Князь Николай Борисович Юсупов

(1751–1831)

Потомок владетельного ногайского князя Юсуф‑Мурзы, сын князя Б. Г. Юсупова, московского губернатора, потом президента коммерц‑коллегии. Был близок к царскому двору. В молодости много путешествовал за границей, снабженный рекомендательными письмами Екатерины II к разным европейским государям и писателям. Радушно был принят при французском дворе ЛюдовикаXVI, не раз посещал Иосифа II в Вене и Фридриха Великого в Берлине; был в Фернее у Вольтера, встречался в Париже с Дидро, в Лондоне – с Бомарше. Бомарше писал ему:

Cher prince, qui vernier tout voir.

Et tout apprendre et tout savoir.

(Дорогой принц, который хочет все видеть, и всему научиться, и все знать.)

Юсупов дружил с Кановой, был в сношениях с художниками Грезой, Давидом, Ангеликой Кауфман и другими.

Прохождение государственной службы Юсупова было такое: в восьмидесятых годах несколько лет был посланником в Турине, потом управляющим театрами и Эрмитажем, президентом мануфактур‑коллегии, при Александре I недолгое время министром уделов, состоял верховным маршалом в комиссиях о коронации трех императоров – Павла I, Александра I и Николая I. Последние десятилетия жизни был начальником московской Кремлевской экспедиции. Все должности, как видим, не очень крупного размаха, да и в них Юсупов не проявил какой‑нибудь очень уж исключительной деятельности. Однако он носил наивысший существующий в России чин действительного тайного советника первого ранга, имел все самые высокие русские ордена – Владимира I ст., Александра Невского, Андрея Первозванного, состоял командором большого креста ордена Иоанна Иерусалимского. Но и этого всего оказалось мало для награждения его заслуг: специально для него был придуман какой‑то бриллиантовый или жемчужный эполет, которого больше никто никогда не имел. Можно бы подумать, что Юсупов был какой‑нибудь огромнейший государственный деятель или полководец вроде Бисмарка, Суворова, которого власть уже и не знает, как вознаградить. Разрешения тайны этих награждений напрасно было бы искать в изучении результатов государственной деятельности Юсупова. Все его заслуги заключались в умении быть приятным царедворцем.

Богат был Юсупов колоссально. Он владел с лишком сорока тысячами душ крестьян; почти нельзя было найти не только губернии, но и уезда, где бы у него не было поместий. В молодости был он красив, пользовался у женщин огромным успехом. Бомарше ему писал:

Serez noblement la beaute´,

Déclarez sourdement la guerre

A tous les maris de la terre.

(Будьте королем красоты. Объявите тайную войну всем мужьям земли.)

В селе Архангельском у Юсупова была комната, – в ней, по слухам, находилось собрание трехсот портретов красавиц, благорасположением которых он пользовался. Была еще картина, где Юсупов и Екатерина II были изображены в виде Аполлона и Венеры. Павел по восшествии на престол велел отобрать эту картину. Можно думать, что Юсупов был одно время любовником Екатерины. До нас дошли ее письма к нему, очень дружеские. С дамами Юсупов был всегда отменно вежлив. Когда в знакомом доме встретится ему на лестнице дама, – знает ли он ее или нет, – всегда низко поклонится и посторонится, чтобы дать ей пройти. В Архангельском, где в саду разрешалось гулять всем желающим, он при встрече с дамами непременно раскланивался.

Юсупов обладал колоссальной библиотекой; в ней было до тридцати тысяч томов ценнейших книг, в том числе до пятисот эльзевировских изданий. Была редкая по богатству художественная галерея, в ней находились в подлинниках «Амур и Психея» Кановы, десять картин Греза, шесть видов Клод‑Лоррена, Рембрандт, Рубенс, Тенирс, новые французские художники – Давид, Легро и другие. Знаменитое подмосковное село его Архангельское представляло собой чудо красоты, где совместными силами природы и искусства создано было все, что могло бы тешить самый взыскательный вкус. Уверяют, что Юсупов питал большую любовь ко всему хорошему, ко всему умному, ко всему прекрасному. Казалось бы, при всех этих данных он мог явиться культурнейшим центром, собиравшим вокруг себя выдающихся деятелей искусства и науки, подобно некоторым другим богатым и знатным людям того времени, как граф М. Ю. Виельгорский, князь В. Ф. Одоевский, княгиня 3. А. Волконская. Но этого не было. Был он в свое время знаком с Фонвизиным, бывал у него и Пушкин. Но действительной потребности в зажигающем ум и чувство общении с крупными умами и талантами Юсупов не ощущал, он узко‑эгоистически наслаждался в одиночку красотой, которой себя окружил. Да, может быть, для чего иного у него и не было никаких данных. Князь П. А. Вяземский рассказывает про Юсупова: «Он был благополучного сложения по плоти и по духу, в житейском и нравственном отношении. На улице его вечный праздник, в доме вечное торжество торжеств. На окнах стояли горшки с пышными, благоуханными цветами; на стенах висели клетки с разными птицами певчими; в комнатах раздавался бой стенных часов с звонкими курантиками. Все у него было светозарно, оглушительно, охмелительно. Сам, посреди этого сияния, этой роскошной растительности и певучести, выставлял он румяное, радостное лицо, расцветающее, как махровый красный пион. Мне всегда ужасно было завидно смотреть на праздничную обстановку. Впрочем, мне никогда не случалось завидовать умным людям; зависть забирает меня только при виде счастливой глупости». Граф Ф. В. Ростопчин сообщает, что Юсупов был любителем искусств, женщин и… шутов, только и делал, что бегал от скуки, имел множество слуг, ненужных любовниц, попугаев и обезьян.

Пушкин познакомился с Юсуповым, когда тому шел уже восьмой десяток. Юсупов продолжал держаться моды екатерининских времен, носил напудренный парик с косичкой, оканчивавшейся черным бантом в виде кошелька; на балы и ко двору являлся в пудре, в чулках и в башмаках с красными каблуками: при версальском дворе, а в подражание ему и у нас, красные каблуки в свое время были свидетельством знатного происхождения, их носила только la haute noblesse[260]. Обыкновенным костюмом Юсупова был синий фрак с бархатным воротником. Выезжал он из дому всегда в четырехместном ландо, запряженном четверкой лошадей, с двумя гайдуками на запятках и любимым калмыком на козлах возле кучера. На подушке против Юсупова лежала в карете левретка с золотым ошейником. Приезжал к какому‑нибудь старому своему знакомому. Гайдуки почти выносили его на руках из кареты. Когда он входил в комнату, то шмыгал ногами по полу и кашлял так громко, что слышно было через две‑три комнаты. И беседовал со старым приятелем о старом прошлом:

– Да, любезный друг, плохо старикам жить на свете: и климат‑то изменился, и силы‑то не те, да, признаться, и скучновато.

С. Д. Полторацкий представлялся в юности по какому‑то случаю Юсупову. «Помню, – пишет он, – эти огромные залы, убранные во вкусе Людовика XV, множество картин и статуй, множество грубой челяди; наконец, кабинет сибарита, его пресыщенную, сонную фигуру, белый шлафор и церемонию пудренья головы».

Д. Н. Бантыш‑Каменский в своем «Словаре достопамятных людей русской земли» (1836) дает такую общую характеристику Юсупова: «Он отличался просвещенным умом своим, утонченным вкусом ко всему изящному, остротою, обходительностью, веселостию нрава, памятью обширною, любил ученых и художников и даже в старости маститой приносил дань удивления прекрасному полу».

Вот в какой форме приносилась эта дань. Недалеко от Красных ворот, напротив дворца князя Юсупова, находился принадлежащий ему другой дом. Он был обнесен высокой каменной стеной. Вдоме помещался крепостной гарем Юсупова из пятнадцати – двадцати красивейших девушек. Гарем – и в то же время кордебалет. Танцам обучал девушек известнейший в Москве танцмейстер Йогель. Юсупов иногда приглашал приятелей на представления своего кордебалета. Когда Юсупов подавал знак, танцовщицы мгновенно сбрасывали с себя одежды и продолжали танцевать в совершенно нагом виде, что приводило в восторг старичков, любителей всего изящного. Кроме того, Юсупов до кончины своей содержал знаменитую танцовщицу Воронину‑Иванову и подносил ей в бенефис редкие бриллианты. Юсупов был начальником Кремлевской экспедиции. В 1826 г. к нему обратилась с какою‑то просьбой молодая девушка Вера Тюрина, сестра архитекторского помощника Кремлевской экспедиции. Маститый поклонник прекрасного пола предложил ей пятьдесят тысяч рублей, с тем чтоб она отдалась ему. Девушка с негодованием ответила, что не надо ей и миллиона, и ушла. Через год двое ее братьев были арестованы за участие в студенческой тайной организации братьев Критских. Юсупов послал сказать Вере Тюриной, что если она согласится принадлежать ему, то он берется устроить освобождение ее братьев. Вера отказалась, одного брата заточили в Шлиссельбург, другого сослали.

Пушкин написал к Юсупову знаменитое послание «К вельможе» (1829), – тонкий и блестящий портрет изящного эпикурейца‑скептика XVIII в. У многих послание вызвало недоумение. Библиограф С. Д. Полторацкий удивлялся, что оригиналом для своего портрета Пушкин выбрал именно князя Юсупова. «Конечно, – писал он, – нельзя задавать поэтам тем для их сочинений; но неужели нельзя требовать, чтобы они оставались верными действительности, времени, лицу?.. Нам непременно хочется иметь представителей по всем отраслям человеческих знаний, и благодаря этому усилию мы производим в меценаты и покровители искусства людей тщеславных и самых незначительных. Пора бы нам опомниться и определить ясно, что такое были покровители свободных искусств во времена Екатерины, Александра I и наше». В оппозиционной печати послание вызвало обвинения Пушкина в низкопоклонстве. Полевой напечатал в «Московском телеграфе» едкую и грубую сцену: «Утро в кабинете знатного барина». Секретарь Подлецов подает князю листок со стихами. «Стихи – мне? А! Это – того стихотворца! Что он врет там?.. Так он недаром у меня обедает. Как жаль, что по‑русски. Недурно, но что‑то много, скучно читать. Вели перевести это по‑французски и переписать экземпляров пять: я пошлю кой‑кому; а стихотворцу скажи, что по четвергам я приглашаю его всегда обедать у себя. Только не слишком вежливо обходись с ним: ведь эти люди забывчивы, их надобно держать в черном теле». Статейка эта сильно задела Пушкина. В черновой заметке он написал: «Возвратясь из‑под Арзрума, написал я послание к князю Юсупову. В свете оно тотчас было замечено и… (пропуск в рукописи) были мною недовольны. Светские люди имеют в высокой степени этого рода чутье. Один журналист принял мое послание за лесть итальянского аббата и в статейке заставил вельможу звать меня по четвергам обедать. Так‑то чувствуют они вещи и так‑то описывают светские нравы». По сообщению Бартенева, Пушкин говорил М. А. Максимовичу, что князю Юсупову хотелось от него стихов, и затем только он угощал его в своем Архангельском.

– Но ведь вы его изобразили пустым человеком.

– Ничего! Не догадается!

И он смеялся над Полевым, который в его послании к Юсупову видел низкопоклонство.

Вскоре после женитьбы Пушкин в своей квартире на Арбате дал знакомым бал. Юсупов присутствовал на этом балу. «Пушкин славный вчера задал бал, – писал Булгаков брату. – И он, и она прекрасно угощали и гостей своих. Она прелестна, и они как два голубка. Дай Бог, чтобы всегда так продолжалось. Много все танцевали, и так как общество было небольшое, то я также потанцевал по просьбе прекрасной хозяйки, которая сама меня ангажировала, и по приказанию старика Юсупова: «И я бы танцевал, если бы у меня были силы», – говорил он».