Или дальше бежали за религией.

Richard Corbett, “Farewell, Rewards and Fairies’’, in Poems (ed. J.A. W. Bennett and HR. Trevor-Roper, Oxford U.P., 1955), pp. 49-51; cp. pp. 128-9

Как было и с другими частями Библии, отношение к Десяти заповедям было избирательным. Вторая скрижаль, как представляется, создала правила совместной жизни, когда кочевые племенные народы приспосабливались к относительно оседлому существованию в общинах на земле. Мы можем согласиться с Милтоном, что Декалог не был совершенным сводом законов, но с течением времени стало ясно, что вторая скрижаль может разумно применяться в различных общественных формах. Первая скрижаль более проблематична. Целью ее было, видимо, отделить народ Божий от окружающих язычников-идолопоклонников. Монотеизм победил, но запрещение идолопоклонства в XVI и XVII веках вело к трудностям в толковании; то же было с заповедью помнить день субботний.

Для протестантов существовало острое противоречие между почитанием дней святых, о котором ничего не говорилось в Библии, и субботы. Отсутствие дней святых в Священном Писании, исторически легко объяснимое, использовалось протестантами как аргумент в пользу их отмены. В другом месте я предположил, что еще одной причиной была потеря рабочего времени, которая имела отрицательные последствия для национального производства[1212]. По мере развития промышленности и рыночной экономики в “протестантской этике” все больший упор стал делаться на обязанности трудиться согласно своему призванию. Отдых на седьмой день, вдобавок к тому, что он рекомендовался Библией, был также необходимой передышкой в ходе трудового процесса. Мы имеем дело с переходом от средневековой сельскохозяйственной модели, при которой периоды интенсивного труда (во время сева, урожая) чередовались с долгими периодами праздности, к современной индустриальной модели шестидневного труда и регулярного еженедельного отдыха.

Протестантское отношение к Библии, таким образом, было не слепым библиопоклонством — оно было избирательным и учитывало нужды значительных социальных групп. Иллюстрацией служила собака, которая понапрасну лает в ночи. Аргументы, выдвигавшиеся библейскими буквалистами для доказательства того, что субботний день должен рассматриваться как ветхозаветная Суббота, день отдыха (или быть им), не принимались. Существовало согласие о том, что один день в неделю должен быть днем отдыха, но согласия о переходе на субботу не было. Здесь забота о том что Милтон называл “обязанностями человеческого общества”[1213], преобладала над буквальным значением второй заповеди; тогда как для воскресенья соблюдение абсолютного веления Исхода преобладало над более либеральным учением Христа о субботе[1214]. Саббатарианские учения обсуждались клириками и учеными на протяжении средних веков. Но теперь Библия была прочтена “трудящимися людьми”, и они помогли создать пуританский саббатарианизм, который имел определенную популярность в конце XVI и начале XVII в. [1215] Не каждый соглашался с Томасом Коллиером, Милтоном и рантерами, что “весь Моисеев закон” был отменен; или с Уинстэнли, который отрицал Десять заповедей как “букву”, над которой главенствует дух[1216].

Невозможно преувеличить значение, придававшееся в Ветхом Завете отказу от идолопоклонства. Завет Бога с израильтянами призывал покончить с поклонением идолам (Лев. 10.1-3, Втор. 29). Женевская Библия так объясняла побег израильтян из Египта: “Поскольку Египет был полон идолопоклонства, Бог назначил такие места, где они могли служить ему в чистоте” (Исх. 3.18). Злыми царями всегда считались те, кто поддерживал идолопоклонство и (как необходимое следствие) преследовал Божий народ. Эта связь сохраняла свою силу и в ожиданиях XVII в.

Гедеон спас Израиль от мадианитян и разрушил алтари Ваала (Суд. 2.25-32). История Иудеи колеблется от Ровоама (при котором идолы были восстановлены на “капищах на всяком высоком холме и под всяким тенистым деревом” — 3 Цар. 14.22-3)[1217] до Асы и Иосафата, между Иоасом и Езекией. В Израиле идолопоклонство процветало при Ахаве, Иезавели и Охозии, пока резня царской семьи и священства, устроенная Ииуем, не “сокрушила Ваала в Израиле”; хотя даже Ииуй имел слабость к золотым тельцам (4 Цар. 20)[1218]. Во времена пленения маятник качнулся от идолопоклонников Манассии и Амона к доброму царю Иосии. Пророк Михей предсказал разрушение Израиля и Иудеи “главным образом за идолопоклонство”[1219]. Царь Аса лишил Мааху, свою мать, царского достоинства “за то, что она сделала истукан для дубравы. И ниспроверг Аса истукан ее, и изрубил в куски, и сжег на долине Кедрона” (2 Пар. 15,16). Но “Асе недоставало рвения, — говорится в Женевском примечании. — Ей следовало умереть, но он уступил глупой жалости”. Осия — лучший, по мнению Милтона, из многих царей израильских, поплатился за свое идолопоклонство и грехи своих предков потерей царства[1220].

Идолам поклонялись “на всяком высоком холме и под всяким ветвистым деревом” (Иер. 2.20), в рощах “под всяким зеленеющим деревом и под всяким ветвистым дубом” (Иез. 6.13; Мих. 5.14). Кажется, снизу шло постоянное давление в пользу идолопоклонства, языческой магии побежденных предшественников израильтян на земле обетованной. Священство, или некоторые священники, были подвержены той же напасти. Пророки — или некоторые из них — постоянно отдают предпочтение монотеизму и индивидуальному тяжелому труду перед примирительными общественными церемониями и жертвами язычников. Мы, как и современники, можем усмотреть аналогии между этой ситуацией и ситуацией постреформационной Англии.

Лолларды нападали на изображения в церквах и хотели заменить их на церковных стенах Десятью заповедями на английском языке. Это стало обычной англиканской практикой: елизаветинские епископы, вероятно, побелили больше церковных стен, чем пуритане XVII в., которым часто приписывается этот вандализм. Когда изображения были разрушены, елизаветинская церковь призвана была угодить вкусам обретшей грамотность публики[1221]. Заповеди, начертанные на стенах, должны были читаться каждым грамотным, кому наскучила проповедь, и вторую заповедь трудно было пропустить. В век, предшествовавший Реформации, мужчины и женщины часто обвинялись в ереси в силу того, что они знали заповеди наизусть или имели их список на английском языке[1222]. Новое идолопоклонство печатному слову предвещало оргии дискуссий и рассуждений, получивших свободу во время революционных десятилетий, и народное иконоборчество. Это, в свою очередь, повело к упадку энтузиазма высших классов по поводу неконтролируемого обучения народа. Среди прочего многие иконоборцы хотели разрушить фамильные могилы, гербовые щиты и другие символы социальных преимуществ джентри.

Запрещение идолопоклонства не было единственной заповедью накануне Реформации. Оно, кажется, возбуждало сильные чувства. Идолопоклонство связывалось с папизмом — с изображениями, с чудом мессы. Как признавал Роберт Бертон, богослужение святых включало в себя многое из дохристианского богослужения[1223]; это помогает объяснить его живучесть среди крестьянства. Оно, кажется, давало право образованным протестантам относиться к папистам и крестьянам с одинаковым презрением. В пьесе епископа Бэйла “Три закона: природы, Моисея и Христа” герой Идолопоклонство, сын Неверности, выглядел на сцене, словно старая ведьма, соединяющая папизм с крестьянской магией. В пьесе Бэйла “Божии обещания” сам Бог объявляет идолопоклонство худшим из грехов[1224].

Проповедь против идолопоклонства — самая длинная во всей книге, что может служить показателем значения, придававшегося этой теме. В ней подчеркиваются не только магические ассоциации в поклонении изображениям, но также (как в эпиграфе к этой главе) и ее обращенность к народу. Эта проповедь даже цитировала Второзаконие (7.5-6), что могло звучать как побуждение к общественным акциям: “Жертвенники их разрушьте, столбы их сокрушите, и рощи их вырубите, и истуканы их сожгите огнем: ибо ты народ святый у Господа, Бога твоего”[1225]. Искушение идолопоклонства должно быть устранено, и необходима проповедь для борьбы с ним; последнее положение особенно подчеркивалось. Идолопоклонство — это духовный разврат, оскорбление Бога, говорили Дод и Кливер, соглашавшиеся, что “человеческая природа склонна к идолопоклонству”[1226]. Ричард Сиббс также признавал, что “по естеству своему все люди — идолопоклонники до обращения”. Все паписты — идолопоклонники, правомерно приравниваемые к язычникам: к ним не должно проявлять терпимости[1227].

Протестантизм, как и ислам, заново свидетельствовал об утверждении монотеизма, хотя протестанты были менее терпимы, чем их мусульманские современники. Пресвитерианская дисциплина была рассчитана на то, чтобы удержать от этого греха. “Они так дружно впали в склонность...” к разрушенному прежде идолопоклонству... “или думали, что оно не так уж плохо, как они прежде считали”, — эти слова Бринсли подразумевали, что относиться к Англии его дней следует так же, как к Иудее, идолопоклонство которой, прогневив Господа, ускорило пленение. Цитируя Иеремию (2.2-3 и 20.11), Бринсли подчеркивал, что “Господь сейчас ненавидит идолопоклонство так же, как и тогда”. Но Англия была не больше очищена от идолопоклонства, чем Иерусалим перед пленением[1228]. Та легкость, с которой многие англичане “отуземились” в Ирландии и Северной Америке[1229], может свидетельствовать о распространенности пережитков язычества в народе, а также об отсутствии дисциплины в повседневной жизни (см. четвертый эпиграф к этой главе).

Политические последствия связывания папизма с идолопоклонством были ясны: любая слабость или склонность к папизму должны быть ненавистны Богу. Оправданно, утверждал Милтон, ненавидеть врагов Бога и церкви и бороться против них. Он прямо сравнивал католицизм с ветхозаветным идолопоклонством в своем сонете о недавней резне в Пьемонте. Вальденсы сохраняли свою веру на протяжении всего средневековья, “когда наши отцы поклонялись пням и камням”[1230]. Мы никогда не должны забывать о беспокойстве, которое чувствовали перед 1640 г. большинство образованных протестантов, когда слышали призывы к необразованному населению поклоняться изображениям и идолам.

Были и другие беспокойства. К концу правления Елизаветы Энтони Джилби опасался, что англичане не покаялись должным образом за свое уклонение в папизм при Марии [Кровавой]; в результате они все еще подлежали божественному осуждению. “Наша религия все еще не приведена к полному совершенству за эти 32 года”. “Многие все еще носят идолов в своих сердцах”[1231]. Джилби повторял — почти наверняка непреднамеренно — трактат Нокса “Краткое увещевание к Англии” (январь 1559), в котором тот говорил англичанам, что все, кто не покаялся непритворно в своем косвенном участии в гонениях, учиненных Марией, были сами идолопоклонниками и убийцами. Они должны были “из последних своих сил сопротивляться этому нечестию с самого начала”. “Все согласились на жестокие убийства, поскольку... никто не открыл рта, чтобы пожаловаться на несправедливость, жестокость и убийство”. Утверждение, что народ мог считаться ответственным перед Богом за действия своих правителей, содержало многозначительные намеки[1232].

В 1538 г. один лондонский торговец шелком и бархатом надеялся, что Генрих VIII получит “то же благословение, что и царь Иосия” за устранение всех изображений[1233]. Более правомерно Эдуард VI часто ассоциировался с Иосией. Ни одно из многих мест в Ветхом Завете, где рассказывалось об убийстве идолопоклонников, ни в коей мере не беспокоило составителей Женевских примечаний: все одобрялось. “Там, где правит тиран и идолопоклонник, — говорится в примечании к 2 Пар. 23.21, — не может быть покоя”. Епископ Бэбингтон в своем комментарии на Исход подчеркивал особую гнусность идолопоклонства, “ужасного преступления” и “нестерпимого греха”, который должен наказываться смертью[1234]. Наиболее популярные Дод и Кливер заявляли как об откровении, что Иеровоам узаконил “заразу идолов”[1235]. Джозеф Холл был несколько обеспокоен тем, что Ииуй потребовал голов семидесяти сыновей Ахава (4 Цар. 10). “Какойнибудь плотский глаз... станет таять от сострадания”. Но будущий епископ утешился размышлением о том, что “никто из них не умер до того, как они заразились ужасным идолопоклонством”. Это “наше невежество” готово “ошибочно принять... святую суровость Бога в отмщении греха... за жестокость”. Престон считал, что чума 1625 г. была наказанием за “предрассудки и идолопоклонство народа”[1236].

В 1628 г., когда католики, казалось, выигрывали Тридцатилетнюю войну, сэр Роберт Харли заявил в палате общин, что идолопоклонство должно быть добавлено к списку болезней королевства, который следует представить королю. Соревнуясь с Генри Шерфилдом, который прославился иконоборчеством в Солсбери, Харли в 1641 г. разбил окна приходской церкви Лейнтуордайна, патроном которой он являлся: “и разбил малое стекло молотком, и бросил его в [реку] Тим, в подражание Царю Асе (2 Пар. 15.16)”. Он сломал крест в Уингморе, другом приходе, патроном которого также являлся[1237].

В 1639 г. один пасквилянт метко суммировал единство религиозной и конституционной оппозиции, когда сказал, что “корабельные деньги” были нужны для установления идолопоклонства[1238]. В январе 1641 г., когда обсуждался первый проект билля о регулировании власти епископов, палате общин было предложено назначить комиссаров для надзора за тем, чтобы “изображения и идолы были окончательно убраны”. Сэр Саймондс Д’Юэс хотел “закона об отмене всякого идолопоклонства”[1239]. Великая ремонстрация в ноябре того же года предавала проклятию епископов за введение идолопоклонства. “Поклонение алтарю есть идолопоклонство”, — сказал Пим во время дебатов. Первой рекомендацией Вестминстерской ассамблеи богословов на ее первой сессии 1 июля 1643 г. было, чтобы “все памятники идолопоклонства и суеверия, но особенно вся организация и практика папизма” были окончательно отменены[1240].

Обвинения в идолопоклонстве встречаются особенно часто в проповедях по случаю поста в 1640-42 гг. Стивен Маршалл, перечисляя грехи нации в декабре 1641 г., на первое место ставит идолопоклонство. “Бог знает, и вы [члены парламента] знаете, что мы имеем не только изобилие идолопоклонников-папистов, которые горделивы, высокомерны и дерзки, но и изобилие папистского идолопоклоннического духа”. Магистраты “дерзают не выступать против идолопоклонства”. Он призывал членов парламента соревноваться с Иосией[1241]. Корнелиус Бёрджес 30 марта 1642 г. объявил идолопоклонство “особым грехом, чрезвычайно омерзительным”[1242]. В июне 1643 г. Герберт Палмер осуждал “странную теплохладность в нас, позволяющую нам терпеть таких врагов Бога”, как “идолопоклонники-паписты, предатели по отношению к нашему королевству”, а также по отношению к Богу. “Путем уступчивости идолам и идопоклонству”, утверждал Джон Стрикленд в день Гая Фоукса в 1644 г., сторонники Лода “подошли к тому, чтобы изгнать Бога” из Англии[1243]. Джон Коттон в 1642 г. извлек острые для Британии выводы из Песни песней (гл. 1): “Если Соломон поставит других богов, Бог поставит чужеземных князей в его царстве”[1244]. Роджер Уильямс в трактате “Кровавый принцип гонений” (1644) писал, что идолопоклонство и суеверие создали “первую гору вопиющей вины, лежащей тяжелым бременем на спинах всех христиан” в Англии[1245]. Отсюда сожжение Книги общих молитв солдатами парламентской армии, так как она стала “самым отвратительным идолом в той земле”[1246]. Бэйли ссылался на “великого идола Англии — Богослужебную книгу”; Джеймс Парнелл пошел еще дальше, говоря об “идолизации буквы Библии”[1247].

По мере того как уменьшалось физическое поклонение идолам и изображениям, развивалась концепция метафорического идолопоклонства. Оно стало внешним символом, подобно антихристу или нормандскому игу, применимым к различным образам поведения. Маршалл требовал, чтобы идолопоклонство наказывалось вместе с “гнусным богохульством” как фундаментальное заблуждение[1248]. Престон приравнивал алчность к идолопоклонству, как делал ап. Павел в посланиях к Ефесянам (5.5) и Колоссянам (3.5); и добавлял сурово, что “наслаждение удовольствием, и весельем, и высоким состоянием” — это эквивалент идолопоклонства[1249]. “В идолопоклонстве и напрасной уверенности в людях содержатся все другие грехи”, — сказал Эбдиас Эштон в конце правления Елизаветы[1250]. Апокрифическая книга Премудрости Соломона говорит, что “создание идолов было началом, и причиной, и концом всякого зла” (14.11, 26). Жадность, ростовщичество и грабительская арендная плата, взимаемая лендлордами, может расцениваться как идолопоклонство[1251]. Сиббс думал, что “обычно идолом народа является его король... Они боятся его больше, чем Бога”[1252], — это другая тема, которую Милтон будет развивать в “Иконоборце”. В трактате “О христианском учении” он писал, что идолопоклонство — единственная ересь, которая может быть запрещена властями[1253]. Фуллер соглашался в 1655 г., что “идолопоклонство нельзя разрешать ни на минуту... Все, кто имеет власть, имеют право уничтожить его”[1254]. Джозеф Салмон в 1639 г. говорил о парламенте как об идоле[1255]. Человеческая ученость может превратиться в идола, говорили и баптист Роберт Пернелл, и антитринитарий Джон Фрай в том же году, предвосхищая Милтона в “Возвращенном рае”. Томас Тэйни думал, что Библия стала идолом[1256].

Милтон уже заявлял, что идолопоклонство является достаточным основанием для развода[1257]. Он убивает сразу несколько зайцев, когда в “Потерянном рае” говорит, что Соломон был совращен к идолопоклонству своей женой (I. 402, 444-6). Может быть идолопоклонство и в браке: “Никогда не было страсти более пылкой и менее идолопоклоннической”, — писала Люси Хатчинсон о своем муже с явным намеком на Карла и ГенриеттуМарию[1258]. Джон Тейлор, поэт, нападал на галантного идолопоклонника, “пустоголового на коленях”, пьющего за здоровье “отсутствующей шлюхи”[1259]. Эта ирония относилась к людям, подобным Николасу Хуксу, который пел:

Я папист, усердный, строгий, точный,

А Аманда — святая, из которой я делаю идола[1260].

Кэрью заявлял, что честь является идолом[1261].

Филистимские аристократы в “Самсоне-борце” были “пьяны идолопоклонством” так же, как и вином[1262]. В “Иконоборце” Милтон говорил о “гражданском виде идолопоклонства и превращении в идолов королей”, к чему “народ... зачастую бывает склонен”. В частности, они “готовы пасть ниц и воздавать хвалы изображению и памяти об этом человеке [Карле I], который применил более хитроумные уловки для того, чтобы подточить наши свободы и превратить тиранию в искусство, нежели любой другой британский король до него”. “Его превращенная в идол книга” “Царственный образ” завоевала “ничего не стоящее одобрение непостоянной, неразумной и безумно любящей изображения черни”. Карл сравнивал себя не только с Иовом, Самсоном, Давидом и Соломоном, но даже с Иисусом Христом[1263]. Милтон чувствовал, что для душевного здоровья англичан очень важно постичь всю лживость “Царственного образа”[1264]. В 1656 г. один из радикальных людей Пятой монархии, Уильям Эспинуолл, думал, что смертный приговор должен быть введен за идолопоклонство, богохульство и профанацию субботы; бичевание должно служить наказанием за то, что он расценивал как относительно менее серьезные преступления, такие, как изнасилование[1265]. В следующем году Роджер Крэб заявил, что суббота превратилась в идола; то же произошло с “домами из камня”[1266]. Джордж Уизер после реставрации подчинился восстановленной епископальной церкви. Но вскоре он нашел, что “люди сотворили таких кумиров из своей дисциплины и формальностей”, что он не может ограничить свою “веру или практику” ни одним [религиозным] обществом[1267]. Милтон и полковник Хатчинсон соглашались с ним. Уильям Дьюсбери в мрачном 1660 г. утешал себя размышлениями о том, что Бог вскоре сокрушит “все идолопоклонство на земле”[1268].

Страх перед идолопоклонством в Англии до 1640 г. добавлял тревоги по поводу политики Лода; после 1640 г. это сделало возможным отторжение роялистов как “антихристовой армии”. В ветхозаветной атмосфере, которая тогда преобладала, недостаток уверенности в преданности народа протестантизму вел к приравниванию идолопоклонства к народному ведовству и суеверию, а также к папизму. С другой стороны, красноречивые обвинения католиков в палате общин не исключали дружеских отношений между членами парламента и их римско-католическими соседями. Антикатолицизм с одной точки зрения был связан со страхом перед населением; с другой — это был скорее вопрос внешней политики, чем теологии; мишенью нападок были придворные паписты. Высокая культура барокко была привлекательной не только для Карла I и графа Арандела, но и для Милтона и других протестантов, которые ездили в Италию, для чего тогда многие английские джентльмены были достаточно богаты. Но Италия оставалась домом старого Ника Маккиавелли, а также папистского идолопоклонства. Этот сложный набор социальных факторов не позволяет думать об антикатолицизме только в религиозном плане.

Джон Моррилл говорит о периоде, предшествовавшем гражданской войне: “Пока мы не осознаем горечь этих лет и чувство, что протестантское дело и потому Бог преданы, нельзя будет понять высвобождения подавленной энергии в начале сороковых”. Он исследовал историю Уильяма Доусинга, который терпеть не мог идолопоклонства задолго до того, как был назначен снести его памятники в Кембриджшире и Саффолке. Доусинг действовал с осторожностью, только в соответствии с библейскими и парламентскими предписаниями[1269].