Давайте покажем наше понимание делами.

Richard Sibbes, The Art of Contentment (1629),

in Works, V, pp. 175, 183.

Их грех... не столько в том, что некоторые люди слишком бедны, как в том, что другие слишком богаты... Если вы не можете сделать всех бедных богатыми, вы можете все же сделать богатых беднее.

[Anon.], Tyranipocrit, Discovered with his wiles, wherewith he vanquishes (Rotterdam, 1649),

(ed. A.Hopton, n.d., 71990), pp. 36, 51.

I

Радикалы XVII в. могли извлекать воинственные лозунги из Ветхого Завета, чтобы использовать их как в своей борьбе, так и после победы. Пуритане делали упор больше на Ветхий Завет, чем на Новый. Новый Завет проповедует терпение в условиях гонений, верность до конца, а также скептическое отношение к установленным обычаям. Оба Завета защищают бедных против богатых, младшего брата против старшего; там имеются требования социальной справедливости и осуждение деспотической власти, гонений и поклонения золотому тельцу, утверждение невозможности служить одновременно Богу и маммоне: “Блаженны нищие духом, ибо ваше есть Царствие Божие”; “Блаженны алчущие ныне, ибо насытитесь” (Лк. 6.20-21); “Кто возвышает себя, тот унижен будет” (Мф. 23.12; ср.: Мк. 10.43); “И кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом” (Мк. 10.44); “Если Я, Господь и Учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу” (Ин. 13.14). Христос Иисус, сказал ап. Павел, “уничижил Себя Самого, приняв образ раба” (Флп. 2.7); “Ибо нет лицеприятия у Бога” (Рим. 2.11; ср.: Иак. 2.2-4: золотые перстни и богатая одежда ничего не стоят); тот, кто не работает, да не ест (2 Фес. 3.10-11). Это последнее изречение было слишком революционным для некоторых богословов; Уильям Брэдшоу, например, сказал, что главное — это запретить давать хлеб здоровым попрошайкам; осуждение за праздность вызывали скорее слуги, нежели живущие на ренту лендлорды[699].

Притча о богатом молодом человеке, который заявил, что выполняет все заповеди, была направлена против как раз такого рода самодовольства: “Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим”. Он отошел в печали (Мф. 19.21-2. См. также притчу о богаче и Лазаре). “Горе вам, богатые”, — предостерегал Христос (Лк. 6.24). Послание Иакова тоже было довольно суровым: Бог избрал “бедных мира” (2.5). “Послушайте вы, богатые: плачьте и рыдайте о бедствиях ваших, приходящих на вас”. Особенно подходило к Англии XVII в. утверждение Иакова, что вопли жнецов и работников, чей труд не оплачен, достигают до слуха Божиего (5.1-4). Коппе в памфлете “Пламенный летящий свиток”, обращаясь к богатым, повторял: “ваше золото и серебро поржавело”, а Генри Воуган писал о богатом ростовщике как о “Нимроде, владеющем обширными землями”[700].

В Ветхом Завете уважение к бедным, сиротам и вдовам было ярко выражено, особенно в псалмах. Богатый угнетатель “подстерегает в потаенном месте”, как лев, “хватает бедного, увлекая в сети свои” (пс. 10/9; ср.: 12/11.5 и Ам. 8.6). Но они будут отмщены: Бог “из праха поднимает бедного... чтобы посадить его с князьями” (пс. 113/112.7-8; ср.: 72/71.13; 146/145.9; Иов 29.11-12; 31.16-22; Ис. 10.2, 11.4; Иер. 7.6, 22.3). Женевская Библия не гнушалась социального прочтения текстов. Когда Исайя говорит, что Бог грозит не щадить Иерусалим, потому что руки жителей его полны крови, женевское примечание трактует “кровь” как “скупость, обман, жестокость и вымогательство” (1.15)[701].

В период изгнания стремление к отмщению могло породить утопические идеи, которые потенциально имели революционное содержание. Софония видел “смиренных и бедных людей”, которые “взыскуют правды”, взыскуют Господа (2.3). Господь “ниспровергнет живущих на высоте”, — обещал Исайя; — “нога попирает его, ноги бедного, стопы нищих” (26.5-6). Эксплуатация прекратится. “Не будут строить, чтобы другой жил, не будут насаждать, чтобы другой ел” (Ис. 65.22-3; ср. 62.8-9). Исайя в 24-й главе говорит о том, что мир будет перевернут вверх ногами, — слова, подхваченные в Деяниях (17.6), которые стали весьма употребительными в XVII в.

Но заботы о социальной справедливости в Ветхом Завете были ограниченными. С рабами обращались совершенно иначе, чем со свободными людьми. В Исходе (21.20) устанавливалось от имени Господа, что “если кто ударит раба своего или служанку свою палкою, и они умрут под рукою его, то он должен быть наказан”. Но если слуга выживет “день или два... то не должно наказывать его; ибо это его серебро”. Издатели Женевской Библии, шокированные таким установлением, толковали слова “его не должно наказывать” в том смысле, что этот человек не должен быть наказан “гражданской властью; но перед Богом он убийца”. Сэр Томас Эстон в 1641 г. цитировал “старый мятежный аргумент, будто мы все — дети Адама, рожденные свободными; некоторые говорят, что Евангелие сделало их свободными... Они будут обращаться к Писанию, доказывая, что мы все должны жить, трудясь в поте лица”[702].

Хотя Новый Завет служил главным источником текстов о христианской свободе, в Ветхом Завете также неоднократно осуждалось угнетение и восхвалялось освобождение от рабства под игом египетских начальников (Исх. 3.7-9), от рабства и плена вавилонского (Дан. 9-11). “Добыча тирана будет избавлена”, — обещал Господь Исайе (49.25). Подобные образы находили особый отклик у Джерарда Уинстэнли. М. Марсин в 1690-е годы цитировал 1-ю книгу Царств (2.8): Бог “из праха подъемлет бедного, из брения возвышает нищего, посаждая с вельможами, и престол славы дает им в наследие”. “Высок Господь, и смиренного видит, и гордого узнает издали” (пс. 138/137.6). “Перед падением возносится сердце человека, а смирение предшествует славе” (Притч. 18.12)[703]. Для тех, кто терпел гонения, утешением были слова, услышанные ап. Павлом: “Я Иисус, которого ты гонишь” (Деян. 9.5) — и много других текстов, в которых страдания вели к славе. Для латиноамериканских теологов освобождения солидарность с бедными и угнетенными против “фараонов мира сего” является ключевой темой. “Иисус взял на себя бремя, чтобы сделать нас свободными[704].

Библейские тексты, защищающие социальные реформы, цитировались больше радикалами, нежели правителями. Несмотря на утверждение “нет ни раба ни свободного” во Христе (Гал. 3.28), и св. Августин, и Григорий Великий защищали рабство, и последний покупал и владел рабами. Церковь была самым крупным рабовладельцем в начале средневековья. Четыре аббатства, управлявшиеся Алкуином Йоркским, эксплуатировали 20 ООО рабов[705]. В Англии только еретики — от Джона Болла и лоллардов и дальше — напоминали, что в саду Эдемском не было дворянства. Лолларды отказывались приносить присягу, ссылаясь на абсолютный запрет, содержащийся в послании Иакова (5.17). Левеллеры и квакеры опирались на это еретическое наследие.

Ветхий Завет свидетельствует о началах рыночной экономики, которая быстро развивалась в Англии XVI и начала XVII в. “Люди приходят на рынок, как они имели обыкновение приходить на состязания в беге и борьбе”[706]. “Верные весы и чаши от Господа”, — сказано в Притчах (16.11); ложные весы и чаши осуждаются у Иезекииля, Осии, Амоса и Михея. Такие обвинения часто повторялись в столетии, лежавшим между “Двором добродетели” Джона Холла (1565) и “Открытием правды и лжи” Ричарда Фарнсуорса (1653)[707]. Предупреждение, что купцы земные восплачут и возрыдают (Откр. 18.11-18), что богатые восплачут и возопят (Иак. 5.1-6), часто цитировались Коппе и другими радикалами.

Дод и Кливер напоминали своим многочисленным читателям, что Бог “установил переговоры, рынок и обмен для взаимной выгоды обеих сторон”. “Господь все замечает, как ведут себя люди в торговле друг с другом”. Мы должны быть добрыми хозяевами своих владений: если мы храним свои товары, мы сохраним наши свободы”[708]. Вилланство умерло, но должников либо сажают в тюрьму, либо обращают в слуг. Пастор Джорджа Герберта должен был “работать для достижения богатства и поддержания своей жизни”, с тем чтобы “тем самым лучше служить Богу и делать добрые дела”[709]. Послание к Евреям (13.5) привело Уильяма Гоуджа к заключению, что “желание иметь богатство — это не просто жадность, так как человек может с надеждою о нем молиться”[710]. Баниан скоро напишет “Мистера Бэдмена”, чтобы научить благочестивых, как вести себя в этом сложном мире капиталистического рынка.

Существует много путей, чтобы стать богатым, говорил Бэкон, и большинство их отвратительны. Но Джозеф Холл обращался к “богатым гражданам”, говоря им: “Вы можете быть одновременно и богатыми, и святыми”[711]. Мы угождаем Богу, уверяли своих читателей Дод и Кливер, принимая “его дары, когда его щедрая рука протягивает их нам”[712]. “Разве не сказал Бог, что тот, кто не печется о своей семье, хуже неверного?” (1 Тим. 5.8). На предыдущей странице эти авторы осуждали “капризных компаньонов”, которые шутят, что “любое место Писания может служить им так, как они того захотят”[713]. Автор “Призыва дамы” в 1673 г. зашел столь далеко, что заявил: “Любовь к самому себе должна распространяться и на моих ближних”[714]. Милтон говорил что-то похожее.

И все же есть своя логика в отборе библейских текстов комментаторами. Существовало всеобщее согласие относительно того, что перспективы английской экономики улучшатся только тогда, когда в нее будет вложено много усердного труда. “Может быть, они мечтают, что благочестие подобно аллее в саду или галерее в доме, чтобы ходить по ней взад и вперед для удовольствия, а не путь мучений, по которому надо продвигаться, пока не придешь на небо?” Трудолюбие — вот что имеет значение: “богатство, которым плохо управляют, будет потрачено попусту”[715].

Это было особенно верным для “темных углов страны”. Если бы валлийцы работали столь же усердно, как люди в других странах, говорил им Томас Черчярд в 1587 г., они могли бы так же хорошо жить; начало положено, но потребуется долгое время, прежде чем они покончат со старыми обычаями[716]. Роберт Бертон обобщил эту мысль в своей “Анатомии меланхолии”. Англия имеет достаточно сырья; “не хватает только трудолюбия”. Отсюда нищие и бродяги, к которым он не имел жалости[717]. Совет св. Павла “дорожить временем, потому что дни лукавы”, был коммерческой метафорой, как указывает женевское примечание (Еф. 5.16, Кол. 5)[718]. Не только “гражданские чувства”, писал Джозеф Холл, “но и религия обязывает нас к хорошему хозяйствованию... Какой отчет дадим мы своему создателю, если не будем управляться со своим собственным состоянием?” Автор памфлета “Полные обязанности человека” в совершенно иной, постреставрационной атмосфере обращался с подобными призывами к джентльменам признать обязанность улучшать свои владения[719].

Здесь религия была полезной сторожевой собакой. “Тот, кто повинуется Богу с чистой совестью, — говорили Дод и Кливер о четвертой заповеди, — будут чистосердечно работать на своего хозяина” даже в его отсутствие[720]. Священник у Джорджа Герберта подчеркивал, что “национальным грехом этой страны... является праздность”[721]. Ричард Бакстер подхватил эту мысль в своем “Христианском руководстве” (1673): “Праздность является преступлением, которое не следует терпеть в христианских обществах”[722]. Сильвестер в своем переводе Дю Барта с превеликим уссрдием разъяснял. что Бог не пребывал в праздности до творения мира[723]. В трактате “О христианском учении” Милтон собрал тексты, свидетельствующие о важности труда[724]. Протестантизм был столь тесно связан с трудовой этикой, что Ричард Сиббс полагал, что папизм был создан для того, чтобы “поддерживать государственное безделье”[725]. Постоянно указывалось, что дни святых забирают 52 рабочих дня в году. Монахи являлись паразитами-рантье[726].

Постоянный упор на необходимость усердного труда для блага государства помогает нам понять жестокость и черствость людей, подобных Уильяму Перкинсу, по отношению к бродягам и вообще беднякам. Все бедные должны работать на государство, писали Дод и Кливер: благо общества — их благо. Они должны спросить себя, не по собственной ли вине они впали в нищету[727]. Мошенники и бродяги должны быть наказаны. Слуги должны повиноваться своим хозяевам так, как если бы они были величайшими в мире князьями[728]. Даже Фуллер утверждал, что “Эдуард VI был столь же истинно милосерд, когда создавал Брайдуэлл для наказания здоровых мошенников, сколь тогда, когда давал средства Госпиталю св. Фомы для помощи бедным”[729]. Сиббс был не похож на других, когда доказывал, что бедняки имеют право на милостыню[730].

“Проповедь против праздности” также была необычной: она критиковала не только бродяг, но и праздное джентри, что было бы вполне естественно в наших, совершенно иных социальных условиях[731]. Перкинс вполне логично делал то же самое; а Дод и Кливер утверждали, что те, кто отказывается либо сам возделывать свою землю, либо сдавать ее другим, чтобы они ее возделывали, иссушают источники рынка и тем самым обезлюживают деревню[732]. Такие высказывания были довольно редки до тех пор, пока радикалы не подняли их на щит в более подходящей атмосфере революционных 40-х и 50-х годов.

Пуританские и сепаратистские конгрегации, может быть, играли более важную роль в гуманизации и возвышении трудовой этики, чем думали до сих пор. “Близость и соседство подведут, и союз и родство подведут, но милосердие и религия никогда не подведут”. “Если мы примкнем к [благочестивым] из-за их добродетели и достоинств, они не отойдут от нас в дни наших бедствий и тревог”[733]. Такая конгрегация устанавливала торговые связи во времена процветания и обеспечивала социальные гарантии в дурные времена. Бродяги “обычно находятся вне гражданского общества или корпорации, а также вне какой-либо конкретной церкви”. Они находятся вне церкви и государства до тех пор, пока их не вернет туда с помощью трудовой дисциплины и усердной работы[734]. Совсем как ирландцы или американские индейцы.

Дод и Кливер упорно утверждали, что Бог “предпочитает бедных”, и спрашивали: “Почему мы должны давать титулы головорезам и кутилам и их товарищам-бездельникам?”[735]. В Деяниях (4.32-7) имелся один поистине несчастный стих, который описывал общность имуществ в раннехристианской церкви. Это беспокоило некоторых из первых реформаторов, но в печати ему уделялось мало внимания, кроме разве что при высмеивании идеи коммунизма. Мы можем размышлять о том, как Спенсер или Шекспир относились к этому вопросу. Они, кажется, принимали как само собой разумеющееся то, что об этом было сказано[736]; но раннехристианская модель коммунизма получала мало отражения в печати до тех пор, пока диггеры, анонимный автор “Лицемерного тирана и рантеры не вытащили ее на свет[737].

Многие предпочитали подчеркивать слова Христа: “Ибо нищих всегда имеете с собою” (Мф. 26.11). Сэр Томас Браун обвинял тех, кто мечтал об искоренении нищеты, в том, что они забыли это пророчество Христа[738]. “Бедняки”, а не “бедные люди” — это “слово, придуманное джентри”[739]. Казалось, таким способом поддерживалось официальное признание нищеты елизаветинскими законами о бедных и тем самым признавалась его неизбежность. Неразборчивая личная благотворительность могла побудить профессиональных нищих осаждать двери богатых людей. Но ничто не было таким черствым и так скупо подсчитанным, как приходская благотворительность. Бойд Берри цитирует памфлет Артура Дента “Тропа простого человека к небесам” (1610), чтобы проиллюстрировать жалобы пасторов на их тяжелую и безуспешную работу по обучению невежественных нищих и заботе о них: это не для ученого. Берри предполагает, что многие пасторы разделяли желание государства обюрократить благотворительную работу, развенчивая личные подаяния милостыни и заменяя их “помощью бедным”, осуществляемой деканами: такая помощь могла использоваться для введения социального контроля над безалаберными и праздными безработными[740].

Лэтимер проповедовал в 1550 г. на любимую лоллардовскую тему — притчу о богаче и Лазаре, к которой потом вернется Баниан. В 1551 г. Ливер тоже проповедовал от имени бедняков, на этот раз из 12/11-го псалма. Дело протестантизма в сознании людей все еще связывалось с помощью бедным[741]. Эдвард Илтон в своем “Рассуждении о Послании к Колоссянам” (1615) оправдывал существование общества с классовыми различиями в словах, которые на протяжении веков те, кто имел, использовали для утешения тех, кто не имел: “Бог... из различных родов и степеней людей сотворил сладостную гармонию и согласие”. Но людей тем не менее следует “держать в узде с помощью более значительного авторитета или власти... Когда там, где должна царствовать справедливость, растет полынь, а в месте суда — дикость — там и являет себя Провидение Божие, которое мудро выстраивает и располагает все для... сохранения человеческого общества... Лучше тирания, чем анархия... Когда... справедливость и равенство покупаются и продаются... это может повредить нашим душам и засорить их”. Подумайте о том, что виновные будут наказаны в будущей жизни, если не раньше. “Те, кто был бедным и ничтожным в мире сем, здесь будет утешен”. В Послании к Колоссянам (глава 3), перечисление обязанностей магистратов и подданных, мужей и жен, хозяев и слуг, помогает опровергнуть “анабаптистскую фантазию, что все различия между людьми среди христиан уничтожены”. Богатые, однако, не должны поддаваться чувству вины: “Труды милосердия не угодны Богу, когда... они являются результатом уколов желчной совести... Мы должны питать нежную сердечную любовь ко всем”[742].

Томас Мэнтон 38 лет спустя был почти столь же самодоволен, рассуждая о запрещении “взирать на лица” (Пак. 2.1-4). “Существует уважение к богатым, хотя и злодеям, — говорил он. — Великие мира сего пользуются уважением благодаря занимаемому им месту”. Он был менее красноречив в отношении слов Иакова: “Послушайте, вы, богатые: плачьте и рыдайте...” (Иак. 5.1)[743].

Пуританин Ричард Бернард использовал свои комментарии на книгу Руфь для того, чтобы защищать бедных против праздных джентри, а также против неисполнения законов[744]. В изданном посмертно трактате Ричарда Стока “Ученые... комментарии на... Малахию” (1641) стихи 8-11 из 3-й главы послужили основой нападок на присвоивших церковные владения и на передачу церковных владений светским лицам, но в то же время защищается взимание десятины везде, кроме крупных городов. Сток — ректор церкви Всех святых на Брэд Стрит в Лондоне, приходской церкви Милтона, — был знаменит тем, что критиковал неравное обложение налогами в пользу бедных. Он проклинал ростовщичество, выжимание рент и классовые предрассудки судебной системы. Пророк Малахия (4.3) дал ему возможность объявить, что “Господь часто низвергает злых, врагов ему и церкви его, руками своей церкви”, которая повергнет их в прах[745]. Милтон сказал нечто очень похожее в своем трактате “О христианском учении”[746].

Уильям Уолвин в шуточной исповеди, которую он приписывал Томасу Эдвардсу, заставил этого великого гонителя признать свой “низкий страх, что простые, неученые люди будут стремиться к знанию иным путем, чем по которому направляем их мы, ученые”. Ибо “если они станут учить друг друга... мы потеряем наше господствующее положение единственных толкователей доктрины и дисциплины”[747]. Радикалы вроде Уинстэнли и Коппе не упускали случая подчеркнуть и расширить подобные тексты[748]. “Я приказываю тебе, освободи Израиль”. “Так как Писание угрожает несчастьями богатым людям... несомненно, эти угрозы осуществятся в реальной жизни, и они будут низвергнуты отовсюду”. “Восходит солнце, настает зной, и зноем иссушает траву, цвет ее опадает... так увядает и богатый в путях своих” (Иак. 1.9II)[749].

Алхимик и сочувствующий рантерам Лайонел Локиер в 1652 г. опубликовал балладу от имени бедняков. В ней он нападал на святых, которые считали “всех, кто придерживался общности”, рантерами. Но

Кормить голодных и одевать нагих —

Это работа, которую они ненавидят.

 

В действительности “рантерский грех” совершается тогда, Когда один мятежно тратит то,

В чем нуждается его собрат по творению.

Но святые часто делают это[750].

 

Левеллеры и другие радикалы выступали против “сервильных обязательств” вроде копигольда, добиться отмены которого они пытались, и обычая первородства, который вел к консолидации владений в руках немногих за счет многих. Слова “прирожденное право” и “наследие”, которые восходят более всего к истории Исава и Иакова, связывались в XVII в. с землей. Банианы, как и бесчисленное множество других крестьянских семей, распродавали участки земли из поколения в поколение. В “Путях Странника” Христиан ищет “наследия, лежащего на небесах”, надеется заселить “царство великого изобилия”, где он будет иметь свой собственный дом и все его материальные нужды будут удовлетворены[751].

II

В одной из последних книг, опубликованных Банианом, “Адвокатская защита Иисуса Христа” (1688), он писал о “человеке в Израиле”, которого нищета заставила продать свою землю. Однако Господь “сохранил для себя право на землю”, и в год юбилея она была перераспределена[752]. В книге Левит юбилей — это “день примирения,... радостный прилив свободы”. У Иезекииля (глава 46) это “год свободы”. Когда случался юбилей — через каждые 50 лет — рабы-слуги и рабы-должники получали свободу; земля и дома, которые были проданы, возвращались к своим прежним владельцам[753]. Джервейз Бэбингтон в 1604 г. предлагал, чтобы принцип юбилея — принцип перераспределения — применялся во время чумы и недорода[754]. Ричард Сиббс описывал год юбилея как “день возвращения всего”. “Это был благоприятный год для слуг, которые содержались в рабстве и очень тяготились своими оковами. Когда приходил год юбилея, их всех освобождали... Свобода от оков — это сладостная весть... Христос делает нас свободными”[755]. Бэрроу хотел, чтобы светский патронаж отменили без компенсации, вместе с присвоенными десятинами. “О, что за радость, что за юбилей, что за счастливый день был бы для всей страны![756]

Наступление 1600 года побудило Роберта Понта осудить “поддельный юбилей, отмечаемый в Риме”, и противопоставить ему “истинный юбилей и духовную свободу, купленную для нас нашим Спасителем Христом” — “отпущение духовного долга греха”. Это новое определение юбилея имело дополнительное преимущество — отказ от грязных, папистских, собирающих деньги индульгенций, но и оно и не поощряло ложных надежд на перераспределение земли. Понт верил, что “последний день” приближается[757]. Автор популярного изложения работы Нэпира об Откровении, опубликованного в 1641 г. как “предмет, весьма подходящий к настоящему времени”, заявлял, что четыре ангела в 14-й главе Откровения разделяют последний век юбилеями, которые следуют один за другим с интервалами в 49 лет[758].

Проповедники, читавшие проповеди по случаю поста, также признавали связь юбилея с Тысячелетним Царством. Шотландец Джордж Джиллеспи, проповедуя в палате общин 27 марта 1644 г., говорил о “принятом годе израильского юбилея и дне отмщения антихристу”, который “ныне приближается, и уже недалек”[759]. Уильям Рейнер пять месяцев спустя вслед за Нэпиром так цитировал Откровение (11.15): “И седьмой ангел вострубил [юбилей], и раздались на небе громкие голоса, говорящие: царство мира соделалось царством... Христа”, так как антихрист низвержен[760]. В феврале 1649/50 г. Вейвасор Поуэлл заявил, что “нынешний, 1650-й год... должен стать годом юбилея для святых”, согласно интерпретации “самых благочестивых авторов, писавших о Данииле”[761]. Баниан, как кажется, приравнивал юбилей к Судному дню, который ожидал в ближайшем будущем[762].

Околодиггерский памфлет “Свет, воссиявший в Бекингемшире” (декабрь 1648), давая довольно либеральную интерпретацию 25-й главы книги Левит, заявлял, что “в Израиле, если человек был беден, существовала общественная поддержка и фонд, чтобы помочь ему подняться. И так было бы со всеми епископскими землями, лесами и коронными землями, если бы предателипарламентарии не роздали их друг другу и не пустили [в страну] для поддержки себе никому не нужную вещь, называемую королем. И каждые семь лет вся земля предоставлялась бедным, сиротам, вдовам и странникам, и от каждого вида урожая им разрешалось иметь часть”[763]. Уильям Эспинуолл в 1656 г. призывал к списанию всех долгов после семи лет в соответствии с ветхозаветным законом, который будет единственным авторитетом в Тысячелетнем Царстве [764]. Гаррингтон осторожно указывал, что его аграрный закон точно списан с библейского закона о юбилее, который сохранял “необходимый баланс” собственности[765]. Но слово это стало использоваться и в более свободном смысле для того, чтобы обозначать моменты освобождения. Милтон называл отстранение архиепископа Лода “настоящим юбилеем и воскресением государства”[766]. Уильям Чемберлен дал название “Юбилей Англии” стихотворению, славившему реставрацию Карла II[767].

Главная концепция юбилея сводилась к тому, что земля принадлежит Богу, а еврейский народ является просто его арендатором; любые продажи земли были ограничены периодом, заканчивающимся следующим юбилеем (Лев. 25.10-17). Это препятствовало аккумуляции земли в немногих руках, как предлагалось в аграрном законе у Гаррингтона. Локк поддерживал точку зрения, что земля принадлежит Богу; законный собственник обязан поддерживать нуждающихся из того, что она производит. Если собственник не возделывает землю, которую он занимает, те, кто терпит нужду, имеют право захватить ее — право, которое осуществляли диггеры. В “Примечаниях” Диодати объявлялось, что земля “должна постоянно обрабатываться теми, кому Бог ее дал”[768]. Можно представить себе силу этой идеи для английских крестьян, когда их земля у них отнималась (см. выше, глава 5).

Мэтью Генри в 1706 г. писал, что когда существовал юбилей, “ни один народ не был столь уверен в своей свободе и собственности (этой славе народной), как Израиль”. Но отмечал при этом, что возвращение земли в год юбилея вело к скидке прежней продажной цены на землю (Лев. 25)[769]. Здесь мы оказываемся в мире нонконформизма XVIII в. Но идея юбилея выжила. “Разве не был еврейский юбилей уравнительной схемой?” — спрашивал шотландский рад икал.^сторо н ни к Американской революции Джеймс Муррей в 1775 г.[770] Юбилей играл большую роль в сочинениях Томаса Спенса, которые был “бесплатным адвокатом лишенного наследства семени Адамова”. Для него и его последователей юбилей рождал милленарийские ассоциации. Спенс в 1795 г. написал “Песнь, которую следует спеть на конец угнетения или установление политического милленниума, когда не будет ни лорда, ни лендлордов, но человек и Бог станут все во всем”.

Чу! Звук трубы

Провозглашает на всю землю вокруг

Юбилей...

Этот юбилей

Отпускает всех на свободу...

Так станем радоваться[771].

 

“Юбилей” был использован Уильямом Бенбоу для проведения национальной забастовки, “великого национального праздника”[772]. “Сэр Уильям Кортеней”, лидер “последнего восстания сельскохозяйственных рабочих” в 1838 г., говорил своим последователям, что “должен прийти великий юбилей, и мы должны быть вместе с ними”. “Я иду к юбилею”. Кортеней был своего рода милленарием[773]. Подспудная традиция, шедшая от XVII в. и опять проявившаяся в конце XVIII и в XIX вв., все еще нуждается в серьезном исследовании [774]. В наши дни министр культуры Никарагуа, сам священник, докладывает о разговоре с крестьянами, в котором один из них сказал: “Святой, или юбилейный год теперь означает, что люди едут в Рим, чтобы помолиться в церквах и получить папское благословение. Но святой год должен стать аграрной реформой и социализацией всех средств производства”. Другой крестьянин добавил: “Святой год — это то, что было сделано на Кубе”[775].

III

В юбилее видели лекарство для тех тысяч семей, которые — как Банианы — должны были продавать землю, чтобы сводить концы с концами[776]. Связанной с этим проблемой в традиционном обществе Англии XVII в. было ростовщичество. Историки много обсуждали проблему ростовщичества в Англии, начиная с Вебера и издания Тоуни книги сэра Томаса Уилсона “Рассуждение о ростовщичестве”; я не буду ничего добавлять. Но эти проблемы также были связаны с древним Израилем. В той же самой главе книги Левит, где говорилось о юбилее, было записано, что ростовщический процент не должен взиматься с бедных (25.36), и повторялся запрет Бога, высказанный в Исходе (22.25). Ростовщичество было позволительно только по отношению к чужеземцам (Втор. 25.19-20). Иезекииль думал, что ростовщики должны "смертью умереть" (18.8, 13, 17; 22.12). “Остави нам долги наши, — сказал Христос, — как и мы оставляем должникам нашим” (Мф. 6.12). Согласно женевским примечаниям, слуга, который списал половину долгов своего хозяина, был виновен в “дурном деянии... как настоящий вор”.

Новый Завет не запрещал практику, которая возникла пятнадцатью столетиями позже. В Англии XVI и XVII вв. займы были важны для мелких держателей земли, чтобы дотянуть до нового урожая, для независимых ремесленников и мелких торговцев был нужен капитал, чтобы выжить. Это то “ростовщичество”, которое более всего беспокоило проповедников, обсуждавших его[777], а не нужды крупных купцов-экспортеров, которые имели в виду экономисты. Такой человек дела, как Бэкон, указал на необходимость заемного капитала для осушения болот, а также для торговли с дальними странами.

Существовала серьезная оппозиция ростовщичеству, начиная с Кроули[778], теологов вроде Джона Юдалла, Джона Джуэла[779], епископа Сэндерсона[780], сатириков вроде Джозефа Холла[781], экономистов вроде сэра Томаса Колпепера [782], поэтов вроде Джона Марстона и Генри Воугана (“Оберегайте грязь, и держите поближе к себе блестящего идола, и прелюбодействуйте с золотом”)[783]. Большой скандал поднялся вокруг Мэтью Хаттона, декана Иорка, которого в 1580-х годах уличили в ростовщичестве, а также в любви к папистам[784]. Вероятно, важным фактом является то, что к этому времени относятся многие сообщения о значительном увеличении дел о ростовщичестве, проходящих в церковном суде Йоркской епархии[785].

Часто прибегали и к казуистике. Дод и Кливер думали по поводу восьмой заповеди, что тот, кто занимает, должен отплатить заимодавцу и что последний должен принять процент “как милостивый плод Божией любви”[786]. Уильям Гаррисон в своем “Описании Англии” (1587) говорил, что ростовщичество было настолько обычным, что “глупцом считался тот, кто одалживал свои деньги за просто так”[787]. Томас Эдамс в 1619 г. сказал о ростовщичестве: “Книги написаны для того, чтобы оправдать его”, хотя самого Эдамса это не удовлетворяло[788]. Ростовщичество “не должно теперь называться грехом, — иронизировал в 1623 г. Томас Скотт, — оно оправдано с церковной кафедры и таковым больше не является”[789]. Ричард Бернард четыре года спустя признавал, что о ростовщичестве придерживаются “такого мнения, что оно в каком-то смысле законно”[790]. Роберт Бертон рассматривал ростовщичество как распространенное явление и допускал, что к некоторым видам его следует относиться снисходительно[791]. Пол Бэйнс, преемник Перкинса в церкви св. Андрея в Кембридже, указывал в своем “Комментарии на Послание к Ефесянам”, что ростовщики, подобно астрологам и алхимикам, не являются производящими членами общества[792]. В 1634 г. Джон Блэкстон суммировал дело, поднятое библеистами против ростовщичества, цитируя более четырех десятков текстов против него. “Ростовщик грешит идолопоклонством”, так как корень последнего — любостяжание (Еф. 5.5, Мф. 6.24, 19.8). Он цитировал утверждение Уизера, что лендлорды являются захватчикамиростовщиками[793]. Натаниель Хоумс в памфлете “Ростовщичество — это несправедливость” (1640) отверг защиту Эймсом некоторых видов ростовщичества в его труде “Совесть вместе с властью и причины этого” (английский перевод 1939 г.)[794].

Тем временем ветхозаветный запрет на ростовщичество подтачивался дальше из-за упора протестантов на мотивы индивидуальной совести, которую, как объявлял Перкинс, не может связать ни один закон[795]. Он и Локк сделали грех ростовщичества внутренним делом: он зависел от того, какие чувства испытывал ростовщик по отношению к нему. В отдаленной перспективе давление общества оказалось решающим. Но противоречивость комментаторов, их желание различать между “кусающимся” ростовщичеством и ростовщичеством более терпимым относится не только к двусмысленностям Библии, но и к различным социальным интересам вовлеченных в это дело англичан. Селден весьма язвительно проезжался на счет проповедников, осуждавших ростовщичество, которое закон разрешал[796].

Два примера. Отец сэра Саймондса Д’Юэса делал деньги, давая их под проценты, но стал горько в этом раскаиваться. Сам сэр Саймондс считал ростовщичество незаконным[797] и в ноябре 1641 г. настаивал на употреблении слова “ущерб” вместо “интерес”, когда был назначен заем для завоевания Ирландии — дело, которое Д’Юэс одобрял[798]. (Акт 1624 г. отошел от Библейского запрещения путем использования слова “ущерб”.) Джон Милтон был сыном нотариуса, чьи профессиональные занятия включали дачу денег взаймы, и он, как видно, неплохо с этим справлялся, так как смог финансировать своего сына, жившего в относительной праздности в течение многих лет. Джон Милтон думал, что дача денег взаймы не более предосудительна сама по себе, чем любой другой вид гражданского соглашения. Но он признавал, что это спорный вопрос. “Назначать повышенные проценты — это нарушение справедливости, — писал он. — И если заем сделан бедным человеком, любой процент чрезмерен”[799].

Итак, для Милтона, как и для Перкинса и Локка, ростовщичество из главного и спорного вопроса превратилось в вопрос нравственно нейтральный — оно было плохо, если использовалось против бедных или если им злоупотребляли, но, возможно, позволительно в интересах заморской торговли или осушительных работ, что являлось равно полезным для национального процветания. Ко времени Локка уже не было больше нужды объяснять позицию Библии в этом вопросе[800]: она была просто забыта. Но в результате реформа закона о долгах всегда занимала видное место в радикальных программах, от левеллеров до людей Пятой монархии и квакеров[801].

 

7. Политические различия и гражданская война; свобода и распущенность

Я дал тебе царя во гневе Моем и отнял — в негодовании Моем.

Ос. 13.11. Это говорит Бог

Все воды могучего бурного моря Не могут смыть елея с царя-помазанника...