Язык «Влесовой книги»: основные замечания

Говоря о языке ВК, мы вторгаемся в не совсем профильную для нас область. Впрочем, если бы дело обстояло иначе, этот небольшой пункт должен был перерасти в целое самостоятельное исследование. Пока же остановимся на некоторых основных моментах.

Прежде всего, и в данном случае приходится констатировать, что полноценный научный анализ источника не был до сих пор проведён. «Языковой анализ древнего текста – тема огромной работы. Требуется рассмотреть и описать палеографию памятника, сделать обзор его фонетики, грамматического строя, лексического состава, а в некоторых случаях и стилистики», - считает О. В. Творогов, и с ним нельзя не согласиться[116]. Но вот он продолжает: «Именно такого анализа заслуживала бы и ВК, будь она действительно памятником древнеславянского языка. Но как мы уже видели и увидим дальше, перед нами фальсификат, и подтвердить этот вывод можно, даже ограничившись весьма беглым обзором, - настолько очевидна искусственность её текста»[117]. Эта фраза очень наглядно показывает отношение большинства исследователей к проблеме: или, исходя из версии о поддельности, по-быстрому «надёргать» из источника разночтения с современными филологическими представлениями и тем самым эту же поддельность и доказать, или, исходя из версии о подлинности, искать подтверждения, отмахиваясь от критики. Известными нам исключениями в определённом смысле являются «Велесова книга» А. И. Асова и работы Н. В. Слатина, в которых авторы в некоторых местах ведут содержательную полемику с Л. П. Жуковской, О. В. Твороговым и др. Оговоримся, правда, что во многих случаях, когда аргументам оппонентов нечего противопоставить, защитники «Книги» предпочитают о них умолчать. Так, особенностям морфологии памятника сколько-нибудь серьёзное внимание уделил, пожалуй, только Н. В. Слатин.

Приведём здесь основные претензии, выдвинутые против ВК её «критиками», и ответы на них её защитников. Более подробно читатель при желании может ознакомиться с ними в соответствующих работах[118].

По поводу фонетики источника противниками его подлинности сделаны следующие замечания.

1. Нестабильность в употреблении редуцированных гласных. Принято считать, что во всех славянских языках IX – X вв. редуцированные в определённой позиции переходят в гласные полного образования (ь в е, а ъ в о), а в другой позиции – исчезают. ВК, наряду с обоснованным употреблением редуцированных, фиксирует как случаи прояснения гласных, так и опущение редуцированных в слабой позиции. Таким образом, по мнению критиков, язык «Книги» обогнал в этом случае в своём развитии древнерусский по крайней мере на один – два века, а если говорить об орфографической традиции, то и того более. Помимо этого, в источнике буквами ь и ъ порой заменяются исконные гласные полного образования.

2. Противоречивость употребления звука ě, обозначаемого в ВК как кириллическим ѣ, так и диграфом i е (как в современном польском языке). В документе фиксируется как обоснованное употребление этого звука, так и взаимозаменяемость его с i а (в чём тоже усматривается позднее польское влияние), i (подобные случаи трактуются как чисто украинская огласовка, появившаяся не раньше XIV в.). Делается вывод, что в реальном языке не могли бы сосуществовать три разных варианта произношения одного и того же звука в одной и той же фонетической позиции.

3. Смешение написания ч (как в древнерусском языке) и щ (как в старославянском) на месте исконного общеславянского сочетания tj, а также использование щ на позициях, где ч является естественным как для восточнославянских, так и для южнославянских языков.

4. Обозначение носовых только диграфом ен (десент – десять (4б) сен – возвр. част. ся на многих дощечках), переход их в ряде случаев в е или у (как в современном сербском). Иногда носовые оказываются на месте ы и ѣ.

5. Передача общеславянского сочетания * kv как через цв (что характерно для древнерусского языка), так и через кв (что сохранилось у западных славян).

В итоге делается вывод, что «не мог существовать язык со столь непоследовательной, противоречащей всем представлениям об истории славянских языков системой»[119].

В грамматике также обнаруживают полную неразбериху. В древних славянских языках глагольная морфология чрезвычайно развита и располагает большим количеством чётко различимых категорий имени и глагола, в синтаксисе представлены чёткие правила согласования. Критики версии подлинности источника отмечают, что глагольные словоформы ВК представляют собой, как правило, сочетание корня и произвольно подобранных морфем разных категорий в фантастическом порядке (в частности, широко представлена этимологически невероятная форма на - щехом, сочетающая суффикс причастия и окончание аориста); с контекстом и друг с другом грамматические значения этих показателей не согласуются (возможно сочетание окончаний 2 и 3 лица, показателей прошедшего времени в контексте настоящего). Приведена глагольная форма бя вместо существовавшей бѣ, есе вместо еси (или иных форм глагола быти, ожидавшихся по контексту). Кроме того, имеется ряд аналогичных нелепостей (также не образующих какой-либо правильной системы) в склонении существительных, в согласовании именных частей речи (например, при слове женского рода употреблено числительное в мужском роде), в образовании причастий и т. п.

Словообразование текста, по мнению большинства филологов, занимавшихся изучением «Книги», также противоречит известным историко-этимологическим данным: например, такие сложные слова, как само слово влескнига и наименование Греции грецколань не могли быть образованы в древних славянских языках (грецколань создано автором по образцу слова русколань, в свою очередь образованного от имени античных роксоланов, название которых имеет прозрачную иранскую этимологию — «светлые арии», «светлые аланы»).

Наконец, в «Книге» встречается много сербских, польских, украинских, чешских и т. д. слов, причём относящихся, по мнению «критиков», не к древней, а к современной лексике.

В истории языческих народов известны случаи создания некоего «тайного» языка жрецов, понятного только избранным. Так, распространено мнение, что среди ирландских кельтов (наиболее образованной их части) был распространён особый язык, который называли bérla na filed, который понимали только те, кто был посвящён в его секреты[120]. Следует, однако, признать, что для объяснения филологических особенностей и странностей ВК этот пример едва ли подходит: авторы «Книги», судя по её содержанию, ориентировались на широкие группы населения (о чём ещё пойдёт речь в дальнейшем) и вряд ли имели цель затемнить содержание своих произведений.

В пользу точки зрения о подлинности источника говорит достаточно чёткое соблюдение в нём (учитывая частые сокращения слов, выпадения букв в тексте) фундаментальных фонетических принципов построения слога в древних славянских языках: восходящей звучности и открытого слога.

Сторонники подлинности ВК, как правило, исходят из того, что документ написан на живом, разговорном языке своего времени, ещё не «скованном» строгими рамками правил и традиций письменной передачи речи. Действительно, пока нет серьёзных оснований утверждать, что у славян к рубежу VIII – IX вв. существовала многовековая развитая письменная традиция создания больших, сложных текстов (хотя появление зачатков письменности могло иметь место и в весьма отдалённом прошлом). Логично предположить, что если ВК – подлинник, то она создавалась в ситуации неоформленности и начала становления принципов графической передачи устной речи[121]. Эту ситуацию не вполне точно, но достаточно наглядно можно показать на примере ребёнка, которому поручают написать под диктовку сложный текст, едва научив его начертанию букв. Согласитесь, что с точки зрения проверяющего такая работа будет изобиловать ошибками. Но доказательство ли это её поддельности?

На такой довод возражает Д. М. Дудко, который утверждает: «Неписанные, стихийно сложившиеся правила зачастую не менее жёстки, чем юридические нормы… Даже неграмотные и необразованные люди опознают иностранца как раз по неграмотности его речи. А “Велесову книгу” (если она подлинна) писал ведь не малограмотный человек, а один из образованнейших людей своего времени. За памятником такого объёма и сложности должна стоять целая традиция письменной литературы со своими сложившимися правилами. Это уже не магическая запись в одно слово или фразу, а целая энциклопедия мифологии и истории славян»[122]. На это можно заметить, что даже наличие очень развитой и давней письменной традиции не гарантирует наличие твёрдых сложившихся правил. Так, современный литературный русский язык в целом оформился лишь в XVIII в., в то время как письменность у восточных славян по самым консервативным оценкам должна уже была существовать не менее девяти столетий.

Н. В. Слатин считает, что систему в языке (точнее, вариантах языка) ВК проследить можно[123].

Что касается сроков падения редуцированных в древнерусском языке, которые, как считается, надёжно установлены как XII – XIII вв., то, по данным исследователей новгородских берестяных грамот, в них непоследовательность употребления ь и ъ заметна с XI по XV вв. (то есть, от наиболее ранних из известных документов до самых поздних)[124].

Среди особенностей письма берестяных грамот Л. П. Жуковская в посвящённой им работе отмечала: «отдельные буквы могли взаимно заменять друг друга (о-ъ, е-ь-ѣ-и, ц-ч)»[125]. Как мы видели, все подобные же особенности «Книги» «критики» (в том числе и сама Л. П. Жуковская!) сочли признаками фальсификации. На наш взгляд, это никак не говорит в пользу беспристрастности исследователей[126]. Отчасти свою позицию разъясняет А. А. Зализняк. Он признаёт взаимозаменяемость о-ъ и е-ь единственным серьёзным аргументом сторонников версии подлинности ВК. Но, по его наблюдениям, е зачастую оказывается и на позициях i, «юса малого», о, а, у, что ничем не оправдано. Кроме того, формы с гласными полного звучания на месте редуцированных известны с первых публикаций берестяных грамот в 1951 г., и гипотетические фальсификаторы, в принципе, могли быть с ними знакомы к моменту обнародования текстов дощечек ВК (с 1953 г.)[127]. Однако на месте о, а, у, «юса малого» е в «Книге» оказывается не в пример реже, чем на месте ь. На возможность же замены е- i в новгородских берестяных грамотах, как видим, указывала Л. П. Жуковская.

А. Петров, в принципе, также признаёт наличие в тексте ВК фонетических явлений, характерных для берестяных грамот Новгорода. В языке дощечек, как отмечает учёный, «были обнаружены разновременные явления различных славянских диалектов, чего не могло быть ни в одном реальном славянском языке. В этом сказочном салате среди прочих были отмечены и явления, присущие новгородскому диалекту берестяных грамот, на которых почему-то и зациклились наши “влесоискатели”»[128]. А. Петров, как и А. А. Зализняк, напоминает, что берестяные грамоты были открыты в 1951 году, а первое сообщение о находке дощечек появилось в 1953-м — в эмигрантском журнале «Жар-птица». Публикация текста дощечек началась лишь в 1957 году, когда уже вышли первые публикации берестяных грамот и исследования, посвященные этому феномену письменности[129]. А. Петрову возражает А.И. Асов, который, если оставить вне рассмотрения оскорбительную тональность его ответной статьи, не делающую ему чести[130], приводит достаточно принципиальные сведения о времени первых публикаций о берестяных грамотах и появлении в «Жар-птице» текстов «дощечек». А. И. Асов вполне резонно замечает, что первая публикация древних текстов из ВК была осуществлена не в 1957, а в январском номере 1954 года. С 1957 г. велась публикация полных текстов «дощечек». Первые, найденные в 1951 г., берестяные грамоты имели относительно позднее происхождение и не содержали принципиально новых сведений о древнерусском языке. В последующие годы действительно было откопано несколько берестяных грамот XI века. Первое краткое сообщение об этих находках и об особенностях их языка было сделано их первооткрывателем академиком А. В. Арциховским в журнале “Вопросы истории” № 3 за 1954 год. И только в конце 1954 года вышло первое относительно обширное его исследование старых берестяных грамот[131]. Среди сходных черт новгородских находок и текстов «Книги» А. И. Асов называет замену знака ъ на о при передаче звука “ ы ”. Впервые такую подмену в берестяных грамотах заметил А. В. Арциховский в своей монографии, вышедшей во второй половине 1954 года. Однако, в февральском 1954 года номере “Жар-птицы”, вышедшем за полгода до работы А. В. Арциховского, приведён значительный отрывок из ВК, в том числе, там можно прочесть:“ налезе на но i ”. То есть отмечено то самое языковое явление, ставшее известным в науке лишь после нахождения соответствующей грамоты и публикации о ней А. В. Арциховского[132]. Как мы видим, происхождение схожих черт в фонетике «дощечек» и берестяных грамот нуждается в отдельном, крайне внимательном, изучении.

Переход ě в я, который сторонники точки зрения о поддельности ВК также приводят в качестве аргументов в пользу позднего происхождения документа, характерен не только для польского, но и для болгарского языка[133], что позволяет предположить существование этой языковой особенности уже в части древнеславянского ареала. Кроме того, как отмечал В. А. Истрин, «помимо особой разновидности звука е, «буква “ять”, судя по дошедшим до нас азбучным акростихам XI – XII вв. и иным источникам, служила в старославянском языке для обозначения гласного переднего ряда а при мягкости предшествующего согласного, для йотированного а …»[134]. Судя по всему, это объяснялось более поздним появлением в славянском алфавите специальной буквы для йотированного а. Что же касается якобы позднего польского диграфа i е, то можно напомнить, что в кириллице существовал графически сходный знак для йотированного э [135], и ещё требуется точно разобраться, какой именно звук обозначался соответствующим диграфом в разных случаях его употребления на дощечках. Н. В. Слатин, как мы уже отмечали, считает, что в «Книге» диграфом i е вообще всегда обозначается йотированное э и иногда, возможно, он служит указанием на палатализацию предшествующего согласного. Однако это, несомненно, крайность. Добавим, что, по нашему мнению, для обозначения звука ě в документе иногда используется и буквосочетание ье (напр., на дощечке 34: а ра рьеце – по Ра реке).

Что касается чередования ч и щ, то можно заметить, что в «Книге» способы передачи этих звуков были графически очень близки (возможно, на некоторых дощечках вообще совпадали) и могли быть спутаны переписчиком. Использование одной буквы для обозначения разных фонем, в принципе, известно в древних восточнославянских памятниках. Показателен в этом смысле уже упоминавшийся выше «Новгородский кодекс» (или «Новгородская псалтырь»), где используется т. н. одноеровая система: вместо двух букв ъ и ь для обозначения редуцированных употребляется только ъ [136].

Формы «квiти» и «цвит» сосуществуют в украинском. Кстати, интересно, что многие черты языка ВК находят себе параллели в речи полесских и волынских украинцев, как современной, так и средневековой (XVI в.). Это сохранение «ѣ», выпадение гласных букв после «р» и «л», произношение «го», «му» вместо «его», «ему», «ду» вместо «до», окончание «-оу (-ов)» в творительном падеже, «-ув (-ум)» - в дательном и др. Некоторые из этих черт свойственны и чешскому[137].

Пожалуй, наиболее сильным из «фонетических» доводов противников подлинности документа являются претензии к употреблению носовых в ВК. Считается, что в древнерусском языке носовые гласные уже отсутствовали, а юсы использовались лишь по традиции. Всё в той же «Новгородской псалтыри» начала XI в. имеются случаи замены «юса большого» на оу, а «юса малого йотированного» на йотированную а. Такое же спорадическое смешение букв для носовых и неносовых гласных наблюдается в Остромировом евангелии и других древнейших рукописях русского происхождения. Это одна из их наиболее характерных особенностей[138].

В «Книге» носовые (если считать, что сочетание ен в документе обозначало, в первую очередь, именно носовые) представлены достаточно широко, но по дощечкам распределяются неровномерно. Они полностью отсутствуют в текстах 2а-б, 3а, 12, 13, 38а, Ф14:619, Ф14:621. На некоторых дощечках случаи употребления носовых единичны или спорны: 1, 3б, 4а, 31(рукопись), 35б, 38б. Другие тексты являются «лидерами» по их числу: 7а-э, 8, 8(27), 25 и т. д. В некоторых случаях для обозначения носовых гласных, помимо ен, используются и другие буквосочетания: ѣн (на 4б: повѣнсте – поведайте (?), возм. 4в: усѣндла – уселась (?), 7ж: десѣнце (дважды) – десятки, 8: десѣнце, десѣнцѣ – десятки, тысѣнце (дважды)– тысячи, тысячами, 8(2): згвѣнздама – звёздами, 8(3): грмѣнтеще – (будут) греметь, 9а: оповѣнде – поведал, 10: сѣнѣте (?) – сеять, 31(дощечка с молитвами): свѣнтем - светом), i ан (ян) (6д: гобзяншет i – заботиться, 8(27): воспянте – вспять, назад, 9а: зрянте – посмотреть, 9б: до фрянжец – к фряжцам); i н (?) (17в: ов i нтезете – одолеете) возм., ун (6г: до лунче – в луче (?), 8(3): сарунже – Сурожь, Ф15:571: унсцена – отсечена); ом (7ж: голомбе – голуби); он (11б: (?) ягондец – Ягоднец, 16а: бонде – будь, 24а: гронд i ехомь – ходим, 31(дощечка с молитвами): соуронже – Сурожем, Ф14:577: серонже, о соронже – в Суроже, Ф14:0051: до суронжец – до Сурожца (?)). Три последних буквосочетания, видимо, более характерны для передачи того же звука, для которого в кириллице использовался «юс большой», но и их употребление не всегда оправдано. Как правило, на месте «юса большого» стоит у или оу или универсальный для передачи носовых в ВК диграф ен (8(3): осудѣ – присудит, бендете - будете). Несколько раз явно встречаются сокращённые формы слов с выпадением гласного из диграфа: стнге – стяги (дважды на дощечке 7г), прасвнтоце – святых праотцов (7э), в стнп i ех – в степях (18б). Также несколько раз гласный в буквосочетании следует за согласным (напр., 20: погнебшя - погибшая), что, впрочем, можно считать и ошибками писца или переписчика. В некоторых случаях употребление диграфа выглядит ничем не оправданным. Так, на дощечке 9б встречаем формы ренце – реки (ен вм. ѣ), ренбы – рыбы (ен вм. ы)[139]. Заметим, вместе с тем, что формы с «неправильными» носовыми в ВК, как правило, чередуются с однокоренными словами, в которых в соответствующих позициях гласный употреблён верно. Так, слово река в других случаях предстаёт в формах р i еце (6а?, 9б?, 29), р i ека (6б, 11б), рьека (9б), рьеце (10, 34), а корень -рыб представлен в своём привычном виде в словах Рыбич (имя бога) и рыбоеды/рыбяне (этноним): ро i б i ц (11б), ро i бье i а (7э).

Само по себе обозначение [ę] посредством диграфа ен выглядит весьма архаично: именно путём монофтонгизации дифтонгических сочетаний *en, *in в позициях перед согласными и в конце словоформы в праславянский период, как считается, возник соответствующий носовой. В аналогичных ситуациях дифтонг *on превратился тогда же в [ǫ][140]. Написание же голомбе при желании и вовсе можно возвести к протославянскому периоду, до того как дифтонгические сочетания, оканчивавшиеся на [m] и [n] совпали в варианте на [n][141]. Однако многочисленные ошибки в употреблении носовых заставляют сильно усомниться в том, что автор (или авторы) ВК реально употреблял (или употребляли) их в своей речи. Свидетельство ли это поддельности источника? На наш взгляд, этот вывод – не единственно возможный.

Отметим, прежде всего, что основной кандидат на роль фальсификатора – Ю. П. Миролюбов – являлся сыном священника и обучался в духовном училище[142]. Следовательно, ему должен был быть известен, хотя бы на уровне азов, церковнославянский язык. Соответственно, он должен был понимать, что в процессе развития славянских языков, в принципе, возможен переход [ę] в [а], а [ǫ] в [u] (что и произошло в древнерусском языке), но никак не в [ě] или [ы]. Ошибками, которых было бы естественно ждать от Миролюбова, возьмись он за создание фальсификата, подобного ВК, были бы носовые в позициях исконных [а] и [u] (обратная ситуация возможна и в очень архаичном древнерусском памятнике). Совершенно непонятно, что могло подвигнуть его на замену носовыми звуков [ě] и, тем более, [ы].

В то же время, можно предположить, что нестабильность употребления ен в ВК обусловливалась, с одной стороны, безусловным западно- и южно-славянским языковым влиянием, а с другой – постепенным забвением носовых в восточнославянской языковой среде конца VIII – середины IX в. Нельзя ли допустить, что создатели «дощечек» знали о звуках [ę] и [ǫ], возможно, слышали их в речи своих соседей, когда-то их предшественники, вероятно, сами имели их в обиходном употреблении? Но к моменту создания памятника носовые уже не были для них «родными». Их использование – следование, так сказать, грамматической традиции. Собственно, такой же традиции следовали и древнерусские авторы и переписчики, продолжая расставлять «юсы» в книгах, несмотря на то, что в древнерусской речи они отсутствовали. Вместе с тем, ситуация в первой половине IX в., очевидно, сильно отличалась от ситуации в веке, например, XI. Не существовало образцового литературного славянского языка, которым в будущем стал старославянский, следовательно, не было литературной нормы в нашем понимании. Не было чёткого закрепления за графемами однозначного фонетического значения. Согласимся, однако, с Д. М. Дудко, что «неписанные, стихийно сложившиеся правила зачастую не менее жёстки, чем юридические нормы». Создатели «Книги», возможно, и пытались им следовать, причём иногда «перебарщивали», расставляя носовые там, где их не могло быть.

Показательной представляется судьба форм написания названий чисел в «Книге». Как известно, в старославянских существительных, обозначающих числа, «юс малый» употреблялся, например, в словах «пять», «девять» (второй гласный), «десять» (второй гласный), «тысяча» (второй гласный; допускалось также использование на данной позиции юса большого); слово же «сто» писалось как «съто»[143]. В ВК, в словах «пять», «девять», «десять», «тысяча» носовой, практически всегда, употреблён верно (впрочем, в отдельных случаях встречаются формы «тынсенще» (4б), «тенсенце» (5а), «тенсеце» (7в), «два денсете» (36б; здесь логичнее всего предполагать описку, поскольку в других четырёх случаях использования слова на этой же дощечке носовой употреблён верно) или совсем уж вопиющего «т i сянц пат сенто» - «тысячу пятьсот» (6в)). Выбиваются в этом отношении тексты из т. н. «архива П. Т. Филипьева», где имеются написания: «десец» («десять»; Ф15:571), «двадесяце», «двадесеще» («двадцать») «тр i десеще» («тридцать»; все слова из текста Ф14:619). Однако о возможной ненадёжности этого источника выше уже упоминалось. Правильное в целом употребление носовых в указанных существительных, обозначающих числа, понятно и с точки зрения поддельности источника: эти слова при изучении языка всегда входят в состав базовой лексики. Но совершенно другая ситуация со словом «сто». Формы с носовым на месте ъ встречаются в ВК неоднократно (3б, 5а, 6в (в уже упомянутом чуть выше словосочетании), 22(трижды), 36а, 37а). Случаев без носового лишь немногим больше (5а (дважды), 7б, 7г, 9а, 17а, 18б, 20, 21, 29, 36б[144], Ф15:571). Заметим, что старославянская форма «съто» не употреблена вовсе: на месте корневого гласного либо находятся ен или е, либо он отсутствует. При всём дилетантизме Ю. П. Миролюбова всё-таки сложно предположить, что он не представлял, как следует писать слово «сто». Зато этого вполне можно ожидать от гипотетических авторов IX в., не имевших уже носовых в своей речи, но стремящихся передать её как можно ближе к старинным образцам, где они были. В случаях с некоторыми словами («пять», «десять», «девять», «тысяча»), это в целом удалось (хотя случались и «ляпы» вроде лишнего носового в слове и перемены местами носового второго слога и гласного первого слога). В случае со словом «сто» авторы ВК до конца не определились. На некоторых дощечках носовой в нём, судя по всему, поставили «по аналогии» с названиями других чисел. При этом могла иметь место и ложная этимология – возведение слов «десять», «сто» и «тысяча» к общему корню - сент -/- сенц -. Примером этого, возможно, является дощечка 22, где находим следующие формы (сохранена последовательность употребления в тексте): «од л i еты тысенц тр i сент» («лет за тысячу триста»), «тр i сенты» (триста), «тысенце» («тысячу»), «тры сенте» («три сотни»), «десенте» («десять»; слово употреблено дважды). Не углубляясь пока в разбор морфологии, отметим несомненное сходство между этими словами, отражающее, судя по всему, стремление автора подогнать их к некоему общему «стандарту». Да, это совершенно ошибочное стремление. Но ошибка ли это XX века? В большинстве случаев носовой в слове «сто» всё-таки не употреблён. Стало быть, если Миролюбов – автор подделки, о ненужности здесь этого звука он имел некоторое представление. Но тогда зачем он поставил его на других дощечках? По нашему мнению, сам характер фонетических ошибок в тексте, в некоторых случаях, может свидетельствовать, скорее, о непричастности литератора к его созданию.   

Грамматика источника действительно отличается некоторой примитивностью. Н. В. Слатин отмечает такую её характерную особенность, как бедность окончаний и предлогов в сочетании с чрезвычайным многообразием форм написания слов (о возможной причине этой особенности будет сказано немного ниже). Морфология «Книги» - настоящее нагромождение ошибок с точки зрения филолога-слависта. Но, по нашему мнению, к этим ошибкам также стоит приглядеться внимательнее. Следует иметь в виду то, что на многих дощечках слова явно записывались в сокращённых формах – «выбрасывались» окончания или гласные буквы основы (напр.: а т – а то (31(рукопись)), слв i хом – восславили? (31) и т. п.). Кроме того, нельзя игнорировать взаимозаменяемость многих гласных букв в источнике, которая, впрочем, как уже писалось выше, сама по себе заставляет филологов сомневаться в подлинности документа.

Некоторые из грамматических и морфологических ошибок, возможно, объясняются из реалий развития восточнославянских диалектов конца VIII – начала IX в. Так, у восточных славян, судя по всему, достаточно рано произошло падение двойственного числа. Об этом свидетельствуют некоторые особенности его употребления в книжно-славянских памятниках восточнославянского извода: ранняя замена форм двойственного числа личных местоимений формами множественного числа; употребление сказуемого в форме единственного или множественного числа перед сочетанием двух существительных, соединённых союзами и или да, и употребление двойственного числа в постпозиции; использование форм двойственного числа вместо множественного в случаях, где явно имеется контекст множественности; замена окончания - те форм 3-го лица глаголов окончанием - та форм 2-го лица (это характерно и для старославянских памятников); в форме двойственного числа могут стоять оба составляющих пару наименования; употребление глагольных форм во множественном числе при существительном в форме двойственного числа[145].

Говоря о нелепостях в морфологии ВК, сторонники точки зрения о поддельности источника указывают на невероятную, по их мнению, форму глагола на - щехом, сочетающую суффикс причастия и окончание аориста. Из защитников «Книги» отдельное внимание этой форме уделил Н. В. Слатин. Он пришёл к выводу, что полный вид этой формы состоит из смыслового глагола с суффиксами - х -/- щ - (последний – с произносительными вариантами - ч - и - ц -), - ще (х)-, плюс личное окончание, и вспомогательного глагола «быть» в соответствующей личной форме (например, сме бяшехом, стахом сме). В эллиптической форме, встречающейся чаще, опускается личный глагол. Н. В. Слатин назвал такое оригинальное употребление глагола в ВК «перфектной формой», отличающейся как от привычного древнерусского перфекта (в первую очередь, по составу), так и от аориста. По его мнению, эта форма употреблялась для обозначения действий, имеющих результат для настоящего, либо действий, которые точно будут выполнены. Также ей обозначались действия, которые происходили в прошлом, продолжались в настоящем и, видимо, должны были продолжаться в будущем[146].

Из всех известных форм прошедшего времени, существовавших в древности в славянских языках, в частности, в старославянском, аналитическими, требовавшими сочетания со вспомогательным глаголом быти ытикой, требовавшей сочетания со вспомогательным глаголом древности в славянских языках, в частности, в старославянском, аналит, являлись перфект и плюсквамперфект. Перфект обозначал не действие в прошлом, а состояние в момент речи, явившееся результатом действия в прошлом. Плюсквамперфект являлся относительным временем, обозначая прошедшее действие или состояние, предшествовавшее другому прошедшему действию или состоянию. Однако вспомогательный глагол в первом из указанных времён имел форму настоящего времени, во втором – имперфекта или аориста с имперфектным значением, а спрягаемый – в обоих случаях – причастия прошедшего времени на - л -[147]. В «Книге» формы вспомогательного и смыслового глагола одинаковы, или вспомогательный глагол получает форму, аналогичную плюсквамперфекту. Суффикс -ще-, как мы видели, рассматривается сторонниками точки зрения о поддельности источника в качестве суффикса причастия. Как известно, причастия действительного залога настоящего времени в старославянском языке образовывались от глагольных основ настоящего времени с помощью суффиксов - ǫщ -/- ęщ -, а прошедшего – - ъш - и - въш -[148]. Морфема - ще - оправдана для именительного падежа множественного числа мужского рода действительных причастий (при наличии соответствующего предшествующего гласного). Окончание же - хомъ характерно для 1-го лица множественного числа сигматического аориста или имперфекта[149]. Судя по формам типа врзетешаще (пример А.А. Зализняка[150]), окончание аориста – в данном случае ша (очевидно, соответствующая старославянскому - шę - – окончанию 3-го лица множественного числа аориста)– могло оказаться и впереди морфемы причастия. Не исключено, впрочем, что в данном отдельном случае имела место и ошибка переписчика.

По нашему мнению, Н. В. Слатин в своей характеристике так называемой «перфектной формы» смешал морфемы разного происхождения. Суффикс - х - – позиционный вариант суффикса сигматического аориста - s -. То же самое, судя по всему, относится к некоторым случаям употребления суффиксов с - ш - (суффикс - ша - в приведённом выше слове врзетешаще). Суффиксы же - ще - и - ше - (последний, по крайней мере, в таких случаях, как бяшехом) имеют другое происхождение и передают другое грамматическое значение. Возможно, их действительно следует сближать с морфемами причастий. Сложность с различением последних двух суффиксов состоит в том, что не известно, отражается ли в «Книге» процесс отвердения шипящих, обозначает ли графема ш звук [š’] (как в старославянском) или [š]; буква щ, в свою очередь, может, в принципе, обозначать как [š’t’] (как в старославянском), так и [š’].

Возможно, в полном виде рассматриваемое время передавалось посредством смыслового глагола, сочетающего суффикс (причастия?) - ще -/- ше - с суффиксом сигматического аориста и окончанием соответствующего лица и вспомогательного глагола в этой же форме или в форме имперфекта или аориста в имперфектном значении. Суффикс причастия, возможно, передавал значение длительности действия. Не исключено, что в некоторых случаях, когда в обоих суффиксах смыслового глагола присутствовал шипящий, при письме обозначался только один из суффиксов.

В целом, следует предположить, что определённую смысловую аналогию рассматриваемой грамматической конструкции представляют собой современные английские Past Perfect Continuеs и особенно Present Perfect Continuеs. Последним обозначается действие, продолжавшееся к настоящему моменту в течение какого-то времени в прошлом, и которое, вероятно, будет продолжаться в будущем. Впрочем, аналогия едва ли полная. Возможно, рассматриваемая грамматическая форма (назовём её здесь условно продолженным перфектом) первоначально имела неразрывную связь с мифологическим сознанием, обозначая неразрывность событий прошлого, настоящего и будущего.

Однако, если наше предположение верно, и можно действительно говорить о наличии в ВК какой-то специфической временной формы, а не просто об ошибках фальсификатора, следует признать, что автор или авторы документа уже путались в её употреблении. В некоторых случаях она, видимо, передавалась соединением вспомогательного глагола «быти» в форме настоящего времени и смыслового глагола в форме аориста («есьмы стыд i хом ся» - «стыдимся» (1)), ещё чаще – употреблением (без вспомогательного глагола) аориста или глагола в форме продолженного перфекта в контекстах, предполагающих действие в настоящем или будущем временах, иногда – даже в инфинитиве[151]. Нельзя исключать в то же время, что речь должна идти о нескольких разных не дошедших до нас временных формах.

Нельзя согласиться с Н. В. Слатиным, что рассматриваемая форма превратилась впоследствии в простое прошедшее (аорист) путём отпадения глагола-связки[152]. Старославянский и древнерусский аорист восходят ещё к индоевропейской языковой общности[153]. Судя по всему, продолженный перфект исчез вместе с той формой мировосприятия и мировоззрения, выражению которой он служил.

Мы не настаиваем категорически на том, что в тексте ВК обнаруживается неизвестная доселе временная форма (возможно, несколько её разновидностей). Это лишь предположение, которое нуждается в подтверждении или опровержении. Однако, по нашему мнению, для того, чтобы говорить что-либо определённое о грамматике и морфологии источника, необходимо, как минимум, внимательно и беспристрастно изучить все имеющиеся в них расхождения с современными представлениями о развитии славянских языков и рассмотреть разные варианты появления этих расхождений, не отдавая заведомо предпочтения одной из точек зрения.

Что касается якобы неправильного словообразования ВК, то «классическими» в этом смысле примерами называются «влескниго» и «грецьколань» (имеются и другие формы данного слова). Первое из этих буквосочетаний обычно переводят как «Влескнига», «Влесова книга», «Книга Велеса». А. А. Зализняк указывает, что, по нормам древнерусского языка, здесь должна быть форма «велешѣ кън i гы». Словообразование же «Влескнига» невозможно ни в древнем, ни в современном славянском языке[154].

Целиком предложение, из которого взято данное буквосочетание, выглядит следующим образом (на фотографии дощечки): «влескн i гос i уптчемобгуншемоук i ебоестепр i без i цас i ла». В Мир. оно имеет несколько иной вид: «влескнигу с i у птщемо к i у ншемо у к i е ко есте пр i без i ща с i ла». Показательны исправления, внесённые Миролюбовым в исходный текст (если считать таковым текст на фотографии): ч заменено в слове «птчемо»на щ (впрочем, фотография дощечки 16а, по нашему мнению, вообще не даёт оснований однозначно говорить, что для обозначения соответствующих звуков в тексте использовались разные графемы); в слове «прибез i ца» ц превращено в щ (возможно, здесь сыграло роль очень близк