Алексей Николаевич Иконников

(1789–1819)

 

В течение одного года (1811–1812) был гувернером лицея. Внук знаменитого актера Дмитровского. До поступления в лицей служил переводчиком в берг‑коллегии, преподавал в горном корпусе географию, историю и французский язык. Был благородный, умный и образованный человек, совсем еще молодой, всего двадцати шести лет, но уже совершенно опустившийся от пьянства; водка его перестала возбуждать, и он залпом выпивал целыми склянками гофманские капли (смесь эфира со спиртом). Он занимался писательством, сочинял для лицеистов небольшие театральные пьесы; лицеисты разыгрывали их перед царскосельской публикой с ширмами вместо кулис, в форменных мундирах. В одной пьесе главную роль играл лицеист Маслов, но после первого действия ему сделалось дурно, и мальчика, без всякого предупреждения публики, заменил собой сам Иконников, да к тому же совершенно пьяный; он не помнил реплик и сбивал остальных актеров.

За пьянство Иконников вскоре был уволен. Но, видимо, он Пушкина интересовал, – еще через три года после его увольнения Пушкин посещал его и так писал в тогдашнем своем дневнике: «Вчера провел я вечер с Иконниковым. Хотите ли видеть странного человека, чудака, – посмотрите на Иконникова. Поступки его – поступки сумасшедшего; вы входите в его комнату: видите высокого, худого человека в черном сюртуке, с шеей, окутанной черным, изорванным платком. Лицо бледное, волосы не острижены, не расчесаны; он стоит задумавшись и кулаком нюхает табак из коробочки, – он дико смотрит на вас. Вы ему близкий знакомый, вы ему родственник или друг, – он вас не узнает. Вы подходите, зовете его по имени, говорите ему свое имя; он вскрикивает, кидается на шею, целует, жмет руку, хохочет задушевным голосом, кланяется, садится, начинает речь, не доканчивает, трет себе лоб, ерошит голову, вздыхает, говорит о своем бедном положении. Он не имеет ни денег, ни места, ни покровительства; ходит пешком из Петербурга в Царское Село, чтобы осведомиться о каком‑то месте, которое обещал ему какой‑то шарлатан. Он беден, горд и резок; рассыпается в благодарениях за ничтожную услугу или простую учтивость, неблагодарен и даже сердится за благодеяние, ему оказанное, легкомыслен до чрезвычайности, мнителен, чувствителен, честолюбив. Иконников имеет дарования, пишет изрядно стихи и любит поэзию. Вы читаете ему свою пьесу, – наотрез говорит он: такое‑то место глупо, без смысла, низко. Зато за самые посредственные стихи кидается вам на шею и называет вас гением. Иногда он учтив до бесконечности, в другое время груб нестерпимо. Его любят иногда, смешит он часто, а жалок почти всегда».

 

Франц Осипович Пешель

(1782–?)

 

Лицейский врач. Из моравских уроженцев. Вызван был в Россию на врачебную службу министерством внутренних дел в 1808 г. Был друг всего царскосельского бомонда, весельчак, остряк: любил болтать с лицеистами, знакомил их со всевозможными новостями, тешил анекдотами, каламбурами и своим уморительным русским языком. Каждое первое число месяца являлся к лицеистам с гостинцами и оделял их девичьей и бабьей кожей, лакрицей и тому подобными аптечными сладостями.

Случилось однажды событие, сильно взволновавшее весь лицей. Раскрылось, что один из лицейских дядек, молодой парень Константин Сазонов, за два года пребывания своего в лицее совершил в Царском Селе и окрестностях шесть или семь убийств. Пушкин написал по этому случаю эпиграмму:

 

Заутра с свечкой грошевою

Явлюсь пред образом святым.

Мой друг! остался я живым,

Но был уж смерти под косою:

Сазонов был моим слугою,

А Пешель – лекарем моим.

 

Воспитанники лицея любили Пешеля и впоследствии иногда приглашали старика‑доктора на празднования лицейских годовщин вместе с любимым надзирателем С. Г. Чириковым. Сохранилась запись Пешеля от 19 октября 1837 г. с обращением к бывшим его лицейским пациентам на немецком и латинском языках: «Я прошу моих старых друзей, для их собственного блага на мировом театре, не забывать моих прежних увещаний, именно: что все покоится на отношениях и что единственное утешение – терпеливо следовать девизу: «ничему не удивляться!» А для здоровья: спокойствие души, телесные упражнения, диэта как качественная, так и количественная, вода».

 

 

Лицейские товарищи

 

На первый курс лицея было принято тридцать человек. Значит, у Пушкина было двадцать девять товарищей.

 

Иван Иванович Пущин

(1798–1859)

 

Дед его был известный адмирал, андреевский кавалер, отец – генерал‑интендант. В августе 1811 г. мальчика привезли в Петербург для определения в открывавшийся Царскосельский лицей. Для той же цели привез в это время в Петербург и Пушкина его дядя Василий Львович. Мальчики познакомились, сразу почувствовали друг к другу симпатию и подружились. Пущин постоянно бывал у Пушкиных на Мойке, мальчики шалили и возились с сопровождавшей Василия Львовича молодой его гражданской женой Анной Николаевной Ворожейкиной, вместе гуляли в Летнем саду. Оба были приняты в лицей и в октябре месяце отвезены в Царское Село. Воспитанники обязательно должны были жить в лицейском общежитии, каждому полагалась отдельная комната. Пушкину досталась комната № 14, Пущину – рядом, № 13. Комнаты были отделены легкой перегородкой, через которую свободно можно было разговаривать. Это близкое соседство еще больше способствовало сближению мальчиков.

Учился Пущин хорошо. Преподаватели отмечали в своих отзывах его «счастливые способности», «редкое прилежание». Товарищи очень его любили. «Со светлым умом, – рассказывает Модест Корф, – с чистой душой, с самыми благородными намерениями, он был в лицее любимцем всех товарищей». Нельзя того же сказать о Пушкине. Он был большой озорник и насмешник, любил задирать товарищей и, как часто бывало с ним и впоследствии, совершенно не умел нести естественных последствий своих нападок. Столкновения с товарищами, им же вызванные, сильно его мучили. И долгие часы он переговаривался по ночам сквозь перегородку с Пущиным, – жаловался на себя и на других, каялся, обсуждал с Пущиным, как поправить свое положение между товарищами или избегнуть следствий необдуманного поступка. Оба друга были неразлучны. В лицейских «национальных песнях» они фигурировали рядом: Жано – Пущин и Француз – Пушкин:

 

Большой Жано

Мильон бонмо

Без умыслу проворит,

А наш Француз

Свой хвалит вкус

И матерщину порет.

 

Оба были влюблены в сестру своего товарища, фрейлину Е. П. Бакунину. Пушкин, как и впоследствии, когда любовь сильно его захлестывала, был застенчив, замкнут, изливал переполнявшее его чувство больше в уныло‑романтических стихах. Пущин, по‑видимому, был активнее и предприимчивее. Директор Энгельгардт в своей аттестации Пущина писал: «Он с некоторого времени особенно старается заинтересовать собою особ другого пола, пишет самые отчаянные письма и, жалуясь на судьбу, представляет себя лицом трагическим. Одно из таких писем попалось в мои руки, и я, по обязанности, должен был внушить молодому человеку неуместность такого поступка в его положении. Дружеский совет, казалось, произвел желанное действие, но повторение подобного же случая доказало противное».

Также вместе с Пушкиным и еще с Малиновским и Пущин попался в нашумевшей истории с «гогель‑могелем». История такая. Компания воспитанников с Пущиным, Пушкиным и Малиновским во главе устроила тайную пирушку. Достали бутылку рома, яиц, натолкли сахару, принесли кипящий самовар, приготовили напиток «гогель‑могель» и стали распивать. Одного из товарищей, Тыркова, сильно разобрало от рома, он стал шуметь, громко разговаривать; это обратило на себя внимание дежурного гувернера, и он доложил инспектору Фролову. Начались спросы, розыски. Пущин, Пушкин и Малиновский объявили, что это их дело и что они одни виноваты. Фролов немедленно донес о случившемся исправлявшему должность директора профессору Гауэншильду, а тот поспешил доложить самому министру Разумовскому. Переполошившийся министр приехал из Петербурга, вызвал виновных, сделал им строгий выговор и передал дело на рассмотрение конференции. Конференция постановила: 1. Две недели стоять на коленях во время утренней и вечерней молитвы. 2. Сместить виновных на последние места за обеденным столом. 3. Занести фамилии их, с прописанием виновности и приговора, в черную книгу, которая должна иметь влияние при выпуске. Но при выпуске лицеистов директором был уже не бездушный карьерист Гауэншильд, а благородный Энгельгардт. Он ужаснулся и стал доказывать своим сочленам недопустимость того, чтобы давнишняя шалость, за которую тогда же было взыскано, имела влияние и на будущность провинившихся. Все тотчас же согласились с его мнением, и дело сдано было в архив.

Историю с «гогель‑могелем» имеет в виду Пушкин в своем послании к Пущину:

 

Помнишь ли, мой брат по чаше,

Как в отрадной тишине

Мы топили горе наше

В чистом пенистом вине?

Помнишь ли друзей шептанье

Вкруг бокалов пуншевых,

Рюмок грозное молчанье,

Пламя трубок грошовых?

Закипев, о, сколь прекрасно

Токи дымные текли!

Вдруг педанта глас ужасный

Нам послышался вдали, –

И бутылки вмиг разбиты,

И бокалы все в окно,

Всюду по полу разлиты

Пунш и светлое вино.

Убегаем торопливо…

 

В «Пирующих студентах» Пушкин так обращается к Пущину:

 

Товарищ милый, друг прямой,

Тряхнем рукою руку,

Оставим в чаше круговой

Педантам сродну скуку:

Не в первый раз мы вместе пьем,

Нередко и бранимся,

Но чашу дружества нальем –

И тотчас помиримся.

 

Пришло время выпуска. Пушкин на прощание написал в альбом Пущину:

 

Взглянув когда‑нибудь на тайный сей листок,

Исписанный когда‑то мною,

На время улетим в лицейский уголок

Всесильной, сладостной мечтою.

Ты вспомни быстрые минуты первых дней,

Неволю мирную, шесть лет соединения,

Печали, радости, мечты души твоей,

Размолвки дружества и сладость примиренья,

Что было и не будет вновь…

И с тихими тоски слезами

Ты вспомни первую любовь.

Мой друг! она прошла… но с первыми друзьями

Не резвою мечтой союз твой заключен:

Пред грозным временем, пред грозными судьбами,

О, милый, вечен он.

 

Дальнейшее о Пущине – в главе «Друзья Пушкина».