Некоторые особенности  древнерусского языческого пантеона

По данным «Влесовой книги»

В ВК названы имена и функции многих восточнославянских богов. В чём-то сведения источника согласуются с современными научными представлениями, в чём-то с ними расходятся. Правда, как мы увидим, эти расхождения во многих случаях носят поверхностный, внешний характер и могут быть объяснены, исходя из особенностей рассматриваемого документа. Иногда они касаются лишь господствующего в науке мнения, которое само по себе при ближайшем рассмотрении оказывается не бесспорным.

Картина древнерусского язычества, складывающаяся на основании данных ВК, требует специального изучения. Здесь же рассматриваются лишь самые основные и наиболее дискуссионные моменты.

В источнике упоминаются многочисленные божества, не известные современной науке или увязываемые ей с неславянскими этносами, прежде всего, с индоарийцами (см. следующий параграф настоящего исследования). Однако основа его пантеона – вполне славянская и достаточно привычная для исследователей.

Чаще других славянских богов в «Книге» упоминаются Сварог, Даждьбог, Перун, Велес. Функции этих богов в целом вполне соответствуют тем данным, которыми располагает современная наука.

На роль главы пантеона больше других, судя по данным ВК, может претендовать Сварог (сварг, сварог и т. п.). На дощечке 11а, в частности, о нём говорится: «Восхваляем и Сварога, Деда Божия, потому как ждёт [Он] нас. [Он] – Роду Божьему Начальник и всяческому роду Родник [из]вечный, который течёт летом из источника Своего, а зимой же никогда не замерзает» («хвалихом исварга д i да бж i а i акожде тено есе родоу божьску нщельнико а всенску рдоу студиц вещен яковво тещѣ в летѣ од кро i не сва а возме н i коле не взмрзе»). На 7г читаем: «И защита-то та от врагов на Руси – могучий Сварог наш, а не боги другие. А помимо Сварога нет у нас ничего, кроме смерти…» («а захцень тота од вразех на русе могутьен сврг наш ан i бз i i не а просте сврга не i махом нище кром i е смрте»). Говоря о верховном положении этого бога в восточнославянском пантеоне, мы, однако, имеем в виду не вполне то же самое, как когда говорим о верховной роли Зевса среди древнегреческих богов или Юпитера – среди римских. Сварог сохранил гораздо больше черт патриарха, главы семьи, её основателя. Так, на дощечке 22 о нём сказано: «Также и Сварог есть Отец, и прочие суть сыны. И [им] надобно кориться Ему. Также и мы ведь покорны Родичу, потому как [он] есть Отец роду…» («такожь i сврг i е оць i проща соуте со i не а i мях сен кор i те i му такожь i мо i се бо корихом родце i акожь есе оць рдоу»). В некоторых текстах (напр., 15а, 23, 24г) он назван пращуром.

Сварожичами, т. е., судя по всему, сыновьями Сварога, как можно заключить из нескольких дощечек (напр., 25), считались Перун и Даждьбог. При этом все три названных персонажа, так или иначе, называются предками русов. 25: «Вот речёт Орею Сварог наш, как того сотворил “Сотворю вас из перстов моих. И будет говориться, что [вы] есте сыны Истварега. И станете сынами Иствареговыми и будете как дети Мои, и Дажьде будет Отец ваш”» («се рце ореу сваргь наше якосеме i стваре i ствар i у вы од персте мо i а i буде рещено i же сте сыны стварего i став i тесе яко сыны i стварегвы i будет i е яко д i еты мо i а i дажьде буде оцваше»). 23: «Отразим врагов полуночных и отбросим врагов западных, чтобы [о нас] говорили “Русичи Громичи”, как [об] Отца нашего Паруны сынах, а Даждьба внуках» («одвзерщемь врзе полуденыа а тецехомь на врзе сходн i ы абѣхомь повенжды руште грм i цы якожь оце наш i его паруне сыны а дажьба внцые»). И так далее. Таким образом, род русов на земле, согласно ВК, – продолжение небесного божественного рода. В этом представлении должны отражаться традиции общества, в котором патриархальные пережитки были ещё очень сильны.

Очень интересно сообщение дощечки 36а: «Вот ведь, та Птица Матерь Всех поёт о днях тех. И ждём их на времена эти, которые повернуть вот должны Колёса Сварженские к нам. И времена те для всех идут к нам» («се бо птыц i а матрсва сп i евашеть о дне тые i ждехомь она на щасе сые якове врщатесе i мать колы свражье доны и щасе тые засве i дошуть до ны»). Возможно, «Кола Сварожьи» в данном случае обозначают зодиак. Само слово «Сварог» происходит от санскр. sur – «блистать»; через поднятие звука r в ar явилась форма suar = svar – небо (т. е. светлое, блестящее), и в более тесном смысле: зодиак, солнечный путь; в «Mater verborum» др.-чеш. zuor (svor) объяснено также словом zodiacus. С приставкой на конце ga (= идущий, движущийся) образовалось слово svarga (в качестве обозначения неба и рая слово «Сварга» многократно используется и в «Книге»)[808]. Правда, в большинстве других случаев колесо – «коло» в источнике выступает метафорой солнца. 3а: «Молим Влеса, Отца нашего, чтобы двинулся в небе конник Суражий, и чтобы взошёл над нами Суре сказать золотые колёса вращать» («мълихомвлесао i ценашедапотягневнеб i комнощьсуражоувадавн i денано i су-р i вѣщати/ злот i коловевъртеще»). 12: «…и речём славу великую Хорсу Златоволосому, Вращающему Колёса…» («а рщемо слву вл i ку хрсу зльтрно i коло врт i ащу»).

Как известно, вертящееся колесо – древний солярный символ[809]. По данным А. Н. Афанасьева, в одном из старинных апокрифов сказано, что «триста ангелов солнце воротят»[810], что являет прямую аналогию процитированным нами отрывкам. Кун указал на ведическое представление солнца колесом и, по мнению А. Н. Афанасьева, справедливо заметил, что отсюда, а не обратно, возникли сказания о поездках бога Солнца на чудесной колеснице[811] - образ, неоднократно встречающийся в ВК. Например, на дощечке 26 читаем: «…и там (на западе. – Д. Л.) Солнце спит на ложе золотом. И вот Конник скачет к Нему и говорит Солнцу: “Иди, Солнце, в Луга свои синие. Ведь надобно [Тебе] вскочить в повозку свою и показаться на востоке”. И, так сказав, скачет тот в другие края. И Вечер скачет близнец. И другой Конник говорит, что Солнце заходит за горы свои и возок свой золотой оставляет, и его вороги хотят украсть. И тот близнец-Конник скачет в другие края» («i та суне сп i е о одре зкат i е и се комннещ скакащеть до i е i рещеть сун i е гренде суне до лузо i сва сын i а то i маше скощете до повозу твоего i срящеце од востоце i тако рещено бя скакащеть сые до i ня к рае i вещер скакщеть бл i зень i е i нь комоньщець рещешете i же суне за i де за горе сва i возице све златне онещеть i то ворозе хотящете утатете i т i е близеньце оскаще до i нь крае»). А.Н. Афанасьев полагает, что, по общеславянским преданиям, сходным с литовскими и немецкими, Солнце обитает на востоке, где высится его золотой дворец. Оттуда выезжает оно поутру на своей светозарной колеснице, запряжённой белыми огнедышащими лошадьми, и совершает свой обычный путь по небесному своду[812]. Сохранилось в памяти славян, в частности, словаков, и представление о злых силах, стремящихся помешать движению светила: когда Солнце готово выйти из своих чертогов, чтобы совершить свою дневную прогулку по белому свету, то нечистая сила собирается и выжидает его появления, надеясь захватить божество дня и умертвить его. Но при одном приближении Солнца она разбегается, чувствуя своё бессилие[813]. Близнецы-всадники широко известны в индоевропейской мифологии (индийские Ашвины, греческие Диоскуры). Отметим, что здесь, в отличие от текста 9а, речь идёт не о трёх братьях (Утреннике, Полуденнике и Вечернике), а о двух.

На дощечке 11а «вращать колёса» приходится уже Перуну: «Да и Богу Перуну – Громовержцу и Богу Сражения и Борения. Нарицаем [Его] Живящим Явленным – и [речём Ему] не прекращать вращать Кола…» («а i бгу пернев i грмоврзецу а бгу пре а борен i а орцѣхом ж i вента явленыа непреставате кол i е врщате»). Перун, как по ВК, так и по всем прочим данным, не имеет отношения ни к солнцу (в отличие от Хорса и Сурьи), ни к зодиаку (в отличие от Сварога), так что можно предположить, что в тексте 11а речь идёт о круговороте самой жизни, поскольку в языческом сознании вся история движется по кругу. Нелишне также заметить, что круг или колесо с вписанной в него шестилучевой звездой-цветком также являлся символом молнии (скорее всего «родии» – шаровой молнии)[814]. Однако вернёмся к богу Сварогу.

Помимо роли прародителя богов и людей (по крайней мере, русов), хозяина неба-Сварги, он выступает также в роли одного из подателей плодоносного дождя. 30: «И вот, сушь налетает из краёв чужих. И там есть [она] до [того] времени, пока [её] Пытар не отведёт, сырость неся, идёт воспять и бросает сих на тех, давя их (очевидно, здесь имеются в виду враги русов. – Д. Л.). А вот молятся [они] Богам, та Жаля и Горюня та, и так встают Боги от мужей тех перед Сварогом. И Он отнимает руки свои от бороды и повелевает дождям течь на поля те. И вот, персть засохшая насытиться может по Воле Божеской, и злаки могут подняться к Лицу Дия» («i се сушена теце брз i е о кра i е цужде i тамо i е до щасо i ажьде пытаре i е одовенде можденосще i дяшете осп i ете i верждесете нане i тленщете i е а то сен мол i аху бзем о та жал i е и горун i е то i е i сицеста бозе о меже то i пернде сварегь i то i одевтще руце сво i а оде браде i повел i ащеть дажьде тецащете сен до гомыте то i а i се перст усхл i а наситеце сен можащеть о вол i е бождесьте i злаще сен можащуте се трцате до твардее»). Перевод этого отрывка довольно спорен, но в контексте рассматриваемого вопроса расхождения между вариантами разных исследователей не принципиальны. Как видим, в этом случае Сварог выступает также под именем Питара (или Патара) Дыя – факт, которому мы попробуем дать объяснение в следующем параграфе нашего исследования. Заметим, что в «Книге» он же, судя по всему, скрывается иногда также под именами Рода Рожанича (родь розаниць, рд i рожен i ець; не исключён вариант, что соответствующие отрывки следует переводить вслед за Д. М. Дудко как «Род и Рожаницы») и Деда. В этом отражаются его функции патриарха – главы семьи богов и людей.

На дощечке 11б упомянут Дед-Дуб-Сноп: «А в ночи нет никого, лишь Бог, Дид-Дуб-Сноп наш» («а вносще ник i й есь i ножде бг д i д дуб сноп нашь»). Следует учесть, что текст 11а-б провозглашает своеобразное триединство Сварога, Перуна и Святовита: «Се, тайна великая [это] есть, потому как и Сварог Перун есть, и Святовит. [А вот] эти два находятся во Сварге, и с обеих её сторон Белобог и Чернобог сражаются. Вот ведь, то и Сварог держит, чтобы тому Свету не быть повержену» («се бо та i на вл i ка есе якожде исврг перуно есе а свентовенд тые два есьва одържены о сврз i а обаполы я б i елобг а црнъбг сен пероуте се i тые исврг држещете абые она свенту необыть пъврзещену»). Из этого логично заключить, что имена богов, составляющих «Триглав» (тр i глав) заменены их эпитетами и атрибутами. Дуб, в таком случае, соответствует Перуну, будучи священным деревом громовника во всех известных славянских (и не только) языческих культах[815]. Сноп привычнее было бы связывать с Велесом. По всей Европе было принято оставлять несжатым последний пучок колосьев. Считали, что в него вселяется божество урожая. У русских крестьян этот обряд назывался «оставлять волотку на бородку» или «завивать» («вертеть») бороду Волосу. «Волоткой» русские и украинцы именовали верхнюю часть снопа. Сербское «власт», чешское, словацкое и словенское vlat, lat, польское wloc означает «колос»[816]. Но и Святовит, чей культ был особенно популярен у балтийских славян (в Арконе), также имел непосредственное отношение к плодородию и урожаю. По окончании жатвы в его святилище справлялся праздник. Жрец по уровню в роге Святовита гадал о будущем урожае, а затем, отпив из этого рога, остаток выливал перед идолом. Потом, спрятавшись за огромным пирогом-караваем, спрашивал, видят ли его, и желал, чтобы и на следующий год не увидели. Обряд, подобный последнему, исполнял на Рождество отец семейства у поляков (со снопом) и словаков (с хлебом)[817].

Кузнецом Сварог в «Книге» прямо не назван ни разу. Но один из его эпитетов в источнике – Твастырь (твастере, твасто i рь), что явно сближает его с ведийским Тваштаром, сковавшим Индре громовую палицу-ваджру[818], тем более что на дощечке 6в это имя названо в контексте металлообработки: «Вот, те праотцы (у Д. М. Дудко – «персы». – Д. Л.) наши знали медные мечи. Так ведь Твастер им сказал сделать железные и брать коней, которые бежали от Богов к нам» («сеце парце наше в i еста медвена мече так убо твастере i мареще уд i елят i желзвена а брате комо не яковже тещаша од бозе до но i»).

Представая в большинстве текстов ВК заботливым старшим сородичем и защитником русов, Сварог, тем не менее, обнаруживает и способность сурово карать их за прегрешения. 38а: «И весьма сердиться и негодовать изволил вот Бог Сварог (на неподобающие речи пращуров. – Д. Л.). Наказуючи, великое колебание горам устроил» («а велицѣ сердитися а лютовати волиша се бгъ сваръгъ наказу i ущи велико смятѣн i е горѣм удба»).

Второй член «Великого Триглава», согласно дощечке 11а-б – Перун (перун, перунь, перунье и т. п.) предстаёт в традиционном облике воинственного громовержца, покровителя сражающихся и павших в бою. 11а: «Да и Богу Перуну – Громовержцу и Богу Сражения и Борения. Нарицаем [Его] Живящим Явленным и [речём Ему] вращать Кола – и Который ведёт нас стезёю правою на брани и на тризны великие о всех павших, которые идут к жизни вечной, в войске Перуновом» («а i бгу пернев i грмоврзецу а бгу пре а борен i а орцѣхом ж i вента явленыа непреставате кол i е врщате а к i й ны венде стезоу правоу до бран i е а до тризнене вл i ка о вся павщ i а якве же i доут ве ж i венте вѣщн i е по пълку прунно i у»).

Интересно, что оружием Перуна, согласно ВК, в большинстве случаев является меч. Так, на дощечке 8(2) говорится: «И подумали [мы] о помощи Перуновой, и вот увидели, как скачет в Сварге Вестник на коне белом. И он меч воздвигает до небес и разгоняет облака, и гремит гром, и течёт вода живая на нас. И пьём её, ибо она во всяком случае от Сварога до нас жизнию течёт. И пьём её как источник Жизни Божеской на земле» («а мыслехом о помозе преун i а то в i дѣхом як скакщеть в сврзѣ вѣснек на комон i б i лѣ а тон меча сдв i не до небесе я ростржащеть облце а гром i а теце вода ж i ва на ны а п i ймо тую бо та вшяко од сврога до ны жизневе теце а ту п i ймо яко i тсщнеце ж i вота бозка на земѣ»). Неслучайно здесь уже именование дождя живой водой. А. Н. Афанасьев рассказывает о старинном веровании: дождь, особенно весенний, дарует тем, кто им умывается, силы, здоровье, красоту и чадородие; больным давали пить дождевую воду как лекарство или советовали в ней купаться. То же верование соединяли и вообще с водой, если умыться ей при ударах весеннего грома. Дождь, собранный на Ильин день (с образом св. Ильи, как известно, у русского народа слились многие черты языческого бога грозы), избавлял от сглаза и вражьей силы. Выпадение дождя при начале какого-либо предприятия предвещало успех и счастье[819].

Ещё более показательно, что пророку Илье русский фольклор приписывал белого коня и огненный меч. Интересно, что как оружие громовника меч известен лишь славянам, балтам и иранцам. Мечом вооружён авестийский Веретрагна, а скифы и сарматы вообще почитали соответствующего ему бога войны (греки звали его «Ареем скифским») в виде меча, воткнутого сверху в кучу хвороста. Осетины – потомки древних аланов – видели в молнии блеск меча героя-громовника Батразда. Персы верили, что мечом-молнией владел святой халиф Али[820]. Д. М. Дудко из всего этого заключает, что мотив грозового меча, судя по всему, попал к славянам от иранцев. Ведь именно от киммерийцев и скифов славяне впервые познакомились с мечом[821].

На нескольких дощечках «Книги» Перун владеет и более «традиционным» для индоевропейских громовников оружием. 34: «И строжет нам Перунь стрелы свои, чтобы мы силу Его приняли, дабы врагов отбросить» («i стрже намо пероунь стрла сва або i хомь со i лоу i го на взен i е i ахомь а врзе одтрцете»). По преданию, сохранившемуся у белорусов, грозный бог в левой руке носит колчан стрел, а в правой – лук; пущенная им стрела поражает тех, в кого бывает направлена, и производит пожары. Во многих местностях России, по крайней мере до XIX в., сохранялось предание о громовой стрелке[822].

В двух случаях Перун сам выполняет в «Книге» функции божественного кузнеца. 4в: «Сущие [с] Богом те, кто с Перуном делают на наковальнях мечи свои на врагов иных…» («сущ i бобогун i як i соперуномдѣляшущянаку-вендламеч i свадовраг i н i х…»). 24в: «Вот ведь, видели Отцы наши, [как] Орей, к облакам отправился, вознесённый Его силой к Перунькову кованию. И видел там Орей, как Перунько ковал мечи на врагов, и, куя, [Тот] речёт ему: “Вот, стрелы и мечи есть [у нас] на воинов тех, и не смей бояться их, потому как уничтожу их дотла, и удел их будет смешан с перстью ближе, как земля из болота. Зверями будут они, как поросята, вымазанные грязью, и вонь свою понесут по следам своим, и там говорить будут о них как о вонючих поросятах и свиньях”. Так-то сказав, Перунько куёт мечи и Орею это речёт. И тот Орей поведал [это] Отцам нашим» («се бо зрящете оце наш i е ореа до облакы ходящете всх i цена бяща i всх i цена сылоу до перунькове коващтенства i зряй тамооре яко перунько коваще мещы на врагы i коваце реще тому се стр i елы а меще i мяхомь на вое тыа i не смешеще сен бояте i ех яко зн i цоу i ех до пуд i е i кмота i ех бенде ум i ешан i а до персте бл i же яко земе обагны зв i ерем i бендяшуть оны яко прасете умазане од брен i а i смраде свы понесящуть о сл i еде сва i тамо рецено бенде о оны яко смрадны прасеты и свин i е се бор р i екща перунько коващеть мещы i ореу то реще i тое оре повенде отец наш i ем»). Это, возможно, несколько сближает Перуна ВК со скандинавским Тором, атрибутом которого, как известно, был молот (правда, боевой). Священным днём обоих громовников являлся четверг. Так, у полабских славян четверг назывался Perendan – Перунов день[823]. В германских же названиях этого дня недели до сих пор несложно распознать имя их древнего бога (напр., англ. Thirsday – день Тора). Впрочем, сравнение ударов грома с ударами молота по наковальне само по себе было вполне естественно для язычников, знакомых с металлообработкой.

О третьем члене Триглава, согласно дощечке 11а-б, говорится следующее: «И богу Свентовиду славу речём [мы]. Вот, [Он] восстаёт, Бог Прави и Яви. И Его [мы] воспеваем в песнях, потому как [Он] есть свет. [Вы] зрите – и Явь существует. А и он нас от Нави уберегает, и Ему хвалу поём. Это [мы] воспеваем, пляшем и взываем к Богу нашему, потому как Он Земле, Солнцу-Суне нашему и Звёздам Держатель и Свету Крепитель. Творите славу Святовиду великую. Слава Богу нашему! Так сокрушитесь сердцем нашим, и вот – [мы] отреклись от дурных деяний наших и [к] Добру пришли [мы с вами]» («а бгу свентовид i у слву рцѣхом се бо ста бг прав i е а яв i е а тому по i ема песын i ема яко свт есе а чрезь оне в i дяхом св i ет зрящете а яве бо i те а и то i насо нав i е убрежешет а тму хвалу пъ i емо пъехом плясасщете му а взо i вахом бгу наш i ему якожде то i земе слонце суне наш ie а зд i езд i а дрезац а свт кр i епцѣ творяцете слав св i ентов i д i еве влку слва бгу наш i ему то бо скрыбецете серд i е наш i е а се сме хом одркохом сен одо злыа дѣяня наш i я а добру тецехом сте»). Но, несмотря на заявленный здесь весьма высокий, космический статус этого бога, в ВК его имя встречается ещё всего лишь дважды – на дощечке 26 и в тексте Ф14:577. 26: «Там (во Сварге. – Д. Л.) нет ни Егунцев, ни Эланцев, но Правь княжит ими (умершими пращурами. – Д. Л.). И та Правь истинна, потому как Навь стянута [вниз], но Явь дана и пребудет во веки веков у Святовида» («тамо н i есте i егунште н i еланьште н i ж i е праве кнежите i ма i та прав i е i ст i а яко нав i е совлещен i а н i же i аве дана i пребенде о в i ек в i екы освенту в i д i у»). Ф14:577: «И так свет светов Велес учил нас чтить богов, ибо с ними вместе жизнь вечная. И Святовит рёк о том же!» («i ако свт свент влес общенз […] богун с н i мо весте ж i вото вецне свентов i ду i же ренчо тож […]»).

Столь нечастые упоминания, скорее всего, говорят о не слишком большой популярности бога среди большинства авторов «Книги». Вполне возможно, что это объясняется западнославянским происхождением культа Святовита. Главный его храм находился в Арконе на Руяне (Рюгене), и его разрушение датчанами в 1168 г. было концом славянского язычества как официальной религии. Поздние авторы говорят о почитании этого бога также у чехов (Ян Дубравский), мораван (Стржедовский), лужичан (Френцель). Гельмольд называет его «богом богов», отождествляя тем самым с богом-отцом и владыкой славянских богов. Имя Святовит означало, согласно «Житию св. Бенно» (XVI в.), «святой свет»[824]. Его функции у балтийских славян, судя по всему, сочетали функции Рода и Перуна у славян восточных. С одной стороны, он почитался хозяином света, т. е. земного мира, вселенной. С другой - обладал чертами бога-воителя. При его храме содержался священный белый конь. Верили, что бог по ночам сражается верхом на нём со своими врагами. В святилище хранились седло и меч бога[825].

Судя по всему, культ Триглава (тр i глав, тр i главе в ВК) также был распространён преимущественно у западных и особенно у балтийских славян (у восточных славян ему, скорее всего, соответствовал бог Троян). Он почитался в Поморье (особенно в Щецине и Волине) и Бранденбурге (Браниборе). В Польше ему соответствовал трёхглавый верховный бог Тржи, отец бога Живее. Трёхглавые идолы, по свидетельству П. Альбина, стояли у Иейсена ещё в 1586 г., и лужичане почитали их. В XX в. подобные идолы были найдены в Хорватии (Вачана) и в Брестской области[826]. Вообще же, по мнению А.Г. Кузьмина, многоглавые божества, весьма широко представленные в пантеоне балтийских славян, характеризуют религиозные представления кельтов. Сравнительно недавние раскопки археологов (тогда ещё ГДР) показали, что и сами храмы балтийских славян носят кельтский облик, что свидетельствует об ассимиляции здесь славянами какого-то кельтского элемента[827]. Согласно описаниям, сделанным биографами Оттона Бамбергского, крестителя Поморья, головы идола Триглава были отлиты из серебра, а глаза прикрывала золотая повязка. По словам жрецов, три головы означали власть бога над тремя мирами, а повязка – то, что он не замечает человеческих грехов. Богу был посвящён чёрный конь-оракул. По тому, как он переступал разложенные на земле копья, жрецы толковали волю Триглава[828].

Боги Велес и Даждьбог, не будучи названы в ВК в качестве членов Великого Триглава, тем не менее, судя по количеству и характеру их упоминаний в источнике, были значительно более известны его авторам и пользовались большим почитанием, нежели, например, Святовит.

Имя Велеса почти во всех случаях даётся в неполногласной форме (влес, влесо), характерной для церковно-славянского языка. Лишь однажды, на дощечке 33, возможно (трактовка соответствующего отрывка неоднозначна), встречаем форму вълосе, хотя и здесь, как видим, первый гласный звук является редуцированным (впрочем, о частой взаимозаменяемости букв ъ и о в ВК выше уже говорилось). Неполногласие имени бога, в честь которого «Книга» получила своё наименование в историографии, является, между прочим, одним из аргументов противников версии о подлинности источника. Одна из статей Л. П. Жуковской, написанная в соавторстве с Ф. П. Филиным, даже носит соответствующее название: «”Влесова книга” почему же не Велесова?». Филолог писала: «Сочинитель “Влесовой книги”, по-видимому, поддался искушению подогнать слово Велесъ под неполногласную церковно-славянскую форму, но сделал это крайне неудачно: в раннем периоде древнерусского языка сочетание еле изменилось в оло (ср. церковнославянское млеко, у восточных славян молоко – обе формы из праславянского * мелко). Известно ещё древнерусское Волосъ – скотий бог. Но родство Велесъ и Волосъ не доказано. А если бы и было доказано, то всё равно исходной формой слова Волос является праславянский волсъ, а уж никак не влес»[829]. Сокращения слов за счёт «выбрасывания» гласных букв весьма характерны для ВК, причём нередко они касаются и имён богов. Так, на дощечке 16а находим форму джбо (Даждьбог); неполногласные написания сврг и сврга (Сварог и Сварга) являются для «Книги» наиболее обычными. Но то упорство, с которым Велес именуется в источнике Влесом (3а, 4б, 6в, 8(2), 11а, 16а, 20, 26, Ф14:577) заставляет предположить, что за этим всё-таки стоит какая-то действительная филологическая особенность. Довод Л. П. Жуковской можно было бы принять, если бы в «Книге» на самом деле была отражена попытка произвести от церковнославянского по форме «Влес» привычные древнерусские «Волос» и «Велес». В славянской филологии была представлена точка зрения (её придерживались, в частности, Т. Торбьёрнсон и Л. В. Матвеева-Исаева), что первому восточнославянскому полногласию предшествовала перестановка звуков в сочетаниях гласных с плавными по типу * tort >* trot [830]. Если принять её, то исходной формой для «Велес» действительно следует признать форму «Влес». Однако теория Торбьёрнсона столкнулась с рядом противоречий, заставивших отказаться от неё большинство ведущих языковедов[831]. Интересно, что топонимические названия на Балканах, имеющие, видимо, отношение к этому имени, тоже имеют полногласную форму: макед. Велес, греч. βελεσσός, βελεσσά, алб. Vεlες [832]. Это только усложняет проблему развития первого полногласия у восточных славян, поскольку архаичность указанных названий наиболее вероятна. Впрочем, этот языковедческий вопрос будет правильнее оставить соответствующим специалистам. Во всяком случае, довод Ф. П. Филина и Л. П. Жуковской в пользу позднего происхождения ВК отпадает, если допустить, что формы «Влес» - «Велес» являлись не преемственными по отношению друг к другу, а парраллельными, возможно, имевшими общим истоком праславянское волсъ. Церковнославянское или, шире, южнославянское «влес» (заметим, что «молоко» в ВК также обозначается словом «млеко» (7ж, 8(2))) может считаться отражением тех диалектов, на которых была написана «Книга», и которые в плане дальнейшего развития древнерусского языка оказались в роли периферийных.

Велес выступает в ВК в качестве покровителя земледелия, научившего ему русов. Причём Сноп как символ бога, в некоторых случаях, судя по всему, посвящался не Святовиту, а ему. 8(2): «Влес ведь учил праотцев наших землю пахать и злаки сеять и жать, снопы свивая в полях страдных, и ставить Сноп у огнища и почитать его как Божественного Отца» («то влес ущаше праоце наше земе раяте а злаке сѣяте а жняте вѣна вѣнъща о полех стрднех а ставете снопа до огнища а цтеть го яко оце божска»). Покровителем скота и скотоводства он прямо не называется, но, судя по всему, эта функция была ему в глазах создателей источника тоже присуща. Так, на дощечке 26 он водит стада пращуров во Сварге: «И Влес идёт править стада их, и идут [они] на злаки и воду живую» («i влес i де правенте стаде i ех i тещ i ашуть на злаце i воде ж i в i е»).

Учёные часто отмечают архаическую связь Велеса/Волоса с потусторонним миром, миром мёртвых. Родственные ему Велс и Велона – балтские божества смерти, литовские veles – тени усопших, древнеанглийск. «wael» - «оставшийся на поле боя, труп». Семантически и этимологически близки ему скандинавские валькирии и Вальгалла («зал мёртвых»), греческие Елисейские поля. Все эти мифологические имена, как и имя Велеса, происходят от индоевропейского корня *wel-, – «умирать»[833]. В образе бога, представленном в ВК, некоторые следы такой связи тоже заметны. В процитированном выше отрывке он правит стадами скота мёртвых. Кроме того, в одном из фрагментов ВК, сохранившихся только в исследованиях Миролюбова, о нём сказано: «Если будешь работник Богам и утверждение человекам, избегнешь дурного – и Сварги Пречистого Радетеля увидишь в день навий (т. е., в данном случае, смерти. – Д. Л.), дива дивные, да и Влеса Мудрого» («аше буьш i рабъ бъгом i чловеком оутверзжден i е, м i мо i деш i злая – а серг i преч i стыа дбателоу оузр i ш i в ден навь, д i ва д i вна i а i влеса мудр i а»).

Из представления о связи Велеса с миром мёртвых, скорее всего, родилось и представление о его связи с ночным движением светил (впрочем, возможна и обратная зависимость). Д. М. Дудко считает, что небесным воплощением бога для древних славян был Месяц. В русских загадках месяц – рогатый пастух звёздных стад. Плеяды – одно из самых ярких созвездий – русские называли Волосынями, украинцы – Волосожаром, черногорцы – Влашичами. В Люнебурге на Лабе (где славяне жили ещё в XVIII – XIX вв.), согласно Э. Шедиусу (1648), почитался бог «Луна» с острыми звериными ушами (пережитки зооморфности были характерны для образа «скотьего бога») и золотой луной в руках. В украинских колядках и русских поверьях Месяц – муж Солнца и отец звёзд[834]. С ВК этот образ очень близок. Так, на дощечке 8(2) читаем: «В ночи Влес идёт во Сварге по Молоку Небесному (очевидно, по Млечному пути. – Д. Л.), и идёт к своим Чертогам, и на заре доходит до Ворот. Там ждём [мы] все[, чтобы] запеть и Влеса славить от века до века, и Храмину ту, которая блестит огнями многими и делается Агнцем чистым» («в ноще влес i де ве сврзѣ по млеку небествену а i де до чертозе сва а в зор i е се дава до врат тамо жде хом све спѣва защате а влеса слв i те од вѣк до век i хрм i ну ю яква блестще огнема многа а ства ягницечста»). В тексте дощечки 3а он связан с конями вестника Сурьи или самого этого солнечного божества, которое в «Книге» предстаёт как в мужском, так и в женском роде (см. ниже): «Молим Влеса, Отца нашего, чтобы двинулся в небе конник Суражий, и чтобы взошёл над нами Суре сказать золотые колёса вращать» («мълихомвлсао i ценашедапотяневнеб i комнощьсуражоувадавн i денано i сур i -вѣщати/ злот i коловевъртеще»). Таким образом, бог оказывается связан и с ночным небом, и с Солнцем.

Сопричастность Велеса загробному, ночному, потустороннему миру обусловила сначала его связь с древнейшими служителями культа – шаманами, совершавшими духовные путешествия в нижний и верхний миры, а потом и славянскими жрецами - волхвами (само слово «волхв», судя по всему, родственно имени Велес/Волос) и кудесниками[835]. Если признать наиболее вероятными авторами ВК языческих жрецов, то вполне понятно, почему один из них назвал своё произведение «Влесовой книгой» (в свете приведённых выше данных, как уже говорилось, распространение этого названия на весь источник представляется не вполне корректным, и уместным его делает только тот факт, что оно уже прочно утвердилось в историографии): он приписывал его откровению, дарованному этим богом.

Даждьбог (даждьбогъ, дажьбо и т. п.) – бог Солнца как плодородящего начала – и таковым предстаёт и в ВК. 31(«Дощка с молитвами»): «Славим Даждьбога! Да будет Он наш Покровитель и Заступник от Коляды до Коляды. И плоды на полях [да] даст, травы скоту, и даст нам во все дни говядам умножиться, и зерна житного множество, чтобы [нам] медовичи завести и печь, Бога Светлого славить, Сурожем называемого с зимы и [когда] движется на лето» («Слв i хомдаьбо (вероятно, пропущено “ же ”) (примечание Ю. П. Миролюбова. – Д. Л.) абудето i нашьпъкрвителазастоупищодколядо i доколя-до i аплод i наполехадаяшеттрво i наскот i яаданамовосведн i егъв i ад i аоумножи-((до-)Таковы и отцы наши суть») бяща пребенде вонь до конца конець земстех а их.тисеазьрнажитн i амножестьаб oi хоммедъв i щ i затвржет i апещ i бгасвтаслв i т i -соуронжебостьодрещенодоз i мо i атец i нальто»). На дощечке 38б он движется по небу на золотой лодке: «Даждьбог на струге своём пребывает во Сварге весьма голубой, каковая есть синяя, и струг тот сияет, и сияет оно как золото, Огнебогом распалённое… Его дыхание – жизнь есть всякой твари и прибежище…» («1. даждьбог на струзѣ своемъ б i ашетъ въ сварзѣ/ 2. премоудрѣ i i акова есте со i н i а а струг ото ii / 2. с ii ашетъ а ср i ащето i ко злато огнебогом роспаленесть…того доухан i е животъ есте вс ii а/ 3. тваре а пр i бьж i щ i е»).

Наравне со Сварогом Даждьбог является по ВК, как уже говорилось, одним из божественных предков и защитников русов и, более того, создателей вселенной (дощечка 1).

Очень интересно сообщение дощечки 7э: «…а Дажбо нас родил через корову Замунь. И вот мы будем Кравенцы – и Скуфе, Антиве, Русы, Борусени и Суренжецы» («а дажбо нас родиве кренз краву замунь а то бедехшемо кравенце аскуфе ант i ве русы борусень а суренжецы»). Корова Земунь упомянута также на дощечке 8(2): «А вот Корова Земуня идёт в Поля Синие и начинает есть траву ту, и Молоко даёт. И течёт это Молоко во Хляби и светит в ночи звёздами над нами. И тут Молоко [мы] видим, сияет [оно] нам. Этот-то (…) Путь правый, а иных нам не надобно» («тубо то крава земунь иде до поля сын i я я пощена ядсте траву ту а млеко дава i теце то млеко до хлябѣх а свѣте в ноще згвѣнздама над ны а ту млеко видеймо сящете намо та бо (неразборчиво. – О. Т.) путень права а i нах не i мяхом i мате»).

Здесь мы сталкиваемся с широко известным в мифологии образом космической коровы. В. Н. Даниленко отмечал, что представление о космических быке и корове возникло ещё в охотничье-скотоводческой среде[836]. Кроме того, он полагал, что образ космического быка распространился во многие земледельческие районы Азии, включая и Северную Индию, именно с территории Европейско-Азиатского степного пограничья[837].

Вместе с тем, следует, очевидно, принять точку зрения Н. В. Слатина, предположившего этимологическую связь имени «Земунь» (земунь / замунь) с землёй («земе» в ВК). «Земунь», буквально «Земная» (ср. авестийск. зам – земля), по его мнению, - олицетворение Земли родящей и кормящей, через которую родились славяне[838].

Подобное развитие образа небесной коровы в земледельческой среде вполне естественно. А. Н. Афанасьев приводит примеры общего происхождения названий коровы и земли (а иногда и неба) в индоевропейских языках: «Санскр. g ô (gaus, зенд. g â o, лат. gohw, др.-верх.-нем. chuo), сохранившееся в русском говядо, имеет следующие значения “бык”, “корова”, “небо”, “солнечные лучи”, “глаз” и “земля”, зенд. g â o и многие другие санскр. слова (ida, il â, ira, aditi, ģ agati, mah î, m â tar, surabh î) означают вместе и корову и землю; греч. γάια (γη) – земля происходит от gavya – пастбище для скота»[839]. Во многом образ коровы Земунь близок, если не тождественен, образу Матери Протевы – супруги Сварога - Питара Дыя из дощечки 30, о которой ещё пойдёт речь в следующем параграфе нашего исследования.

Тесная, неразрывная связь русов с землёй в «Книге» подчёркивается, например, на дощечке 23: «Се, лядвеи наши отверзаем и толчём земли нашей в них, чтобы удержать её до самого смертного часа, а Марю увидим, дадим ей. Се, Мора отступится и скажет в ответ: “Не имею силы тут, чтобы одержать победу над Русичами”» («себо л i адвы наш i а одврз i ехомь i тлецехомь земе наш i а доне абы удрзещете ов i е ажьде до смертена щаса а мар i у зряте даящете се бо мора одступисе я одреще не i мяхомь сыла туа абесте одерз i ела витезе руште»). То же и в тексте 37б: «Вот ведь, коснулись [мы] земли и приложили пальцы к ранам своим, и давим на них, чтобы после смерти [мы] предстали перед Марморей и [та] сказала: “Не должна бы [я] винить его, потому как полон земли, и не могу его отделить от неё”. И Боги, надодящиеся там, чтобы сказали о тебе: “Этот – Русич, и пребудешь [ты] им, потому как взял землю в раны свои и несёшь её в Навь”» («се бо сехомь на зем i е i яхомь прсте до ране своа а тлцем донье абыхомь по смрте семь стах предо i мар мор i а i р i екла бях не i мамь венете тоегу яко i есе плн i ен зем i е i не могощу i его од i елете оде н i е i бзе бящ i тамо да р i ещуть о те сы есе русишть а пребоудеш i тоемь яко ял есе зем i е до ране сва i несещеше i у до нав i а»). Столь вопиющий с точки зрения современной медицины способ обработки тяжёлых ранений для древних русов мог иметь реальный священный смысл. Следы подобных представлений сохранялись у славян ещё многие столетия. Так, старообрядцы перед обедом и ужином, за неимением воды, умывали себе руки землёй, приписывая ей такую же очистительную силу, как и воде[840]. Земля, смоченная слюной, признавалась средством, заживляющим раны[841].

Наиболее известное в историографии женское восточнославянское божество – Макошь/Мокошь, входившее, согласно летописям, в языческий пантеон Владимира 980 г., в ВК упомянуто лишь однажды, на дощечке 38а. Вернее, упомянута, судя по всему, даже не сама богиня, а какой-то разряд мифологических суще