Ибо полемика — это гражданская война пером, которая, раз начавшись, вскоре заставит обнажить шпаги.

The Duke ofNewcastle, цит. по AJS. Turberville, A History of Welbeck Abbey and its owners (1938–9), I, pp. 173–4.

Все диспуты, добавлял герцог, следует ограничить стенами университетов, а книги по спорным вопросам должно писать только на латыни, чтобы не возбуждать простых людей перебранками.

I

Несколько лет назад ряд историков выступили против того, что, как они полагали, было вигской легендой о двухпартийной борьбе, которая велась в парламенте между правительством и оппозицией. Эта легенда, как они правильно думали, является анахронизмом. Но некоторые ударились в противоположную крайность, утверждая, вопреки всякой очевидности, что существовало согласие между членами политической нации по основным конституционным и религиозным вопросам; они по существу игнорировали огромное большинство мужчин и женщин, которые не были включены в "политическую нацию". Историки "ревизионисты" соглашаются, что перебранки случались, но они не касались принципиальных конституционных или религиозных проблем; скорее они происходили между разными придворными группировками и объяснялись соображениями материальной выгоды и карьеры. Это было запоздалым применением метода Нэмира, который дал полезные результаты в истолковании политической жизни середины XVIII в. и опроверг вигское понимание. Но возможность применения метода Нэмира к началу XVII в. никогда не была убедительно доказана. Существует лишь порочный круг допущений. Сначала вы допускаете, что в тот период не существовало принципиальных конфликтов; затем вы "нзмиризируете" политику и политиков; затем вы заявляете: это показывает, что принципиальных проблем не существовало. Что и требовалось доказать.

Существуют поверхностные свидетельства, которые способны поддержать "ревизионистскую" точку зрения. Если вы рассмотрите то, что люди высказывали в печати, в парламенте и в других случаях, вы увидите, что согласие преобладало и в государстве, и в церкви. Простое социальное объяснение этого было дано Яковом I: "Если бы не было короля, о них [джентри] заботились бы меньше, чем о других людях”[193]. "Ревизионисты" игнорируют противоречия, которые пронизывали это общество. Сэр Роберт Коттон, подобно Якову, сознавал это, когда в 1628 г. настаивал, чтобы члены собранного в то время парламента продолжали выступать против королевского фаворита герцога Бекингема, но делали бы это предельно осторожно, чтобы не зайти слишком далеко и не вызвать народное восстание[194]. То, что такой мятеж был близок, подтверждают несколько иностранных послов в 1620-х годах. На него "надеялся" сэр Саймондс Д'Юэс в 1622 г.[195], но он писал свой дневник шифром. Приватные мысли членов парламента важнее их публичных слов на официальных собраниях.

Как только мы заглянем за ширму лояльного пустословия, станет ясно, что существовали фундаментальные, принципиальные разногласия среди правителей, а также между правителями и управляемыми. В книгах, подобных исследованию: Peter Lake, Moderate Puritans and the Elizabethan Church: Presbyterianism and English Conformist Thought from Whitgift to Hooker (1988) — подчеркнута важность религии. В книге: Richard Gust, The Forced Loan and English Politics, 16261628 (Oxford U.P., 1987) — сделано то же самое в отношении парламентской политики. В весьма содержательном коллективном труде, изданном в 1989 г.: Richard Gust and Ann Hughes (ed.) Conflict in Early Stuart England: Studies in Religion and Politics — окончательно вскрыта несостоятельность ревизионизма в глазах молодого поколения историков. Джохан Соммервилль в книге Politics and Ideology in England, 1603-1640 (1986) вернул идеологические принципы в центр исторического полотна. Джеймса Холстена можно поздравить с тем, что он исследовал народную поэзию, основанную на Библии, о которой знал Гардинер, но которую игнорировали ревизионисты. Холстен открыл "коллективную, рационально обоснованную политическую оппозицию" за внешне случайным убийством герцога Бекингема Джоном Фелтоном. Он цитирует поэму, где говорится, что многие называют Бекингема "Аханом нашего английского Израиля", и другую, которая заставляет Фелтона приводить слова Аода, который убил Еглона, царя Моавитского (Суд. 3.15-21), и Финееса, который стоял в ущелье, — часто упоминаемого народного героя, которого можно сравнить с Горацием, охранявшим мост[196]. Мы должны различать между тем, как люди считали возможным выражаться, т. е. между их общепринятым языком с одной стороны и их действиями — с другой. Их язык часто был Эзоповым языком: смысл высказывания значительно отличался от формального значения слов. Чтобы убедиться в этой возможности, не нужно делать больших интеллектуальных усилий или будить свое воображение. Здесь может помочь взгляд на историю Восточной Европы последнего десятилетия.

Библия давала обширный материал для пользования этим двойным языком. Англичане в XVII в. знали свою Библию очень хорошо и могли передавать идеи через ассоциации, которые утеряны в нашем безбожном веке. Румынский священник Ласло Токес умудрялся при Чаушеску развивать перед своей конгрегацией политические идеи, проповедуя о Навуходоносоре и других злых правителях. Поскольку большинство Библий в Румынии было уничтожено, похоже, что доносчики, присутствовавшие в конгрегации, могли упустить некоторые из его искусных аргументов[197]. Подобные же трюки использовались в Англии XVII в.

Английская протестантская традиция, твердо основывающаяся на Библии, восходит к Эдуарду VI ("доброму царю Иосии") и Елизавете как типам праведных правителей, к императору Константину как типу христианского монарха. Но даже к концу правления Елизаветы в ее Совете уже возникли разногласия и сомнения в чистосердечной приверженности королевы к тому виду протестантизма, который исповедовали некоторые из ее подданных. Елизавета была принуждена разрешить казнь Марии, королевы Шотландской; она очень усердно старалась избежать войны с Испанией; разгром испанской Армады произошел благодаря частной предприимчивости в той же мере, что и правительственным приготовлениям.

При Якове I праведность монарха подверглась еще большей критике, поскольку этому королю явно не удалось возглавить европейских протестантов в час испытаний. Но люди могли быть по крайней мере уверены в протестантизме Якова: он осудил папу как антихриста. Карл не делал даже таких заверений. Влияние сначала Бекингема, а затем королевы Генриетты-Марии и архиепископа Лода казалось зловещим, как и поведение короля по отношению к Шотландии, где он восстановил конфискованную собственность церкви, а также усилил власть епископов и ввел молитвенник, который являл собой уступку папизму. Библия учила повиновению праведным правителям. Но по крайней мере Ветхий Завет не внушал сомнений по части того, какого обращения заслуживают цари-злодеи. Каков был критерий злодейства? Грехи, которые специально подчеркивались в примечаниях на полях Женевской Библии, — это идолопоклонство и угнетение. Папизм был идолопоклонством по определению, и от папистов ожидали преследований. Так что пристрастие Карла к папизму (возможно, приписывавшееся ему) открывало его для самой широкой критики.

Те, кто критиковал Якова, могли нападать на его министров и фаворитов, особенно на Бекингема и его папистских родственников. Члены парламента попытались сделать то же самое при Карле. Но король заставил их раскрыть карты. Он тесно связал себя с Бекингемом и лично опекал и продвигал таких клириков высокого полета, как Монтегю и Мэнуоринг. После роспуска парламента в 1629 г. он взял на себя полную ответственность за правительственную политику. Критики в Англии или в Шотландии все еще старались различать между королем и его дурными советниками. Но в Шотландии это едва ли удавалось, так как Карл опять-таки взял на себя личную ответственность за правительственные решения; а английские политики внимательно следили за тем, что происходит в Шотландии.

Шотландские пресвитериане прилежно изучали Библию: их Национальный Ковенант носил глубоко библейский характер[198]. Нокс установил прецедент осуждения неправедных королей и особенно королев; а в Англии в течение одиннадцати лет личного правления Карла люди читали свои Библии и в то же время следили за тем, что происходит в Шотландии. В Библии они находили восхваление праведных царей; но они встречали также тревожившее их умы разделение: черное — белое, или — или. Тот, кто не со мною, — против меня. Люди размышляли над тем, что, может быть, следует обвинять не только королевских дурных советников — хотя, конечно, в первую очередь их. Возможно ли было предположить, что сам Карл настолько находился под влиянием своей Иезавели, что также был достоин осуждения?

В подцензурном обществе Англии XVI и XVII вв. те, кто более всего хотел общаться, обсуждать, лучше всего знали Библию. Библия была тем, что они больше всего хотели обсуждать, ища в ней руководства к богослужению, более всего угодному Богу, в обществе, которое сбросило одну форму и — как некоторые думали — еще не установило для себя новую, лучшую. Поскольку церковь и государство были единым целым, религия стала политикой, а Библия — учебником и того, и другого. Слова Библии направляли в определенное русло то, что люди думали об обществе и его установлениях. Отсюда ожесточенные ссоры, которые происходили во время Реформации по поводу того, означает ли слово "церковь" национальную, или международную организацию, или местную конгрегацию. В 1633 г. два юнца из Сомерсета, у которых возникли неприятности из-за того, что они разбили стекла в церкви, играя в мяч, защищались, вопрошая: "Где находится церковь? Церковь находится там, где собирается конгрегация, хотя бы это было на маяке на вершине холма Куанток”[199]. Это теологическое замечание могло быть не более чем уловкой с целью выйти из затруднительного положения; но их искушенность заставляет предположить, что они вращались в кругах, где такие идеи были известны. Десятью годами позже Роджер Уильямс подобным же образом противопоставлял "церковь из мертвых камней, приходскую церковь" и "любую истинную Божию церковь, состоящую из живых и верующих камней". Квакеры подхватили ту же радикальную традицию, когда настаивали на том, чтобы говорить: "дом с колокольней" или "дом из камня", чтобы отличить его от "истинной Церкви Божией"[200]. Если менялись концепции, то слова Библии заменить было нельзя: надо было менять их значение.

Подобные же проблемы возникали со словом, которое в Дозволенной Версии Библии переводилось как "рукоположив" (Деян. 14.23). Шотландец Джордж Джиллеспи вызвал смятение в Вестминстерской ассамблее богословов, когда в 1644 г. сказал, что слово, переведенное как "рукоположив" "епископамипереводчиками... на самом деле означает "призвав" и вводит народное голосование для избрания своих старшин"[201]. Это открывало дверь к независимости конгрегации и трудно сочеталось с фактом существования национальной церкви.

Дела шли относительно легко, пока церковь осуществляла эффективный контроль и еретики держались в подчинении, если нужно — путем насилия. Еретики же всегда апеллировали к Библии; когда Библия стала доступной на английском языке, сохранение единомыслия становилось все более и более затруднительным. В XVI и XVII вв. шла борьба за главенство в деле перевода Писания. Потому что, если нет признанного официального перевода, нет "Дозволенной версии", обращение к Библии фактически становится обращением к индивидуальным читателям Слова Божия. Джон Дэвис из Херефорда подвергал критике то, что он считал предубеждением в переводе Писания: Ибо узнают они лишь о себе и о своей гордыне, Не то, что говорит Твое Слово, но что говорят их ошибки[202].

Неофициальные руководства по переводу Библии, библейские словари и симфонии, стихотворные переложения Писания публиковались в начале XVII в. в значительном числе: на них, несомненно, был большой спрос, особенно среди людей "среднего сорта"[203].

Так Библия стала полем битвы. Для тех, кто хорошо ее знал, разумный отбор мог подкрепить желаемые ответы на многие вопросы. Вы могли найти защиту статус кво — "существующие же власти от Бога установлены" (Рим. 13.1); но вы могли найти также суровую критику царей, аргументы в защиту прав бедняков, нападки на ростовщичество[204]. Вы могли найти оправдание массовой резни язычников и идолопоклонников; для примера см.: Ис. Нав. 6.20-21, 8.21-6, 10.28-41, 12 passim. Плохими царями в Ветхом Завете были обычно такие цари, которые щадили идолопоклонников. В средние века церковь находила оправдание как святой нищете, так и крестовым походам против неверных. "Ведуньи не оставляй в живых", — говорил многократно цитирешавшийся текст в XVII веке, когда скептическое отношение к ведовству и преследованию ведьм было уже высказано[205].

Библия могла предоставить такие коды, с помощью которых новые или непопулярные идеи могли быть выражены с наименьшим риском. Для норичских лоллардов в начале XV в. имя Каиафа служило обозначением епископов; Абрахам Фронс в 1596 г. писал, что "Каиафы распаляются и берут на себя слишком много, словно прелаты". "Добродетельный Иосия" был образцом для королей, и долго оставался таковым[206]. В 1648 г. автор книги "Persecutio Undecima" писал о пуританах: "Они усвоили лицемерный язык... искажая фразы из Писания, чтобы таким путем лучше понимать друг друга"[207]. Известным историям могла придаваться новая, аллегорическая значимость. Как мы увидим, Каин и Авель, антихрист и Самсон могли совершенно по-разному пониматься различными людьми, различными группами. Некоторые нонконформисты соглашались на параллельные принятым государственной церковью оценки; другие больше сосредоточивались на своих разногласиях с установленным пониманием, чем на параллельных решениях.

Внешне невинное утверждение могло нести в себе гораздо больше того, что говорили слова. "Иуда был первым епископом", — писал лорд Брук с обманчивой простотой[208]. Гоббс повторил это, осторожно дав ссылку на Деяния (1.20)[209]. Он писал также: "Что касается поддержания жизни Спасителя и апостолов, мы читаем только, что они имели кассу (которую носил с собою Иуда Искариот) и что апостолы, которые были рыбаками, иногда занимались своим ремеслом"[210]. К его исторической точности невозможно придраться. Но подразумевает он то, что духовенство должно трудиться, чтобы зарабатывать себе на жизнь, а не собирать десятину со своих прихожан. Пастору, который читал Гоббса, уже нелегко было заявлять о своем божественном праве на десятину. Баниан говорит, что Христовы "малые сии... это не джентри; они не могут вместе с Понтием Пилатом говорить по-древнееврейски, по-гречески и полатыни"[211]. И опять, утверждение это будет точным, если мы примем, что "Христовы малые сии" — это члены Баниановой церкви. И все же истинным намерением его было с презрением отвергнуть джентри, пасторов Англиканской церкви и университеты, где они обучались, вместе со всем их классическим образованием, единственной целью которого было отличить своих выпускников от простых людей. Джордж Уизер деликатно намекнул на то, что он не одобряет нападки на церковные поучения, описывая действия Иисуса в Иерусалиме:

Он домом своим завладел,

Изгнав оттуда торговцев;

И хотя священники были в страшном гневе,

Он говорил там свои поучения[212].

 

Многое можно было сказать путем отрицания. Возьмем, например, посвящение Чарльзом Херлом своей книжки "Падение Ахава из-за лести его пророков" (1644) безупречному англиканину Томасу Фуллеру: "Если кто-либо истолкует то, что (в соответствии с текстом) было сказано о царе Ахаве и Иезавели, как имеющее отношение к нашему грозному суверену и его супруге... то это весьма далеко от целей автора". Он создавал возможность такого истолкования, отрицая ее.[213]

Конрад Расселл приводит подобную же историю о докторе Роберте Дженисоне, которого обязали произнести проповедь о послушании, потому что подозревали его в причастности к пуританизму. Он взял традиционный текст из Послания к Римлянам (13.1): "Существующие же власти от Бога установлены", но отклонился от темы и стал говорить о победе царя Асы над эфиопами, происшедшей потому, что он сбросил с пьедесталов идолов, и цитировать 33-й псалом (16): "Не спасется царь множеством воинства". Он сказал, что говорил только о слабости человека без Бога[214].

Когда Милтон писал: "Привет тебе, о брачная любовь... которой наслаждались святые и патриархи" (PL.IV. 750-62), то слово "патриархи" превращало это из хвалы единобрачию, принятому в Англии, в скрытую защиту полигамии. Милтон завершил свой "Скорый и легкий путь к установлению свободной республики", последнюю и отчаянную попытку воспрепятствовать реставрации монархии в 1660 г., ссылкой на Конию: "Хотя у меня нет никого, к кому я мог бы воззвать, но я восклицаю вместе с пророком: о, земля, земля, земля, дабы сказать самой почве, что Бог предназначил Конии и семени его навечно". Что он имел под этим в виду, было ясно тем, кто знал свои Библии и Женевские объяснения к ним. Кония — это презрительное прозвище Иехонии, идолопоклоннического царя Иудеи, который (по словам Женевских примечаний) "был справедливо лишен своего царства", когда был изгнан в Вавилон (Иер. 22.24-9). Милтонов Кония — это Карл I, "презренный и разбитый идол". "Он и его семя" были "брошены в страну, которую они не знали". "Никто уже из племени его не будет сидеть на престоле Давидовом и владычествовать в Иудее". Милтон, возможно, вспоминал, как его бывший приходский пастор Ричард Сток заявлял, что "ссылка и изгнание... это знак и доказательство... гнева и ненависти Бога"[215].

Когда мы читаем книги XVII в., мы можем многое упустить, если не будем постоянно заглядывать в библейские сокращения и коды. Майкл Уилдинг, более чуткий, чем большинство критиков, к тем политическим обстоятельствам, в которых приходилось писать Милтону, недавно указал, что слова "и еще раз" в начале "Люсидаса" не означают, что "он не в первый раз выступает с незрелым сочинением". Милтон намекал на "особое революционное значение Послания к Евреям (12.25-7): 'Еще раз поколеблю не только землю, но и небо'. Слова 'еще раз' означают устранение тех вещей, которые колеблются". Слова "и еще раз" приписывались "Глаголющему с небес", что было явной отсылкой к Аггею (2.7). Уилдинг утверждает, что "это является ключом к тому, как читать обвинения, предъявлявшиеся Милтоном продажному духовенству и учебным заведениям 1630-х годов" [216]. Такое прочтение меняет наше понимание поэмы.

Большинство проповедников, напоминает профессор Коуп, "обращались к политике метафорически, если вообще обращались, так чтобы власти не имели достаточных оснований для преследований"[217]. Они могли опираться на знание своими читателями Писания или на доступность Библии для членов духовных конгрегации. Мудреные вопросы несли в себе не только социальное и политическое, но и теологическое содержание. Лолларды находили глубоко разрушительные места в Библии[218].

Роберт Кроули в 1550 г. опубликовал трактат против крестьян, которые подняли мятеж в предыдущем году; но в нем он напомнил читателям, что Бог наказал фараона и Навуходоносора за их тиранию[219]. Когда люди, стоявшие вне политической нации, начали изучать Писание, стало все труднее сохранять единую официальную интерпретацию.

В елизаветинских поучениях, которые не проповедовавшие до того пасторы собирались регулярно читать перед своими конгре­гациями, во всю использовалась Библия, чтобы учить пассивному повиновению. "Поучение против непослушания и своенравного мятежа" утверждало, что все короли, королевы и другие правители специально назначены Божиим указом; мятежник хуже, чем самый плохой царь. Оно приводило пример Давида, дабы подчеркнуть, что ни исключительная добродетель, ни высокое положение, ни расположение Бога не могут оправдать мятеж, даже против заведомо злого царя Саула. Давид был "таким хорошим подданным, что покорялся даже такому злому царю"[220]. В Деяниях (5.29) сказано, что "должно повиноваться больше Богу, нежели человекам"; "Поучение о послушании" позволяет не повиноваться королям или магистратам только "если они прикажут нам делать что-либо противное заповедям Божиим". Но даже и тогда мы должны не сопротивляться, а "терпеливо переносить все поношения и несправедливости, вручая суд над нами одному Богу"[221].

II

После 1560 г. в примечаниях на полях Женевской Библии появились толкования, отличавшиеся от тех, которые содержались в Пастырских наставлениях; кроме того, Женевская Библия была дополнена переводами бесчисленных комментариев и проповедей Кальвина, относившихся к библейским книгам. Поскольку Кальвин жил в республике, он мог себе позволить выражать более мятежные чувства, чем английские богословы. Нет ничего, писал Кальвин, "более пагубного, чем испорченный и злой властитель, который распространяет свою испорченность повсюду и отравляет все вокруг"[222]. В его комментариях на книгу Даниила не раз говорится о необходимости подчинения "земных властителей" Богу[223]. В своих комментариях на Псалмы Кальвин был очень суров к царям (пс. 81/82), а также к тиранам и злым судьям, когда рассуждал о псалме 93/94[224].

Библия с самого начала была политическим творением. Во втором веке по Р.Х. христиане переосмыслили еврейское Писание, дабы создать Ветхий Завет. Гностические тексты были исключены из Нового Завета, послание Иакова и Откровение были включены в канон очень нескоро. Переводы на национальные языки были политическими построениями — и признавались таковыми. Германская версия Лютера была направлена как против радикальных сектантов, так и против папистов. Епископская Библия 1568 г. переводилась с намерением заменить Женевскую Библию.

Английская версия Нового Завета была опубликована в Женеве в 1557 г., когда Мария все еще находилась на английском троне. Это был плод труда изгнанников. Полная Библия была опубликована в Англии в 1560 г. и посвящена королеве Елизавете. Этот перевод осуществлялся главным образом Уильямом Уиттингемом с помощью Энтони Джилби и Томаса Сэмпсона. Во время правления Марии, будучи в изгнании, Уиттингем и Джилби стояли на стороне Нокса в "неприятностях во Франкфурте" против Ричарда Кокса и других сторонников английского молитвенника. Позднее они переселились в более благоприятный климат Женевы. Изменения в учении, содержавшиеся в примечаниях к последующему изданию Женевской Библии, как полагали, вытекали из идей, выдвигавшихся Ноксом в его книгах и памфлетах, опубликованных в 1558 г., и политического развития Франции и Шотландии между 1557 и 1560 гг.[225] Издание 1576 г. под редакцией Лоуренса Томсона включало некоторые идеи Безы. Уиттингем добавил посвятительное послание к книге Кристофера Гудмена "Как следует повиноваться Высшим Властям" (Женева, 1558), в котором содержались защита восстания Уайатта против Марии и ожесточенные наладки на нее и вообще на правление женщин. О Сэмпсоне думали, что он был соавтором вышедшего в 1572 г. пуританского "Наставления парламенту"; Джилби шестью годами позже опубликовал "Взгляд на антихриста, его законы и церемонии в нашей английской церкви, нереформированной". Он также перевел сочинение Безы "Псалмы Давида" в 1581 г. (репринт в 1590 г.). Уиттингем стал протеже Дадлеев, графов Уорик и Лестер. Женевская Библия вышла из тесного кружка изгнанников времен Марии, в который входил Лоуренс Томсон; все они стали известными представителями радикального крыла пуританского движения при Елизавете и тем не менее имели могучих покровителей среди аристокра­тии. Уже в 1604 г. Уильям Ковел, бывший пуританин, говорит о "резких нападках" Уиттингема и Джилби в одном ряду с Гудманом, Ноксом, Бьюкененом, Мартином Марпрелатом и Пенри[226].

В предисловии к Женевской Библии осуждаются возмутительные "ошибки, секты и ереси", которые "ежедневно вырастают из-за отсутствия истинного знания" Библии. Эти ереси, без сомнения, включали множество верований, насаждавшихся епископами; позднее их осудит Джилби в своем "Взгляде на антихриста". Женевская Библия сознательно ставила своей целью широкое распространение Писания, чтобы помочь читателям самим истолковывать священный текст. Она была издана удобными книжками ин кварто, с картами и симфониями. Главы были впервые разделены на стихи, и им предпосылались более полные подзаголовки, излагающие содержание. Примечания на полях, вдобавок к тому, что несли женевские воззрения, помогали неискушенному читателю найти собственный путь понимания Библии.

В 1566 г. архиепископ Паркер и Эдмунд Гриндал, епископ Лондона, написали Сесилу письмо, в котором просили продлить на 12 лет привилегии печатников Женевской Библии. Несколько неожиданно они замечали, что "это ничему не повредит, но скорее принесет благо, если мы будем иметь разнообразие переводов и прочтений"[227]. Женевская версия процветала во времена, когда архиепископом был Гриндал, и между 1560 и 1603 гг. было напечатано около 90 изданий. Когда сладкоязычный Смит говорил своей конгрегации: "Это примечание имеется на полях ваших Библий", он, видимо, полагал, что все они пользовались Женевской версиейЗ[228]. Но после 1616 г. она должна была ввозиться контрабандой из Нидерландов. В 1632 г. один человек был заключен в тюрьму за то, что он ввозил Женевские Библии[229]. Годом позже сэр Уильям Босуэлл, посол в Нидерландах, докладывал секретарю Коку, что среди других мятежных книг, тайно переправлявшихся из Амстердама в Лондон, "имелись два недавних переиздания Библии с Женевскими примечаниями", одна из них с фальшивым титульным листом. Этот доклад — один из многих — был передан архиепископу Лоду и помечен им[230]. Лод во время суда над ним признался, что принимал репрессивные меры по отношению к Женевской Библии, но заявил, что делал это в интересах английских печатников, а также из-за примечаний. Он не объяснил, почему она не могла быть напечатана в Англии[231].

Женевский перевод оставался популярным. Среди тех, кто им пользовался, мы можем назвать сэра Уолтера Рэли[232], сэра Филипа Сиднея, Томаса Уайторна, Ричарда Хукера, Генри Воугана, Джорджа Фокса, Марвелла; Шекспир, Мэссинджер, Драйден и Щедуэлл (и, без сомнения, гораздо больше драматургов) тоже обращались к ней. Ланселот Эндрюс, теоретик божественного права, который повторял Якова I, говоря, что короли — это боги, тем не менее обычно брал свои тексты для проповедей из Женевской версии. Милтон и Баниан оба цитируют как Дозволенную версию, так и Женевскую. Милтон, кажется, предпочитал последнюю, что особенно заметно в "Самсоне-борце"; но некоторые из его личных секретарей пользовались Дозволенной версией. В предисловии переводчиков к Дозволенной версии Писание цитируется 14 раз, и каждый раз — по Женевской Библии[233].

Некоторые из примечаний, как думали, имели политическое значение. Известный Питер Хейлин говорит, что примечания к Женевской Библии "во многих местах имеют привкус мятежа, а в некоторых — фракционной борьбы, разрушительной для персоны и власти короля и для всякого гражданского общения и человеческого общества"[234]. Например: "Господь взял под защиту этого бедного странника [Авраама] против могучего царя" (См. Быт. 12.17). Фараон, Саул (1 Цар. 19.15, 23.27), Ахав (3 Цар. 1621) и Наас, царь Аммонитский (1 Цар. 11.2) — все охарактеризованы как тираны. (Тиндел думал, что "исполины тех дней" из Бытия 6.4 — это намек на тиранов.) "Чем большей жестокостью распаляются тираны, тем ближе Божия помощь" (примечание к Исх. 1.22, 5.9 и др.) Тиранию связывали с идолопоклонством (Исх. 3.19), как это делал Милтон, и с гонениями (1 Цар. 23.24), как делал Баниан. "Бог... воздает отмщение тиранам даже и в этой жизни" (Суд. 9.54, об Авимелехе: ср. 4 Цар. 9.33-37: смерть Иезавели была "знаком и примером Божиего суда для всех тиранов"). В примечании к 3 Цар. 26.19 с одобрением говорится, что "Ииуй умертвил двух царей по Божиему велению".

Эмигрант-радикал Томас Скотт в 1620 г. заканчивал свой памфлет "Бельгийский муравей" последними словами 20(19) псалма: "Спаси, Господи; да слышит нас царь, когда мы взываем к нему. Аминь". Женевское примечание толкует эти слова так, чтобы не приписывать слишком многое царю: "Пусть царь станет способным передать нам Твою силу, когда мы обращаемся к нему за помощью". Сэр Роберт Фил мер отметил с одобрением, что, хотя слово "тиран" часто появлялось в Женевской Библии, оно никогда не использовалось в Дозволенной версии[235].

Когда Даниил не подчинился указу царя Дария, запрещавшему просить чего-либо у любого бога или человека, кроме самого царя, он был брошен в львиный ров. Он вышел оттуда невредимым и объяснил это чудо, сказав царю: "Перед тобою, царь, я не сделал преступления". Женевское примечание толкует это так: "Он не подчинился злому указу царя, дабы повиноваться Богу, и тем самым не сделал преступления перед царем, который не должен приказывать ничего такого, что могло бы бесчестить Бога". Если бы мы не знали, что Даниил напрямую общался с Богом, это звучало бы как софизм; многие англичане в XVII в. думали, что они находились в таком прямом общении с Богом, которое совершенно не признавалось властями в церкви и государстве. В комментарии Кальвина на это место читаем: "Страх Божий должен идти впереди, чтобы цари могли приобрести свой авторитет... Земные властители лишают себя всякого авторитета, когда поднимаются против Бога, да они недостойны и людьми считаться. Нам следует скорее плюнуть им в лицо, чем подчиняться им, когда они... лишают Бога его прав"[236]. Но Кальвин тогда не жил в условиях монархии. В женевском примечании поднимался вопрос о том, кто должен решать: личная совесть или власть в церкви и государстве? Что должно случиться, если между ними возникнет конфликт?

Елизавета предостерегала Якова VI об опасностях, которыми был чреват пуританский библеизм, — предостережение, не являвшееся необходимым с точки зрения его опыта общения с шотландскими пуританами. Яков решительно осуждал пуритан, которые противопоставляли то, что они считали Божиими заповедями, тому, что приказывал "глупый вассал Бога" король; это предвосхитил еще Боннер, жестокий гонитель пуритан в правление Марии, который при Елизавете заявил, что может соблюдать предписания и поучения, выпускаемые властями, только в том случае, "если они не противоречат Божиему закону, а также статутам и ордонансам церкви[237]. Когда Исайя (30.33) говорил: "Тофет давно уже устроен... и для царя", женевское примечание припечатывало: "...так что принадлежащее им состояние или звание не может избавить злодеев"[238].

Король Яков пришел к мысли, что Женевская Библия является наихудшим переводом. Он охарактеризовал примечание к Исх. 1.19 как подстрекательство к мятежу, так как там было сказано: когда еврейские повивальные бабки не послушались приказа египтян убивать всех еврейских детей мужского пола, "их непослушание было законным". Епископ Бэбингтон заявил в печати в 1604 г., что повивальные бабки были правы, повинуясь Богу, а не человеку. Милтон использовал поведение повивальных бабок как один из многих примеров лжи, "одобренной самим Богом"[239]. С большим основанием Яков был недоволен и примечанием к 2 Пар. 15.16: Аса "проявил глупую жалость" и недостаток рвения, когда всего лишь лишил свою мать царского достоинства за идолопоклонство, но не убил ее. Король этот, может быть, был особо чувствителен к вопросу о лишении царского достоинства и казни цариц, потому что его мать пострадала от такой судьбы. Но Яков соглашался, что пример "того соглашения, которое Бог заключил с Ноем после потопа", означал, что "царь, управляющий стабильным царством", должен "управлять согласно своим законам"[240].

Ученая критика Библии, подкрепленная Женевскими примечаниями, посягнула на учение о божественном праве королей. В 1512 г. слова 105/104-го псалма (14-15) "не прикасайтесь к помазанным Моим" аббат Уинчкомб применил к духовенству, которое должно быть освобождено от светской криминальной юрисдикции[241]. После Реформации эта фраза стала применяться по отношению к королям, которых помазывали при коронации. О "добром старом архиепископе Дублина докторе Бакли" с недоброжелательством говорили, что у него была только одна проповедь — на этот текст, "не прикасайтесь к помазанным моим", — которую он оглашал со своей кафедры каждый год.[242] Но женевское примечание объясняло, что этот текст относится к "тем, кого Я освятил для того, чтобы они были моим народом". Смысл этого становится яснее из контекста: Бог не позволял никому нанести вред семени Авраамову, предупреждая царей: "не прикасайтесь к моим помазанникам". Это было сказано, как отмечали Коппе, Милтон и Ледлоу, "чтобы осудить царей" в то время, когда в Израиле царей не было[243]. Эта фраза стала предметом спора в начале гражданской войны, как видно из анонимного роялистского памфлета 1642 г. "О суверенности царей, или Абсолютный ответ и опровержение" (о схизматиках, которые заявляют, что псалом 105/104 подразумевает "низших подданных"). Эта "опасная доктрина", добавлял автор, "превратит монархию в демократию". "В уши народа жужжали, что только они помазанники, никто иной, только они"[244]. Уизер вызывающе повторял версию Женевского примечания в темные дни 1660 г.: "Среди тех, кого теперь презирают, есть Помазанники Господни, кого он не позволит коснуться и нанести вред без отмщения. Ибо он имеет других помазанников, помимо царей, которых осудит ради них"[245].

Иногда комментарии Женевской Библии имели социальный характер. "Часто тех, кого презирают люди, любит Бог" (к Быт. 29.31 — плодовитая Лия противопоставляется бесплодной Рахили). "Праведного совета всегда следует слушаться, хотя он может идти и от наших подчиненных, ибо им Бог часто дает мудрость, чтобы смирять тех, кто вознесен, и чтобы показать, что один член нуждается в другом" (к Исх. 18.24). "Никому, кто не имеет даров Божиих, не следует оказывать почестей" (к Быт. 41.38 — об Иосифе в Египте). "Когда медлят те, кому следует быть главными проповедниками", Бог "вместо них нежданно воздвигнет других" (к Лк. 19.39). Если "они", фарисеи, трактовались как епископы, тогда под "другими" подразумевались проповедники, не имевшие разрешения на проповедь. Есть ограничения власти судей: к заповеди "не умерщвляй невинного" добавлялось толкование: "являешься ли ты судьей или получил приказ от судьи" (Исх. 23.7). "По справедливому приговору Божьему они сделались рабами неверных, которые пренебрегали их призванием защищать верных" (Суд. 16.25). Но Бог не использовал простонародье для таких целей. "Ни люди звания, ни чернь не имеют власти перейти границу, предписанную словом Божиим" (Исх. 19.24). "Учись только повиноваться Богу и оставь толпу", говорят нам в связи с историей Ноя (Быт. 6.22). Женевская Библия усердно стремилась уберечь читателя от социально-революционной интерпретации Тысячелетнего царства, основываясь, без сомнения, на воспоминании о том, что Лютер пережил с анабаптистами. То место из Исайи (65.17-25), где описываются "новое небо и новая земля" как общество, в котором не будет эксплуатации, снабжается осторожным комментарием, что это произойдет "в небесном Иерусалиме"; церковь "по всей видимости, будет пребывать в новом мире" (курсив мой. —К.Х.).

Новый Завет предоставлял меньше возможностей для политических комментариев; но некоторые все же имели место. Так, в Женевском примечании апостольское "должно повиноваться больше Богу, нежели человекам", разъяснялось таким образом: "Мы должны повиноваться не человеку, но так, чтобы, повинуясь ему, мы могли повиноваться Богу" (Деян. 5.29). Когда Павел в Послании к Римлянам (13.5) велит "повиноваться... по совести", в примечании в очень осторожных выражениях раскрывается это так: "Мы должны повиноваться судье не только из страха наказания, но гораздо более потому, что (хотя судья и не имеет власти над совестью человека, но глядя на него как на служителя Бога) ему нельзя сопротивляться по доброй совести". Подчинение по совести означает подчинение "постольку, поскольку мы можем делать это законно; ибо если нам прикажут делать незаконные вещи, мы должны отвечать так, как учит нас Петр: лучше повиноваться Богу,