вспыхнуло множество пожаров. Кого не убило камнями и бревнами, те сгорели заживо. Жертв могло быть еще больше, но на помощь несчастным пришли военные моряки с русских, французских, британских кораблей. Вы, конечно, не можете предотвратить землетрясение, это не по силам ни одному человеку, но вы вполне способны существенно уменьшить количество жертв. Подумайте об этом, Ваши Величества…

– Мы благодарны вам за предупреждение, Микель, – сказал итальянский король, – и постараемся сделать все для того, чтобы смягчить последствия этого бедствия. А сейчас простите нас, пожалуйста, нам с супругой нужно пойти в часовню и как следует помолиться, чтобы обрести в себе мужество противостоять этому несовершенному миру и обрести душевное равновесие.

 

 

Вместо эпилога

 

Июля 1907 года

София.  Великое Народное Собрание

 

После того как были пересчитаны бюллетени, председатель Великого Народного Собрания демократ Христо Славейков поднялся на трибуну и при гробовом молчании присутствующих четко и с расстановкой произнес:

– За то, чтобы вернуть на болгарский трон обанкротившегося князя Фердинанда, выступило двадцать два депутата, что составляет пять процентов от общей численности депутатов Великого собрания. За то, чтобы пригласить на болгарский трон прусского принца Августа Гогенцоллерна, четвертого сына германского кайзера Вильгельма, высказалось семьдесят пять депутатов, что составляет восемнадцать процентов от общей численности депутатов. За то, чтобы пригласить на болгарский трон Великого князя Михаила Романова, брата русской императрицы и внука Царя‑Освободителя, высказалось триста семнадцать депутатов, что составляет семьдесят семь процентов, что заведомо больше двух третей голосов, требующихся для избрания князя по нашей Тырновской конституции. Итак, решение принято. Великое народное Собрание постановило звать на княжение Великого князя Михаила Романова. Как только новый князь принесет в этом зале коронационную присягу, действующий ныне Регентский Совет, а также Великое Народное Собрание, сложат свои полномочия. Решение это окончательное и изменению не подлежит.

КНИГА ВОСЬМАЯ

АЛЛЕГРО НА БАЛКАНАХ

 

Часть 29

БОЛГАРСКИЙ ВОПРОС

 

Июля 1907 года, 11:15