Князь Александр Михайлович Горчаков

(1798–1883)

 

Из семьи знатной, но не богатой. Блистательно выдержал вступительный экзамен в лицей и в продолжение всего учения получал от учителей и надзирателей отзывы самые блистательные: «Один из тех немногих питомцев, кои соединяют все способности в высшей степени… Особенно заметна в нем быстрая понятливость, которая, соединяясь с чрезмерным соревнованием и с каким‑то благородно‑сильным честолюбием, открывает быстроту разума в нем и некоторые черты гения». «Благородство с благовоспитанностью, ревность к пользе и чести своей, всегдашняя вежливость, усердие ко всякому, дружелюбие, чувствительность с великодушием… Опрятность и порядок царствуют во всех его вещах». Был он исключительной красоты, с быстрой речью и быстрыми движениями; самовлюблен, чванлив и мелочно‑злопамятен. Товарищи его не любили. Но Пушкин, не находясь с ним в дружеских отношениях, как‑то тянулся к нему; по‑видимому, его беззавистно привлекал к себе Горчаков как образец всесторонней удачливости, как человек, которому судьба не отказала ни в одном из своих даров. В послании к нему Пушкин писал:

 

Тебе рукой Фортуны своенравной

Указан путь и счастливый, и славный.

И нежная краса тебе дана,

И нравиться блестящий дар природы,

И быстрый ум, и верный, милый нрав;

Ты сотворен для сладостной свободы,

Для радости, для славы, для забав…

 

О довольно близком общении Пушкина с Горчаковым мы имеем несколько свидетельств. В 1814 г. Пушкин написал порнографическую поэму «Монах». Горчаков рассказывает, что, пользуясь своим влиянием на Пушкина, он побудил его уничтожить поэму: взял ее на прочтение и сжег, объявив автору, что это недостойно его имени. Сообщение не совсем соответствует действительности: отобрать – отобрал, но не сжег. Недавно поэма, собственноручно писанная Пушкиным, была найдена в бумагах Горчакова и опубликована. Но то обстоятельство, что Горчакову удалось отобрать поэму у Пушкина и похоронить больше чем на сто лет в своем архиве, конечно, свидетельствует о некоторой близости к Пушкину. Прощаясь с Горчаковым перед выпуском, Пушкин писал ему:

 

В последний раз, быть может, я с тобой,

Задумчиво внимая шум дубравный,

Над озером иду рука с рукой…

 

Горчаков окончил курс с малой золотой медалью (большую получил Вольховский) и поступил на службу в коллегию иностранных дел в Москве. Но, бывая в Петербурге, видался с Пушкиным и в одно из свиданий советовал ему серьезно обратить внимание на карьеру и успехи в свете. Пушкин ответил ему новым посланием:

 

Питомец мод, большого света друг,

Обычаев блестящих наблюдатель,

Ты мне велишь оставить мирный круг,

Где, красоты беспечный обожатель,

Я провожу незнаемый досуг…

Но, признаюсь, мне во сто крат милее

Младых повес счастливая семья,

Где ум кипит, где в мыслях волен я,

Где спорю вслух, где чувствую сильнее…

И ты на миг оставь своих вельмож,

И тесный круг друзей моих умножь,

О ты, харит любовник своевольный,

Приятный льстец, язвительный болтун,

По‑прежнему остряк небогомольный,

По‑прежнему философ и шалун!

 

В 1820 г. Горчаков уехал за границу при министре иностранных дел Нессельроде на конгресс в Троппау. За границей он быстро стал делать карьеру; на него обратил внимание император Александр и как талантливого, избранного чиновника назначил секретарем посольства в Лондоне. В 1825 г. Горчаков взял отпуск для поправления расстроенного здоровья, лечился в Спа, потом приехал в Россию, посетил в Псковской губернии дядю своего Пещурова. Из Михайловского прискакал повидаться с ним Пушкин. Встретились выключенный из службы, ссыльный коллежский секретарь и надворный советник в двадцать семь лет, камер‑юнкер, кавалер орденов Владимира 4‑й степени и Анны 2‑й степени. Пушкин провел у Пещурова целый день и, сидя на постели захворавшего Горчакова, читал ему отрывки из недавно написанного «Бориса Годунова». Благовоспитанному князю резануло ухо слово «слюни», встретившееся в одной сцене. Он заметил Пушкину, что такая искусственная тривиальность довольно неприятно отделяется от общего тона и слога, которым писана сцена.

– Вычеркни, братец, эти слюни! Ну, к чему они тут?

– А посмотри, у Шекспира и не такие еще выражения попадаются, – возразил Пушкин.

– Да, но Шекспир жил не в девятнадцатом веке и говорил языком своего времени, – поучающе сказал князь.

«Пушкин подумал и переделал свою сцену», – рассказывает Горчаков. В действительности Пушкин сцены, конечно, не переделал.

Об этом свидании с Горчаковым Пушкин писал Вяземскому:

«Мы встретились и расстались довольно холодно, – по крайней мере, с моей стороны. Он ужасно высох, – впрочем, так и должно: зрелости нет у нас на севере, мы или сохнем, или гнием; первое все‑таки лучше». Однако в плане художественном, где Пушкин все претворял в красоту и радость, об этом же свидании он вспоминал так:

 

Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,

Хвала тебе! Фортуны блеск холодной

Не изменил души твоей свободной:

Все тот же ты для чести и друзей.

Нам разный путь судьбой назначен строгой;

Ступая в жизнь, мы быстро разошлись,

Но невзначай, проселочной дорогой,

Мы встретились и братски обнялись.

 

В этот приезд Горчакова в Россию члены Тайного общества пытались привлечь его в свои ряды, но благомыслящий князь решительно ответил, что благие цели никогда не достигаются тайными происками, и что питомцу лицея, основанного императором Александром Павловичем, не подобает идти против августейшего основателя того заведения, которому они всем обязаны. Больше Пушкин с Горчаковым не встречались, и имя Горчакова исчезнет из дальнейшей биографии Пушкина.

Горчаков сделал блестящую карьеру. Он имел к концу жизни чин государственного канцлера – высший в России чин; произведен был в «светлейшие» князья – высший титул, доступный человеку без царской крови в жилах; имел такое количество первокласснейших орденов российских и иностранных, что они могли бы уместиться разве на иконостасе. В 1854 г. был назначен посланником в Вену, в 1856‑м – министром иностранных дел и в течение почти всего царствования Александра II руководил внешней политикой России. Горчаков был ревностным почитателем Бисмарка; на его глазах при благосклонном невмешательстве России Пруссия разбила поодиночке сначала Данию, потом Австрию, потом Францию и выросла в могущественную Германскую империю. После тяжелой для России русско‑турецкой войны 1877–1878 гг. сам Бисмарк не сомневался, что Россия покончит с восточным вопросом, дав некоторые компенсации Австрии и Англии. Но Горчаков действовал так неумело, так старался показать «бескорыстие» России, что все выгоды от войны достались не России, а другим державам. Между прочим, на одном из самых решительных заседаний Берлинского конгресса дряхлый Горчаков по рассеянности вручил английскому делегату, лорду Биконсфильду, ту географическую карту, на которой для руководства русской делегации были отмечены максимальные уступки, на которые она могла в крайнем случае идти. Биконсфильд, конечно, воспользовался случаем и в основу обсуждения положил эту карту. Бисмарк в своих записках жестоко потешался над хвастливым и тщеславным Горчаковым, мнившим себя вершителем судеб европейских народов, и утверждает, что именно он, Бисмарк, отстоял тогда честь России.

 

Константин Карлович Данзас

(1801–1871)

 

Из дворян курляндской губернии, лютеранин. По единодушным отзывам преподавателей, был ленив, туп, и ни похвалы, ни стыд перед товарищами, ни убеждения нисколько на него не действовали. Вместе с Дельвигом Данзас издавал школьный журнал «Лицейский мудрец», где почти вся проза принадлежала ему. Лицейское прозвище Данзаса было Медведь.

По окончании лицея Данзас, как плохо успевавший, был выпущен офицером не в гвардию, а в армию, в инженерный корпус. Началась для него боевая жизнь, в которой он выказал себя очень храбрым и дельным офицером. Участвовал в персидской войне 1827 г., в турецкой 1828–1829 гг. на европейском фронте; в июне 1828 г., в сражении под Браиловым, был тяжело ранен пулей в левое плечо навылет с раздроблением лопатки; год лечился, потом возвратился на фронт, участвовал в целом ряде сражений. После взятия Адрианополя был уволен в Россию для лечения браиловской раны. В феврале 1829 г. директор лицея Энгельгардт писал Матюшкину: «Данзас рыжий, который, впрочем, уже теперь сделался темно‑бурым, недавно получил к своему Владимиру с бантом еще золотую шпагу за храбрость». В 1838–1839 гг. Данзас опять непрерывно участвовал в боевых действиях на черноморском побережье под командой генерала Н. Н. Раевского‑младшего. В это время, между прочим, под начальством Данзаса находился поручик Тенгинского пехотного полка Лермонтов.

Знавшие Данзаса рассказывают, что он был отличный боевой офицер, светски‑образованный, но крайне ленивый и притворявшийся повесой; был весельчак по натуре, имел совершенно французский склад ума, любил острить и сыпать каламбурами, вообще в полном смысле был бонвиван. Н. И. Лорер рассказывает: «Подобной храбрости и хладнокровия, какими обладал Данзас, мне не случалось встречать в людях. Бывало, со своей подвязанной рукой, стоит он на возвышении, открытый граду пуль, которые, как шмели, жужжат и прыгают возле него, а он говорит остроты и сыплет каламбуры. Ему кто‑то заметил, что напрасно стоять на самом опасном месте, а он отвечал: «Я сам это вижу, но лень сойти». По мне он был замечательным человеком. Он любил хороший стол и большую часть времени лежал в постели; все его любили. Вот еще один оригинальный поступок его. Когда еще он был поручиком в саперах, его откомандировали в Бендеры, от которых он недалеко стоял со своим батальоном. Вместо Бендер он приехал в Москву, где явился к генерал‑губернатору князю Голицыну и на вопрос, куда он едет из Москвы, Данзас отвечал: «Я еду через Москву в Бендеры и прошу ваше сиятельство позволить мне ехать через Петербург». Конечно, князь не согласился «и, смеясь, советовал ему лучше ехать через Москву только, так как путь этот будет короче. Во время персидской войны, не помню под какой крепостью, генерал Паскевич пожелал узнать ширину рва, и Данзас тотчас же принялся исполнять буквально приказание начальства. Само собой разумеется, что на смельчака посыпались пули; но напрасно Паскевич громко отменял свое приказание: Данзас опустился в ров, медленно шагами измерил его и принес генералу записку с точным ответом». «Состоя вечным полковником, – сообщает биограф лицейских товарищей Пушкина Н. А. Гастфрейнд, – Данзас только несколько лет до смерти, при выходе в отставку, получил чин генерала, вследствие того, что он в мирное время относился к службе благодушно, индиферентно и даже чересчур беспечно; хотя его все любили, даже начальники, но хода по службе не давали. Данзас жил и умер в бедности, без семьи, не имея и не нажив никакого состояния, пренебрегая постоянно благами жизни, житейскими расчетами. Открытый, прямодушный характер, соединенный с саркастическими взглядами на людей и вещи, не дал ему возможности составить себе карьеру. Несколько раз ему даже предлагались разные теплые и хлебные места, но он постоянно отказывался от них, говоря, что чувствует себя неспособным занимать такие места».

После окончания лицея Данзас неоднократно встречался с Пушкиным. В начале двадцатых годов Данзас служил в Бессарабии и видался с Пушкиным в Кишиневе. Летом 1831 г. Пушкин отлучился от молодой жены из Царского Села в Петербург и там кутил с Данзасом. Данзас присутствовал на лицейской годовщине 1836 г. – последней, в которой участвовал Пушкин. 27 января 1837 г. Пушкин пригласил Данзаса быть секундантом на его дуэли с Дантесом. Нащокин говорит: «Данзас мог только аккуратнейшим образом размерить шаги для барьера да зорко следить за соблюдением законов дуэли, но не только не сумел бы расстроить ее, но даже обидел бы Пушкина малейшим возражением». После похорон Пушкина Данзас был арестован и предан военному суду за участие в дуэли в качестве секунданта. 16 марта состоялось окончательное постановление суда: «Вменив ему, Данзасу, в наказание бытность под судом и арестом, выдержать сверх того под арестом в крепости два месяца и после того обратить по‑прежнему на службу».