В Петербурге до ссылки. «Арзамас»

 

Плохо обстояло дело с изящной русской словесностью. Незыблемые основы классицизма начинали колебаться, вместо торжественного, возносящего душу славяно‑российского слова все больше пробивался подлый слог обыкновенной разговорной речи, литературная молодежь отравлялась вольным французским духом. Чтобы бороться с этой заразой, по мысли адмирала А. С. Шишкова и с одобрения Державина, было основано общество «Беседа любителей российского слова». Руководящую роль в обществе играли Шишков, драматург князь А. А. Шаховской и тяжеловесный эпический поэт князь С. А. Ширинский‑Шихматов, – три «Ш», о которых лицеист Пушкин писал:

 

Угрюмых тройка есть певцов,

Шихматов, Шаховской, Шишков;

Уму есть тройка супостатов, –

Шишков наш, Шаховской, Шихматов;

Но кто глупей из тройки злой? –

Шишков, Шихматов, Шаховской.

 

Почетное место занимал в обществе и знаменитый по своей бездарности графоман граф Д. И. Хвостов. На публичных собраниях общества читались произведения его членов. Посетители впускались по заранее разосланным билетам; не только члены, но и гости являлись в мундирах и орденах, дамы – в бальных платьях. Было величественно, торжественно – и непроходимо скучно, пахло безнадежной мертвечиной.

И вот против этого общества пошло боем молодое, дерзкое, озорное общество «Арзамас», объединившее в себе все живое и талантливое, что было в тогдашней нашей литературе. Образовалось общество так. В одной из своих комедий Шаховской вывел в карикатурном виде Жуковского под именем «балладника Фиалкина». Молодой писатель Д. Н. Блудов в ответ написал памфлет под заглавием «Видение в арзамасском трактире, изданное обществом ученых людей». Под видом проезжего незнакомца, остановившегося в трактире, жестоко высмеивался Шаховской. Блудов прочел свою шутку друзьям. Решено было основать общество. В противоположность «знаменитым» членам столичной «Беседы» оно было названо «Арзамасское общество безвестных людей» или просто «Арзамас». Члены «Беседы» именовались «халдеями». Каждый арзамасец носил кличку, взятую из баллад Жуковского. Постепенно общество наполнялось новыми лицами. Окончательный состав его был следующий: Д. Н. Блудов (кличка – Кассандра), В. А. Жуковский (Светлана), Д. В. Дашков (Чу!), К. Н. Батюшков (Ахилл), П. А. Вяземский (Асмодей), Денис Давыдов (Армянин), А. И. Тургенев (Эолова арфа), В. Л. Пушкин (Вот), А. С. Пушкин (Сверчок), П. И. Полетика (Очарованный челн), Ф. Ф. Вигель (Ивиков журавль), С. П. Жихарев (Громобой), А. А. Плещеев (Черный вран), Д. П. Северин (Резвый кот), Д. А. Кавелин (Пустынник), А. Ф. Воейков (Дымная печурка), С. С. Уваров (Старушка), Н. Н. Тургенев (Варвик), Никита Муравьев (Адельстан), М. Ф. Орлов (Рейн). Кроме того, почетными членами («почетными гусями») состояли: Н. М. Карамзин, И. И. Дмитриев, Ю. А. Нелединский‑Мелецкий, князь А. Н. Салтыков, М. А. Салтыков, князь Г. И. Гагарин и граф И. А. Каподистрия. В уставе общества «Арзамас», написанном Блудовым и Жуковским, говорилось: «По примеру других обществ, каждому новопоступающему члену «Арзамаса» надлежало бы читать похвальную речь своему покойному предшественнику, но все члены «Арзамаса» бессмертны, и потому, за неимением собственных готовых покойников, арзамасцы положили брать напрокат покойников из «Беседы», дабы воздавать им по делам их, не дожидаясь потомства». Надгробные речи читались, разумеется, живыми покойниками. Каждый член «Арзамаса» именовался «его превосходительством», в насмешливое подражание чиновным членам «Беседы». Председатель избирался на каждое заседание по жребию и надевал красный колпак. Под красным же колпаком вступающий член произносил торжественную клятву. Однако якобинский колпак этот отнюдь не знаменовал политической революционности общества; он говорил только о литературной революционности его и поэтому нисколько не шокировал таких врагов всяческих политических революций, как Карамзин, Жуковский и другие.

В противоположность чопорным собраниям «Беседы», собирались запросто; веселье било неиссякающим ключом, сыпались шутки, эпиграммы, пародии на творения членов «Беседы». На собраниях читались и собственные произведения арзамасцев, подвергались обсуждению и критическому разбору; создавалась атмосфера, – как вспоминал один из участников, – «живого чувства любви к родному языку и литературе». Блудов предложил было заниматься критическим разбором лучших вновь выходящих книг, русских и иностранных, но, как сообщает протокол, «сие предложение не разлакомило членов и не произвело в умах никакой приветственной похоти». Вечер заканчивался веселым ужином, на котором обязательно подавался арзамасский гусь. Впоследствии жизненные дороги членов арзамасского содружества сильно разошлись. Но всю жизнь они с теплым чувством вспоминали молодое, дружеское веселье, каким бурлили собрания «Арзамаса» в первые годы его существования.

Но время шло. «Арзамас» одержал победу по всему фронту. Сама «Беседа» прекратила свое существование. А «Арзамас» все продолжал только шутить и смеяться. То один, то другой член начинали поднимать голос против этого веселья, становившегося все более пустопорожним. Заговорили о том, что хорошо бы «Арзамасу» создать свой журнал. Наконец, в середине 1817 г. с резкой критикой «Арзамаса» выступили принятые в общество будущие члены «Союза благоденствия» М. Ф. Орлов и Н. И. Тургенев. Они говорили, что стыдно заниматься шутками и смехом, когда кругом столько насущных общественных задач, предлагали сочленам сплотиться в общей работе и приступить к изданию журнала с определенным политическим направлением. После долгих дебатов предложение было принято. Выработали подробную программу журнала, сочинили новый устав общества – серьезный и скучный‑скучный. Но тут обнаружилось, что никаких творческих начал в обществе не было и ни на какую общую работу оно не способно. Организация журнала не клеилась, заседания общества стали вялыми и неинтересными. Жуковский в одном из стихотворных протоколов своих писал:

 

С тех пор, как за ум мы взялися,

Ум от нас отступился! Мы перестали смеяться, –

Смех заступила зевота, чума окаянной «Беседы»!

Мы написали законы… И все тут! Законы

Спят в своем переплете, как мощи в окованной раке!

 

Большинство наиболее деятельных членов разъехалось из Петербурга. «Арзамас» скончался медленной старческой смертью.

Пушкин был принят в «Арзамас» еще лицеистом, заглазно. Кличка ему была дана Сверчок. Он очень интересовался деятельностью «Арзамаса», в дневнике своем целиком списал сатирическую кантату Дашкова «Венчанье Шутовского», за год до выпуска писал Вяземскому: «Целый год еще плюсов, минусов, прав, налогов, высокого, прекрасного! Целый год еще дремать перед кафедрой… Это ужасно! Безбожно молодого человека держать взаперти и не позволять ему участвовать даже и в невинном удовлетворении погребать покойную Академию и беседу губителей российского слова».

Когда он окончил курс и приехал в Петербург, арзамасцы приняли его с распростертыми объятиями. Вигель рассказывает: «На выпуск молодого Пушкина смотрели члены «Арзамаса» как на счастливое для них происшествие, как на торжество. Сами родители его не могли принимать в нем более нежного участия; особенно же Жуковский, восприемник его в «Арзамасе», казался счастлив, как будто бы сам Бог послал ему милое чадо. Чадо показалось мне довольно шаловливо и необузданно, и мне даже больно было смотреть, как все старшие братья наперерыв баловали маленького брата… Я не спросил тогда, за что его называли Сверчком; теперь нахожу это прозвище весьма кстати: ибо в некотором отдалении от Петербурга, спрятанный в стенах лицея, прекрасными стихами уже подавал он оттуда свой звонкий голос». Вступительное «похвальное слово» Пушкин произнес стихами. Кому из «покойников “Беседы”» оно было посвящено – неизвестно. До нас из этого похвального слова дошло всего несколько разрозненных стихов:

 

Венец желаниям! Итак, я вижу вас,

О, други смелых[246] муз, о, дивный Арзамас!

 

.......................

Где смерть Захарову пророчила Кассандра,

Где славил наш Тиртей «кисель» и Александра,

.......................

в беспечном колпаке,

С гремушкой, лаврами и с розгами в руке…

 

К сожалению, протоколы последних заседаний «Арзамаса», на которых как раз должен был присутствовать Пушкин, до нас не дошли, и мы не знаем, насколько деятельное участие принимал Пушкин в забавах и трудах «Арзамаса».

 

Дмитрий Николаевич Блудов

(1785–1864)

 

Сын богатого казанского помещика, рано умершего. Служил в коллегии иностранных дел в Петербурге, близко сошелся с Карамзиным, Жуковским, Батюшковым. Был человек очень образованный и умный. Батюшков отзывался о нем: «Ослепительный фейерверк ума». А. Вигель писал: «Он часто удивлял меня своим умом, а впоследствии начинал меня им ужасать». Блудов был из числа людей, талантливость которых в молодости пытается проявиться в литературной деятельности, но потом выходит на какой‑нибудь другой путь. Он писал статейки, неплохие эпиграммы. Например, на тучного Шаховского и худого Шишкова:

 

Хотите ль, господа, между певцами

Узнать Карамзина отъявленных врагов?

Вот комик Шаховской с плачевными стихами,

И вот бледнеющий над рифмами Шишков.

Они умом равны. Обоих зависть мучит.

Но одного сушит она, другого пучит.

 

Писателем Блудов не стал. Однако у него был тонкий литературный вкус, который очень ценился знавшими его писателями. В посвящении Блудову поэмы «Вадим» Жуковский писал:

 

Вадим мой рос в твоих глазах,

Твой вкус был мне учитель;

В моих запутанных стихах,

Как тайный вождь‑хранитель,

Он путь мне к цели проложил…

 

А Воейков в своем юмористическом «Парнасском адрес‑календаре» называет Блудова «государственным секретарем Бога Вкуса при отделении хороших сочинений от бессмысленных и клеймении сих последних печатью отверженья».

В 1815 г., после появления на сцене «Липецких вод» Шаховского, высмеивавших Жуковского, Блудов, как уже упоминалось, написал «Видение в арзамасском трактире, изданное обществом ученых людей». Содержание памфлета такое. В одном арзамасском трактире собиралось по назначенным дням общество уездных друзей литературы – читали, спорили. Случилось, что в один из вечеров в соседней комнате ночевал какой‑то проезжий. Среди ночи арзамасцы услышали за стеной сонное бормотание, стали глядеть в щель и увидели тучного человека, с боками, раздувавшимися от одышки, обливавшегося потом (Шаховского). Он ходил в одном белье по комнате и пересказывал сонное видение, представившееся ему.

– …И клял я судьбу мою, творящую наперекор мне во всех делах моих, ибо слезлив я в сатирах своих и забавен в своих трагедиях; и хочу я, чтоб смеялись над врагами моими; и смеются одни враги мои; и пишу я стихи, и стихи мои – проза.

Является мрачный старец с лицом, как древняя хартия, восседающий на кожаных мехах, набитых «корнями словес» (Шишков), и вещает гостю:

– О чадо! Ополчись, и успевай, и завидуй, и уязвляй! И напиши нечто, и назови сие нечто комедией, и раздели сие нечто на пять тетрадей, и тетрадь назовется действием. И хвали ироев русских, и усыпи их своими хвалами, и тверди о славе России, и будь для русской сцены бесславием, и русский язык прославляй стихами не русскими. И омочи перо твое в желчь твою и возненавидь кроткого юношу, дерзнувшего оскорбить тебя талантами и успехами (Жуковского). И разъярись на него бесплодной яростью, и лягни в него десною рукою твоею, и твоей грязью природной обрызгай его и друзей его…

Шутка Блудова имела большой успех у его друзей. Собрались у Уварова и основали общество «Арзамас». Каждый член, как мы знаем, должен был прочесть надгробное слово над кем‑либо из живых покойников «Беседы». Блудов сказал надгробное слово над бездарнейшим членом «Беседы» Захаровым, а тот скоро и действительно умер. Блудову была дана кличка Кассандра (троянская царевна, обладавшая пророческим даром). В деятельности «Арзамаса» он принял очень энергичное участие.

Французский наблюдатель Ипполит Оже, около того времени знавший Блудова, описывает его так: «Он был среднего роста и начинал полнеть. С первого раза лицо его не казалось привлекательным, хотя в нем не было ничего безобразного. Но оно совершенно преображалось, когда он начинал говорить. Быстрый, логический ум, обилие мыслей, живость и меткость выражений невольно заставляли признавать его превосходство над собою. Он чувствовал свое превосходство и давал его всем чувствовать; но это высокомерие не оскорбляло чужой гордости. Французский язык он знал со всеми оттенками и особенностями и свободно владел им. Память у него была изумительная, он говорил, как книга. Разговаривая, он всегда ходил по комнате, слегка подпрыгивая, как маркиз на сцене. Сходство было такое полное, что мне всегда чудилось, будто на нем шитый золотом кафтан и красные каблуки, а между тем он одевался чрезвычайно просто».

Блудов сделал блестящую чиновничью карьеру. В 1826 г. был делопроизводителем верховного суда над декабристами; деятельность его в этой должности подверглась нападкам со стороны Николая Тургенева в его изданной за границей книге «Россия и русские». По окончании дела декабристов Блудов был пожалован в статс‑секретари и в том же 1826 г. занял место товарища министра народного просвещения (министром в это время был А. С. Шишков, бывший главный деятель и вдохновитель «Беседы»). С 1832 г. Блудов был министром внутренних дел, в 1837 г. – министром юстиции. В 1852 г. возведен в графское достоинство. При Александре II принимал деятельное участие в его реформах, был председателем государственного совета и комитета министров, президентом Академии наук.

Пушкин до конца жизни поддерживал знакомство с Блудовым, бывал у него. Дочь Блудова вспоминает: «А вот и Пушкин, со своим веселым, заливающимся, ребяческим смехом, с беспрестанным фейерверком остроумных, блистательных слов и добродушных шуток, а потом растерзанный, измученный, убитый жестоким легкомыслием пустых, тупых умников салонных, не постигших ни нежности, ни гордости его огненной души».

 

Василий Андреевич Жуковский

(1783–1852)

 

О нем – в главе «Друзья».

В «Аразамасе» Жуковский был главным вдохновителем, всеобщим любимцем и знаменем, под которым велась борьба с «Беседой»; признанным выражением этого было то, что клички всем членам обязательно давались из произведений Жуковского. Жуковский обладал необыкновенной способностью сопоставлять самые разнородные слова, рифмы и целые фразы так, что речь его, как будто правильная и плавная, составляла совершенную бессмыслицу и самую забавную галиматью. Его девизом было: «Арзамасская критика должна ехать верхом на галиматье». Вяземский рассказывает: «Жуковский был не только гробовых дел мастер, как мы прозвали его по балладам, но и шуточных и шутовских дел мастер. Странное физиологическое и психическое совпадение! При натуре идеальной, мечтательной, несколько мистической, в нем были и сокровища веселости, смешливости: в нем были зародыши и залоги карикатуры и пародии, отличающиеся нередко острою замысловатостью». Жуковский был бессменным секретарем «Арзамаса», вел юмористические протоколы заседаний, нередко в стихах. Протоколы эти рисуют Жуковского с совершенно новой стороны – как очаровательного юмориста, и юмор его резко выделяется на фоне тяжеловатого и довольно однообразного юмора других арзамасцев – Блудова, Дашкова, Вигеля и прочих. Вот, например, выдержки из одного протокола, писанного Жуковским:

«Его превосходительством мною прочитан был протокол прошедшего заседания, краткий, но отличающийся тем необыкновенным остроумием, которым одарила меня благосклонная судьба, и члены, глядя на меня с умилением, радовались, что я им товарищ; а я не гордился нимало; напротив, со свойственною мне скромностью принимал их похвалы за одни выражения дружбы и удостаивал друзей моих снисходительной и весьма лестной для них улыбкой. Его превосходительство я же был введен с церемонией в храмину заседания… Меня ввели, и все лица просияли… Я произнес клятву, потом сел или паче вдвинул в гостеприимные объятия стула ту часть моего тела, которая особенно нужна для сидения и которая в виде головы торчит на плечах халдеев «Беседы». Потом отверзлись уста мои, и начал я хвалить одного беседного покойника. Члены отдали справедливость моему красноречию смехом и шумными плесками. А почтенный президент Чу весьма удачно похвалил мои различные достоинства в краткой речи, в которой не забыл упомянуть и о моем друге месяце[247], за что я ему вечно останусь благодарен… Все это было заключено ужином. Гуся не было, и каждый член, погруженный в меланхолию, шептал про себя:

 

Где гусь? – Он там! – Где там? – Не знаю!»[248]

 

Жуковский был также главным изобретателем шутовских ритуалов и церемоний, практиковавшихся в «Арзамасе». По‑видимому, Жуковский легче всех других членов смотрел на общество, – для него оно было просто местом, где можно было посмеяться и подурачиться. Он без разбора вводил в общество все новых и новых членов – пустопорожнего весельчака Плещеева, никому не нужного Жихарева, нравственно нечистоплотных Кавелина и Воейкова. По мнению некоторых более старых арзамасцев, этот неразборчивый прием новых членов был главной причиной скорого распада общества.

 

Дмитрий Васильевич Дашков

(1788–1839)

 

Из древнего дворянского рода. Учился в московском университетском Благородном пансионе вместе с Жуковским и братьями Тургеневыми. Служил в коллегии иностранных дел и в министерстве юстиции. Был человек широко образованный, остроумный и едкий полемист. Когда в 1811 г. ревнитель старины А. С. Шишков выступил против молодой литературы с доносом, обвиняя ее в безнравственности, в безверии, в отсутствии любви к отечеству, Дашков ответил ему брошюрой «О легчайшем способе отвечать на критику», где дал резкую оценку характеру выступления Шишкова. Он же с большим знанием подверг уничтожающей критике филологические измышления Шишкова. В 1812 г. в Обществе любителей словесности Дашков произнес озорную речь в честь бездарного графа Д. И. Хвостова, избранного в почетные члены общества.

– Знамения его побед изумляют нас, поражают! – говорил Дашков. – Он вознесся превыше Пиндара, унизил Горация, победил Мольера, уничтожил Расина. Всей Европе, – что говорю я? – вселенной известны его заслуги!

Не забыл и прославившихся «зубастых голубей» в басне Хвостова «Два голубя».

– В басне сей русский Лафонтен превзошел француза, наделив своего голубка острыми зубами для разгрызания сетей, в которых он запутался. Вот истинная поэзия, творящая новый мир, новую природу!

За эту речь Дашков был исключен из общества. В 1815 г. князь Шаховской поставил на сцене свою комедию «Липецкие воды». После спектакля у петербургского гражданского губернатора Бакунина происходило чествование Шаховского: жена хозяина, Варвара Ивановна Бакунина (а не поэтесса Бунина, как записал в своем дневнике лицеист Пушкин), торжественно возложила на голову Шаховского венок. По этому случаю Дашков написал кантату:

 

Вчера, в торжественном венчаньи

Творца «Затей»,

Мы зрели полное собранье

«Беседы» всей.

И все в один кричали строй:

Хвала тебе, о Шутовской!

Хвала, герой!

Хвала, герой!

Он злой Карамзина гонитель,

Гроза баллад,

В «Беседе» добрый усыпитель,

Хвостову брат

И враг талантов записной.

Хвала тебе, о Шутовской!..

 

и т. д.

 

Кантата эта сделалась арзамасским гимном и обыкновенно распевалась после заседания за ужином. Вместе с Блудовым и Жуковским Дашков был одним из самых деятельных членов «Арзамаса».

Дашков был высокого роста, смуглый, с красивым лицом, сановитым и строгим; улыбался редко, зато улыбка его, говорит Вигель, была приятна, как от скупого дорогой подарок. Заикался, но когда одушевлялся, говорил плавно, чисто, без запинки. Корф считает его одним из самых выдающихся ораторов своего времени. Дашков страдал ипохондрией, был ленив, высокомерен, заносчив и нелюдим, за исключением отношений с очень близкими людьми и участия в арзамасских шалостях.

С 1829 г. Дашков управлял министерством юстиции, в 1832 г. был назначен министром юстиции. Связей с литературой не прерывал до конца жизни. В 1834 г. Гоголь читал у него свою комедию «Владимир 3‑й степени». Как ни странно, но этот министр николаевской юстиции, по‑видимому, умел держаться на своем посту независимо и с достоинством. Рассказывают, что однажды, после долгого спора с императором Николаем, Дашкову удалось убедить царя взять назад уже подписанный им указ, противоречивший законам. Был и такой случай. К Дашкову приехал всемогущий шеф жандармов граф Бенкендорф. Дашков в это время был занят и велел всем отказывать. Бенкендорф настаивал и приказал передать, что, в его звании, он может приехать к Дашкову и от имени государя. Дашков надел фрак, звезду и велел просить Бенкендорфа. Бенкендорф обратился к нему с ходатайством по какому‑то делу своего брата. Встал и хотел уйти. Дашков его остановил.

– Позвольте, ваше сиятельство, вы хотели что‑то мне сказать от имени государя.

– На этот раз я не имею никакого поручения; но так как вы мне отказали в приеме, то я просил сказать вам, что могу к вам приехать и от имени государя.

Дашков вспыхнул.

– А! Так вы хотели только воспользоваться именем государя! Угодно вам, чтоб я довел до сведения его величества, как вы, для собственных своих дел, пользуетесь его высочайшим именем?

Бенкендорфу пришлось просить извинения.

Одного своего родственника, который поступил в жандармы, Дашков перестал принимать. Когда он увидел однажды Жуковского под руку с министром народного просвещения Уваровым, некогда общим их приятелем по «Арзамасу», он отвел Жуковского в сторону и сказал:

– Как тебе не стыдно гулять публично с таким человеком?

Пушкин называл Дашкова «бронзой».