Турки нападают на казачью крепость

 

Как у нас было на тихом Дону, да на том на

Ивановиче,

Живут ли, слывут люди вольные, они все казаки

донские

Как поставили казаки они крепостцу,

Как и крепостцу будто новую,

По углам ее стоят башенки,

Как на тех было на башенках,

Да и сверху на маковках,

Караулы поставлены, часовые расставлены.

Не задолгим помешкавши, пищаль турки ударила,

Через два часа мешкавши, еще одна прогрянула,

Через три часа мешкавши, с караула казак бежит,

Он бежит – спотыкается, говорит – захлинается:

«Ох ты, батюшка, батюшка, ты, донской атаманушка

Ермак сын Тимофеевич!

Как у нас было на море

Не черным зачернелося,

не белым забелелося –

Зачернелися на море все турецкие корабли,

Забелелися на море все брезентовые парусы».

Как и тут‑то возговорит Ермак сын Тимофеевич:

«Ох вы, казаки, казаки, вы садитеся в легкие лодочки,

Берите вы бабаечки еловые, догоняйте вы корабли

турецкие,

Вы снимайте с турок головы, забирайте

злато‑серебро,

Забирайте же вы невольничков, провожайте их

на святую Русь».

 

Ермак просит выпустить его из неволи

 

А‑ой да, растемным‑то темна

Вот темная ночушка,

Ночушка она осе… вот осенняя;

А‑ой да, растемнее того

Вот тёмная темница,

Тюрьма она земляна… земляная.

А‑ой, вот построилася,

Ой, шельма злодеюшка,

Она тюрьма без око… без оконушек,

А‑ой, да, ну, с одной, с одной,

Вот шельма злодеюшка,

С одной дымчатой трубо… сы трубою.

А‑ой да, во тюрьме‑то сидел,

Сидел вот невольничек,

Сидел жа он млад донско… млад донской казак,

А‑ой да, млад донской‑то казак

Сидел во неволюшке,

Казак Ермак Тимофе… Тимофеевич.

А‑ой да, он не год‑то сидел,

Вот бы добрый молодец,

Сидел‑то он ровно три… ровно тридцать лет.

А‑ой да, поседела в него,

Вот доброго молодца,

Буйная его голо… да головушка,

А‑ой да, побелела его,

Раздоброго молодца,

Седая его боро… вот бородушка

А‑ой да, с вечеру‑то тюрьма,

Она тюрьма темная,

Тюрьма рано затворя… затворяется,

А‑ой, да, кы полу‑то ночи

Вот тюрьма‑злодеюшка

Крепко она замыка… замыкалася,

«А‑ой да, я сижу‑то в тюрьме,

Удал добрый молодец,

Крепко вот я призаду… призадумался.

А‑ой да, прогневил, прогневил,

Раздобрый я молодец,

Вот свою судьбу злоде… вот злодеюшку, ‑

А‑ой да, ну она‑то, она,

Раздоброго молодца,

Мене судьба заключи… заключила.

А‑ой да, не Лексей‑то судья

Ездит он по городу,

Да по тюрьмам разъезжа… разъезжает,

А‑ой да, из тюрьмы‑то бы он,

Из тюрьмы невольничков

На Дон жа всех выпуща… выпущает,

А‑ой да, одного‑то мене,

Раздоброго молодца,

В тюрьме мене оставля… оставляет.

А‑ой да, ну, ты выпусти,

Раздоброго молодца,

Из лихой мене нево… из неволюшки,

А‑ой да, как из той‑то мене,

Из той из неволюшки,

Из темной мене тюре… из тюремницы!»

 

 

Песни XVII века

 

Смерть царевича Дмитрия

 

Не вихрь крутит по долинушке,

Не седой ковыль к земле клонится,

То орел летит поднебесью,

Зорко смотрит он на Москву‑реку,

На палатушки белокаменны,

На сады ее зеленые,

На златой дворец стольна города.

Не лютая змея воздывалася,

Воздывался собака – булатный нож,

Упал он ни на воду, ни на землю,

Упал он царевичу на белу грудь,

Да тому ли царевичу Димитрию

Убили ж царевича Димитрия,

Убили его на Углищи,

На Углищи на игрищи.

Уж как в том дворце черной ноченькой

Коршун свил гнездо с коршунятами!

Уж как тот орел Димитрий‑царевич,

Что и коршун тот Годунов Борис,

Убивши царевича, сам на царство сел;

Царил же он, злодей, ровно семь годов

Не вихрь крутит по долинушке,

Не седой ковыль к земле клонится,

То идет грозный Божий гнев

За православную Русь.

И погиб коршун на гнезде своем,

Его пух прошел по поднебесью,

Проточилась кровь на Москве‑реке.

 

Борис Годунов

 

Ох, было у нас, братцы, в старые годы, в давние веки,

В давние веки, при старыих при царях, Было время злое, пагубное.

Уж настало то время злое при старом при царе

Федоре Ивановиче; Как преставился‑то наш православный царь

Федор Иванович. Так досталась‑то Россеюшка злодейским рукам,

Злодейским рукам, боярам‑господам.

Появилась‑то из бояр одна буйна голова,

Одна буйна голова, Борис Годунов сын;

Уж и этот Годун всех бояр‑народ надул.

Уж и вздумал полоумный Россеюшкой управлять,

Завладел всею Русью, стал царствовать в Москве.

Уж достал он и царство смертию царя,

Смертию царя славного, святого

Димитрия‑царевича.

Как собрал‑то себе разбойник Годунов сын,

Собрал проклятых людей, злых разбойников,

Собравши их, прокляту речь им взговорил:

«Вы разбойнички, удалые молодцы,

Вы подите, вы убейте Дмитрия‑царя!

Вы придите и скажите, убили ли царя.

Сослужите вы мне эту службу, сослужу я вам

златом‑серебром».

Уж пошли прокляты люди, злы разбойники,

Пошли во святое место, в Углич – славный град,

Уж убили там младого царевича – Дмитрия святого;

Уж пришли‑то и сказали Борису Годуну,

Как услышал‑то Борис, злу возрадовался.

Уж и царствовал Борис ровно пять годов;

Умертвил себя Борис с горя ядом змейным,

Ядом змеиным, кинжалом вострыим.

 

Гришка Отрепьев

 

Ты Боже, Боже, Спас милостивой!

К чему рано над нами прогневался ‑

Сослал нам Боже прелестника,

Злого Расстригу Гришку Отрепьева;

Уже ли он, Расстрига, на царство сел?

Называется Расстрига прямым царем,

Царем Димитрием Ивановичем Углецким.

Недолго Расстрига на царстве сидел,

Похотел Расстрига женитися,

Не у себя‑то он в каменной Москве,

Брал он, Расстрига, в проклятой Литве,

У Юрья пана Седомирского

Дочь Маринку Юрьеву,

Злу еретницу‑безбожницу.

На вешней праздник Николин день,

В четверг у Расстриги свадьба была,

А в пятницу праздник Николин день.

Князи и бояра пошли к заутрене,

А Гришка‑Расстрига он в баню с женой.

На Гришке рубашка кисейная,

На Маринке соян хрущетой камки.

А час‑другой поизойдучи,

Уже князи и бояра от заутрени,

А Гришка‑Расстрига из бани с женой.

Выходит Расстрига на красной крылец,

Кричит‑ревет зычным голосом:

«Гой еси, клюшники мои, приспешники!

Приспевайте кушанье разное,

А и постное и скоромное:

Заутра будет ко мне гость дорогой,

Юрья пан со паньею!»

А втапоры стрельцы догадалися,

За то‑то слово спохватилися,

В Боголюбов монастырь металися

К царице Марфе Матвеевне:

«Царица ты Марфа Матвеевна!

Твое ли это чадо на царстве сидит,

Царевич Димитрей Иванович?»

А втапоры царица Марфа Матвеевна заплакала

И таковы речи во слезах говорила:

«А глупы стрельцы вы, недогадливы!

Какое мое чадо на царстве сидит?

На царстве у вас сидит Расстрига

Гришка Отрепьев сын;

Потерян мой сын, царевич Димитрей Иванович,

на Угличе

От тех от бояр Годуновыех;

Его мощи лежат в каменной Москве

У чудных Софеи Премудрыя;

У того ли‑то Ивана Великого

Завсегда звонят во царь‑колокол,

Соборны попы собираются,

За всякие праздники совершают понафиды

За память царевича Димитрия Ивановича,

А Годуновых бояр проклинают завсегда».

Тут стрельцы догадалися,

Все оне собиралися,

Ко красному царскому крылечку металися,

И тут в Москве (в)збунтовалися.

Гришка‑Расстрига догадается,

Сам в верхни чердаки убирается

И накрепко запирается.

А злая его жена Маринка‑безбожница

Сорокою обвернулася

И из палат вон она вылетела.

А Гришка‑Расстрига втапоры догадлив был,

Бросался он со тех чердаков на копья вострыя

Ко тем стрельцам, удалым молодцам ‑

И тут ему такова смерть случилась.

 

Плач Ксении Годуновой

 

Сплачетца мала птичка,

Белая пелепелка:

«Охти мне, молоды, горевати!

Хотят сырой дуб зажигати,

Мое гнездышко разорити,

Мои малыи дети побити,

Меня, пелепелку, поимати».

Сплачетца на Москве царевна:

«Охти мне, молоды, горевати,

Что едет к Москве изменник,

Ино Гриша Отрепьев Рострига,

Что хочет меня полонити,

А полонив меня, хочет постритчи,

Чернеческой чин наложити!

Ино мне постритчи ся не хочет,

Чернеческого чину не здержати:

Отворити будет темна келья,

На добрых молотцов посмотрити

Ино ох милыи наши переходы!

А кому будет по вас да ходити

После царского нашего житья

И после Бориса Годунова?

Ах милый наши терёмы!

А кому будет в вас да седети

После царьского нашего жития

И после Бориса Годунова?»