Александр Яковлевич Булгаков

(1781–1863)

Московский почт‑директор, типическая фигура старой Москвы. Побочный сын известного дипломата Я. И. Булгакова, тогда чрезвычайного посланника в Турции, от гречанки или итальянки, родился в Константинополе. В молодости служил по дипломатическому ведомству, при русских миссиях в Неаполе и Вене. В 1832 г., в чине действительного статского советника и в звании камергера, назначен московским почт‑директором. Князь Вяземский рассказывает: «Тут был он совершенно в своей стихии. Он получал письма, писал письма, отправлял письма, словом сказать, купался и плавал в письмах, как осетр в Оке. Московские барыни закидывали его любезными записочками с просьбою переслать прилагаемое письмо или выписать что‑нибудь из Петербурга или Парижа… Казенные интересы могли немножко страдать от его любезности; но зато почт‑директор был любимец прекрасного пола». «Ты рожден гусем, – писал Булгакову Жуковский, – т. е. все твое существо утыкано гусиными перьями, из которых каждое готово без устали писать с утра до вечера очень любезные письма». Булгаков кое‑что пописывал и печатал, но собственно литература его, говорит Вяземский, была обширная его переписка. В этом отношении он поистине был писатель, и писатель плодовитый и замечательный. Особенно интересна его переписка с младшим братом К. Я. Булгаковым, петербургским почт‑директором. Они, благодаря своему положению, могли переписываться откровенно, не опасаясь нескромной зоркости постороннего глаза. Весь быт, все движение государственное и общественное, события и слухи, дела и сплетни, учреждения и лица – все это, с верностью и живостью, выразило себя в этих письмах. Это были образованные, стоящие в центре русской жизни Добчинский и Бобчинский, аккуратно, изо дня в день, осведомлявшие друг друга о всех «чрезвычайных происшествиях». Кроме того, А. Я. Булгаков был «славный перлюстратор»; распечатывал чужие письма не только по долгу службы, но и из‑за простого любопытства; развязность его в этом отношении доходила до того, что в чужих письмах, адресованных его знакомым, он приписывал строки от себя. Одна из дочерей Булгакова, красавица Ольга Александровна, «курноска», как ее называл отец, за три недели до свадьбы Пушкина вышла замуж за чиновника особых поручений при московском военном губернаторе, князя А. С. Долгорукова, вскоре обратила на себя милостивое внимание Николая и, к искреннейшей радости отца, стала наложницей императора.

По характеру своему, общительному, но слишком суетливому и угодливому, Булгаков не пользовался тем уважением, которое подобало бы ему как сановнику, занимавшему видный пост почт‑директора: несмотря на его дружеские связи с Жуковским, Вяземским и другими, невзирая на широкую его популярность, отношение к Булгакову было несколько пренебрежительное. В 1856 г. Булгаков был уволен из почтового ведомства с назначением в сенат. Вяземский рассказывает: «Он был поражен этим, как громом. До того времени бодро нес он свою старость. Сложения худощавого, поджарый, всегда державшийся прямо, отличающийся стройной талией черкеса, необыкновенной живостью в движениях и речи, – он вдруг осунулся телом и духом. Осталась только тень прежнего Булгакова, темное предание о живой старине».

К Пушкину Булгаков относился с глубочайшим недоброжелательством. Еще до личного знакомства с ним, по поводу высылки Пушкина из Одессы, Булгаков писал брату: «О Пушкине, несмотря на прекрасные его стихотворения, никто не пожалеет. Кажется, Воронцов и добр, и снисходителен, а и с ним не ужился этот повеса. Будет, живучи в деревне, вспоминать Одессу, да нельзя уж будет пособить». По приезде в Москву из деревенской ссылки Пушкин читал у Вяземского своего «Бориса Годунова», здесь с ним Булгаков познакомился и писал брату: «Я познакомился с поэтом Пушкиным. Рожа ничего не обещающая».

Пушкин, если верить Булгакову, усиленно добивался быть принятым в его семье, но Булгаков отговаривался болезнью. Наконец, по усиленным просьбам Пушкина, Вигель ввел его в дом Булгакова в марте 1829 г. Пушкин был очень любезен, ужинал и пробыл до двух часов ночи. Красавицы‑дочери Булгакова ухаживали за ним, одна из них, Катя, пела ему его стихи, положенные на музыку Геништою и Титовым. Узнав, что Пушкин едет на театр военных действий в армию Паскевича, она воскликнула:

– Ах, не ездите! Там убили Грибоедова!

– Будьте покойны, сударыня, – ответил Пушкин. – Неужели в одном году убьют двух Александров Сергеевичей?

Другая дочь «курноска‑Лелька» (Ольга), сказала:

– Байрон поехал в Грецию и там умер; не ездите в Персию, довольно вам и одного сходства с Байроном.

Жена Булгакова уговаривала Пушкина избрать большой исторический отечественный сюжет и написать что‑нибудь достойное его пера, но Пушкин уверял, что никогда не напишет эпической поэмы. Ему очень понравилось, что у Булгаковых говорили по‑русски, а не по‑французски.

Когда Пушкин стал женихом Гончаровой, Булгаков сообщал о нем брату такого рода сведения: «Кто‑то, увидав Пушкина после долгого отсутствия, спрашивает его: «Что это, дорогой мой, мне говорят, что вы женитесь?» – «Конечно, – ответил тот. – И не думайте, что это будет последняя глупость, которую я совершу в своей жизни». Каков молодец! Приятно это должно быть для невесты. Охота идти за него!» За два дня до свадьбы Пушкина писал: «В городе опять начали поговаривать, что Пушкина свадьба расходится; это скоро должно открыться: середа последний день, в который можно венчать. Невеста, сказывают, нездорова. Он был на бале у наших (княгини О. А. Долгоруковой, дочери Булгакова), танцевал, после ужина скрылся. Где Пушкин? – я спросил, а Гриша Корсаков серьезно отвечал: «Он ведь был здесь весь вечер, а теперь отправился навестить невесту». Хорош визит в пять часов утра и к больной! Нечего ждать хорошего, кажется; я думаю, что не для нее одной, но и для него лучше было бы, кабы свадьба разошлась». А через неделю после свадьбы Булгаков извещал брата, что Пушкину приписывают стишки на женитьбу приблизительно такого содержания: хочешь быть в раю, – молись, хочешь быть в аду, – женись. «Полагаю, – прибавлял он, – что не мог он их написать неделю после венца».

В августе 1833 г. Пушкин, остановившись проездом в Москве по дороге в Оренбург, получил от Булгакова карточку с приглашением на именинный вечер его жены. Пушкин не поехал «за неимением бального платья и за небритие усов», а на следующий день ездил к Булгакову извиняться и благодарить, «а между прочим, – писал он жене, – и выпросить лист для (станционных) смотрителей, которые очень мало меня уважают, несмотря на то что я пишу прекрасные стишки».

Лето 1834 г. Пушкин проводил в Петербурге и печатал «Историю пугачевского бунта», а жена его с детьми жила в Калужской губернии. В одном из писем к ней Пушкин с горечью писал о своем придворном пленении, о том, что царь упек его под старость лет в камер‑пажи. «Не дай бог нашему Сашке (сыну) идти по моим следам, писать стихи и ссориться с царями». Булгаков перехватил в Москве это письмо и отправил в Третье отделение, а Бенкендорф доложил царю. Жуковскому с трудом удалось уладить дело. Взбешенный Пушкин написал жене письмо, где просил ее быть осторожной в письмах, потому что в Москве состоит почт‑директором негодяй Булгаков, который не считает позорным ни распечатывать чужие письма, ни торговать собственными дочерьми. Это письмо до Натальи Николаевны не дошло, но и в Третье отделение переслано Булгаковым не было.