Мать не принимает беглого солдата

 

Что вились‑то мои русы кудри, вились‑завивались,

Как заслышали мои русы кудри на себе невзгодье,

Что большое ли невзгодье, великое безвременье,

Что уж быть‑то мне, доброму молодцу, во солдатах,

Что стоять‑то мне, доброму молодцу, в карауле.

Вот стоял я, добрый молодец, в карауле,

Пристоялись у доброго молодца мои скоры ноги.

Как задумал я, добрый молодец, задумал бежати,

Что бежал я, добрый молодец, не путем‑дорогой,

А бежал я, добрый молодец, темными лесами.

Во темных лесах, добрый молодец, весь я ободрался,

Под дождем я, добрый молодец, весь я обмочился.

Прибежал я, добрый молодец, ко свому подворью,

Прибежавши, добрый молодец, под окном

я постучался:

«Ты пусти, пусти, сударь батюшка, пусти обогреться,

Ты пусти, пусти, моя матушка, пусти обсушиться».

«Я б пустила тебя, мое дитятко, – боюсь государя.

Ты поди, поди, мое дитятко, во чистое поле:

Что буйным ветром тебя, дитятко, там обсушит,

Красным солнышком, мое дитятко, тебя обогреет».

Что пошел‑то я, добрый молодец, пошел, сам заплакал:

«Уж возьмись, засоритесь вы, батюшкины хоромы,

Уж ты сгинь, пропади, матушкино подворье».

 

Молодец убивает целовальника

 

Мила матушка своему сыну наказывала:

«Дитё ли ты мое, дитятко, чадо милое мое!

Послушай, дитятко, наказа моего:

Не ходи ты, мое дитятко, поздно во царев кабак, ‑

Во царевом кабаке сидят твои недруги

И большие неприятели твои;

Хотят, мое дитятко, поймать тебя,

Поймать тебя хотят – зарезати;

Буйну твою головушку хотят отрезати,

Белую твою грудушку хотят взрезати,

Накрыть хотят белой грудью твои очи ясные,

Вынуть хотят из тебя, дитятко, ретиво сердце».

Подпоясал добрый молодец саблю острую,

Побежал он, добрый молодец, во царев кабак.

Прибежал добрый молодец во царев кабак,

Не застал он там неприятелей,

Стращат он бурмистров, целовальничков:

«Гой ты гой еси, целовальничек, скажи

правду‑истину.

Кто меня в кабаке изгубить хотел?»

Таит целовальник разбойников и не сказыват.

Разгоралося у молодца ретиво сердце,

Не стерпя сердца, срубил целовальничку

буйну голову;

Сказал им молодец таковы слова:

«А ищите меня, доброго молодца, за быстрым

Днестром».

 

Крестовый брат

 

Еще был‑то жил купец богатой‑от.

Помирал‑то купец да в молодых летах,

Оставлял он именье своему сыну,

Своему‑то он сыну одинакому.

С того горюшка сынок купеческой

Полюбил‑то он пить да сладку водочку,

Сладку водочку пить и зелено вино.

Пропивал‑то всё именье родна батюшка,

Проиграл‑то он да вдвое в карточки,

Прогулял‑то, проживал да он три лавочки

С дорогима он заморскима товарами.

Он пошел‑то во кабак да к зелену вину,

Напивался в кабаки‑то зеленым вином,

Говорил‑то он голям, голям кабацкиим:

«Я скажу‑то вам, скажу, голям кабацкиим:

Я ходил, голи, сегодня я по городу,

Я искал‑то всё себе брата крестового,

Я крестового себе брата, названого;

Я не мог себе найти брата крестового,

А никто со мной крестами не побратался,

Как идут мимо меня, всё надсмехаются,

Надсмехаются идут да сами прочь бежат».

Вдруг стоит‑то тут у стойки голь кабацкая,

Голь кабацкая стоит, всё горька пьяница,

Говорит‑то он ему всё таковы слова:

«Мы побратаемся мы с тобой крестами золотыма мы!»

Говорит‑то всё ему да голь кабацкая:

«Неужели у тебя имеется да золотой‑от крест?»

Говорит‑то тут кабацка голь таки речи:

«Я сижу‑ту хошь за стойкой, прохлаждаюся,

Я ведь был‑то на веку не голь кабацкая,

Я имел ведь у себя‑то черны карабли».

 

Молодец и река Смородина

 

Когда было молодцу

Пора‑время великая,

Честь‑хвала молодецкая, ‑

Господь‑бог миловал,

Государь‑царь жаловал,

Отец‑мать молодца

У себя во любве держал,

А и род‑племя на молодца

Не могут насмотретися,

Суседи ближние

Почитают и жалуют,

Друзья и товарищи

На совет съезжаются,

Совету советовать,

Крепку думушку думати

Оне про службу царскую

И про службу воинскую.

Скатилась ягодка

С сахарного деревца,

Отломилась веточка

От кудрявыя от яблони,

Отстает доброй молодец

От отца, сын, от матери.

А ныне уж молодцу

Безвременье великое:

Господь‑бог прогневался,

Государь‑царь гнев взложил,

Отец и мать молодца

У себя не в любве держал.

А и род‑племя молодца

Не могут и видети,

Суседи ближние

Не чтут, не жалуют,

А друзья‑товарищи

На совет не съезжаются

Совету советовать,

Крепку думушку думати

Про службу царскую

И про службу воинскую.

А ныне уж молодцу

Кручина великая

И печаль немалая.

С кручины‑де молодец,

Со печали великия,

Пошел доброй молодец

Он на свой конюшенной двор,

Брал доброй молодец

Он добра коня стоялого,

Наложил доброй молодец

Он уздицу тесмяную,

Седелечко черкасское,

Садился доброй молодец

На добра коня стоялого,

Поехал доброй молодец

На чужу дальну сторону.

Как бы будет молодец

У реки Смородины,

А и взмолится молодец:

«А и ты мать быстра река,

Ты быстра река Смородина!

Ты скажи мне, быстра река,

Ты про броды кониные,

Про мосточки калиновы,

Перевозы частые!»

Провещится быстра река

Человеческим голосом,

Да и душой красной девицей:

«Я скажу те, быстра река,

Доброй молодец,

Я про броды кониные,

Про мосточки калиновы,

Перевозы частые:

Со броду кониного

Я беру по добру коню,

С перевозу частого ‑

По седелечку черкесскому,

Со мосточку калинова ‑

По удалому молодцу,

А тебя, безвремянного молодца,

Я и так тебя пропущу».

Переехал молодец

За реку за Смородину,

Он отъехал, молодец,

Как бы версту‑другую,

Он своим глупым разумом,

Молодец, похваляется:

«А сказали про быстру реку Смородину:

Не пройти, не проехати

Ни пешему, ни конному ‑

Она хуже, быстра река,

Toe лужи дожжевыя!»

Скричит за молодцом

Как в сугонь быстра река Смородина

Человеческим языком,

Душой красной девицей:

«Безвремянной молодец!

Ты забыл за быстрой рекой

Два друга сердечные,

Два востра ножа булатные,‑

На чужой дальной стороне

Оборона великая!»

Воротился молодец

За реку за Смородину,

Нельзя что не ехати

За реку за Смородину,

Не узнал доброй молодец

Того броду кониного,

Не увидел молодец

Перевозу частого,

Не нашел доброй молодец

Он мосточку калинова.

Поехал‑де молодец

Он глубокими омуты;

Он перву ступень ступил –

По черев конь утонул,

Другу ступень ступил –

По седелечко черкесское,

Третью ступень конь ступил –

Уже гривы не видети.

А и взмолится молодец:

«А и ты мать быстра река,

Ты быстра река Смородина!

К чему ты меня топишь,

Безвремянного молодца?»

Провещится быстра река

Человеческим языком,

Она душой красной девицей:

«Безвремянной молодец!

Не я тебя топлю,

Безвремянного молодца,

Топит тебя, молодец,

Похвальба твоя, пагуба!»

Утонул доброй молодец

Во Москве‑реке, Смородине.

Выплывал его доброй конь

На крутые береги,

Прибегал его доброй конь

К отцу его к матери;

На луке на седельныя Ерлычок написаной:

«Утонул доброй молодец

Во Москве‑реке, Смородине».

 

Горе

 

От чего ты, Горе, зародилося?

Зародилося Горе от сырой земли,

Из‑под камешка из‑под серого,

Из‑под кустышка с‑под ракитова.

Во лаптишечки Горе пообулося,

В рогозиночки Горе понаделося,

Понаделося, тонкой лычинкой подпоясалось;

Приставало Горе к добру молодцу.

Видит молодец: от Горя деться некуды, ‑

Молодец ведь от Горя во чисто поле,

Во чисто поле серым заюшком.

А за ним Горе вслед идет,

Вслед идет, тенета несет,

Тенета несет, всё шелковые:

«Уж ты стой, не ушел, добрый молодец!»

Видит молодец: от Горя деться некуды, ‑

Молодец ведь от Горя во быстру реку,

Во быстру реку рыбой‑щукою.

А за ним Горе вслед идет,

Вслед идет, невода несет,

Невода несет всё шелковые:

«Уж ты стой, не ушел, добрый молодец!»

Видит молодец: от Горя деться некуды, ‑

Молодец ведь от Горя во огнёвушку,

Во огнёвушку, да в постелюшку.

А за ним Горе вслед идет,

Вслед идет, во ногах сидит:

«Уж ты стой, не ушел, добрый молодец!»

Видит молодец: от Горя деться некуды, ‑

Молодец ведь от Горя в гробовы доски,

В гробовы доски, во могилушку,

Во могилушку, во сыру землю.

А за ним Горе вслед идет,

Вслед идет со лопаткою,

Со лопаткою да со тележкою:

«Уж ты стой, не ушел, добрый молодец!»

Только добрый молодец и жив бывал:

Загребло Горе во могилушку,

Во могилушку, во матушку сыру землю.

Тому хоробру и славу поют.

 

Братья‑разбойники и сестра

 

По край моря, моря синего,

По край моря ай веряжского,

По край синего моря веряжского,

Там стояла да хоромина некрытая,

А некрытая хоромина, немшоная.

Там жила‑была вдова благочестивая,

Было у вдовушки девять сынов,

Во десятыих была одинакая дочь.

И эти все сынова в разбой пошли,

Оставалася дочка единёшенька.

Как из‑за синего моря веряжского

Наехали на дочку к нею сватова,

Она выдала дочку за синё море,

За этого за гостя за торгового.

Она там год жила – не стоснулася,

Другой жила – в уме не было,

На третий на годочек стосковалася,

Она у мужа у света подавалася,

У всей семье сдоложилася.

Состроил ей муж червончатой кораб,

Он нос делал по‑змеиному,

Корму делал по‑звериному,

Нос грузил чистым серебром,

Середочку грузил красным золотом,

Корму грузил скатным жемчугом.

Они сели с мужем в лодочку и поехали.

Тут не темная ноченька сустигла их,

Не частыи дождики обсыпали ‑

Наехали воры‑разбойники,

Они гостя торгового зарезали,

Зарезали и в воду бросили,

Они жёночку‑рязаночку в полон брали,

В полон брали, обесчестили.

Все эти разбойнички спать легли,

Меньший разбойничек не спит, не лежит,

Не спит, не лежит, думу думает,

У жёночки‑рязаночки выспрашивает:

«Скажи, жёночка‑рязаночка, с коёй орды,

С коёй орды, с коёй страны?»

– «Уж мы жили‑жили по край моря,

По край синего моря веряжского,

Там стояла хоромина некрытая,

Некрытая хоромина, немшоная.

Во той было хоромине некрытоей

Жила‑была вдова благочестивая.

Было у вдовушки девять сынов,

Во десятыих была одинакая дочь.

У ней все сынова во разбой пошли,

Оставалася дочка одинёшенька.

Из‑за синего моря веряжского

Наехали на дочку к ней сватова,

Она выдала дочку за синё море,

За этого за гостя за торгового».

Тут разбойничек расплакался.

«Вы ставайте‑ко, братцы родимые!

Мы не гостя торгового зарезали,

Зарезали и в воду бросили,

Мы зарезали зятя любимого.

Не жёночку‑рязаночку в полон брали,

В полон брали и обесчестили,

Обесчестили сестрицу родимую».

 

Жена разбойника

 

Из‑под кустышка было ракитова,

Из‑под камешка было серого,

Протекала‑то‑де речка быстрая,

Речка быстрая, вода холодная.

Во этой речке быстроей, в воде холодноей

Красна девушка она мылася,

Бедна белилася.

Она мылась, слезно плакала,

Красоты она своей дивилася:

«Красота ли ты моя, красоточка!

Ох ты счастье ли мое, счастьице!

Талану‑участи доля горькая!

На роду ли‑то да мне написано,

На делу ли‑то да мне досталося,

В жеребьи ли мне сповыпала:

Женихов ли про меня не было?

Сватовья ли на мне не сватались?

Из бояр‑то ли да сватались бояра,

Из купцов‑то ли сватались на мне купцы,

Из крестьян‑то ли сватались молодчики.

Как ныне отдал меня родной батюшко,

Просватала родна матушка

Как за вора да за разбойника,

За ночного да подорожника.

Со вечера да он коня седлал,

Со полуночи в разбои съезжал,

К утру‑светичку домой въезжал.

Он кричит‑зычит собачьим голосом:

«Ты ставай‑ко‑ся, жена немилая!

Немилая жена, постылая,

Добывай огня скорехонько,

Затопляй‑ко печь крутехонько,

Уж ты грей‑ко‑ся воду ключавую,

Уж ты мой‑ко‑ся платье кровавое,

Кровавое платье, разбойницкое».

Я ставала млада скорёшенько,

Топила печку крутёшенько,

Я нагрела воды ключавоей,

Я стирала платье кровавое

Перву вымыла я, не раздёрнула,

Втору вымыла, да развернула,

Нашла эту рубашеньку, знакомую,

Знакомую рубашечку, приметную.

Закричала я громким голосом,

Закричала я, сама заплакала:

«Ох ты гой еси, ладо немилое,

Немилый и постылый!

Ты почто убил моего брата любимого?

Своего шурина постылого?»

– «Не я убил твоего брата любимого,

Своего шурина постылого;

Не я убил – убила темна ноченька,

Подстрелила калена стрела».

 

Девица – атаман разбойников

 

Загуляла я, красна девица, загуляла

Со удалыми со добрыми молодцами,

Со теми ли молодцами, со ворами

Не много я, красна девица, гуляла,

Гуляла, красна девица, тридцать шесть лет,

Была‑то я, красна девица, атаманом

И славным и преславным ясаулом,

Стояла я, красна девица, при дороге

Со вострым я со ножичком булатным:

Ни конному, ни пешему нет проезда

Не много я, красна девица, душ губила,

Погубила я, красна девица, двадцать тысяч,

А старого и малого в счет не клала.

Я ездила по городам, по уездам,

Захотела, красна девица, загуляти

Во славное в Московское государство,

Захотелось мне, красной девице, посмотрети,

Богатых там купцов мне поглядети,

Мне каменны полаты поломати,

Железные запоры отпирати.

Загуляла я, красна девица, загуляла

На славное Петровское на кружало.

Без счету я, девица, деньги выдавала,

Не глядя рублевички на стоичку бросала.

«Вы пейте, мои товарищи, веселитесь!»

Уж тут‑то я, красна девица, бодрость оказала,

Уж храбро я и бодро поступала,

Атамановы поступки показала.

Уж тут меня, девицу, признавали,

По имени красну девицу называли,

По отечеству меня величали;

Назад руки красной девице завязали,

Повели меня, красну девицу, в полицу,

Подымали красну девицу на дыбу.

Уж смело красна девица отвечала:

«Постойте, судьи мои, не судите!

Чего вам от меня больше желати?

Сама я вам, красна девица, повинюся:

Не много‑то я, красна девица, гуляла,

Гуляла я, красна девица, тридцать шесть лет,

Была я, красна девица, атаманом,

Стояла я, красна девица, при дороге

Со вострым я со ножичком булатным.

Ни конному, ни пешему нет проезда.

Не много я, красна девица, душ губила,

Погубила я, красна девица, двадцать тысяч,

А старого и малого в счет не клала.

Захотела я, красна девица, загуляти

Во славное в Московское во царство,

По широкиим по улицам походити,

Богатых там купцов поглядети,

Мне каменны полаты поломати,

Железные запоры отпирати.

Загуляла я, красная девица, загуляла

На славное Петровское кружало,

Не глядя я рублевички вынимала,

За стоичку без счету подавала,

Атамановы поступочки показала.

Уж тут меня, девицу, признавали,

По имени красну девицу называли,

По отечеству меня величали,

Назад руки красной девице завязали,

Повели меня, красну девицу, в полицу.

Судите, судьи, меня поскорее,

Раскладывайте огни на соломе,

Вы жгите мое белое тело,

 

После огня мне голову рубите,

Вы слушайте, судьи, моего приказа:

Ведите меня с товарищи в чисто поле,

Зачинайте вы класть всех сряду,

Меня, красну девицу, напоследок».

Я, лежа там, красная девица, возрыдала,

Об товарищах своих я пожалела,

Что рано я вас, девица, погубила.

«Я в сей вине, красна девица, причина;

Простите, мои приятели, доброхоты!»

 

Вор Гаврюшка

 

Ты долина моя, долинушка, раздолье широкое!

Ничего на тебе, моя долинушка, не уродилось;

Уродился на тебе, моя долинушка, только зелен садик.

Мимо садика мимо зелена лежала дорожка,

Что лежала‑то дороженька неширокая;

Никто по той дороженьке нейдет, не проедет.

Проезжал же по той дороженьке один вор Гаврюшка,

Он на трех на своих троечках разношерстных:

Перва троечка у него коней вороныих,

Друга троечка у него коней гнедыих,

Третья его троечка коней соловыих.

Что гнались‑то за вором Гаврюшенькой три погони:

Первая погонюшка – злые татары,

Другая погонюшка – злые корсаки,

Третья погонюшка – молоды казаки.

Не догнали вора Гаврюшеньку всего версты на три.

Приезжает вор Гаврюшенька во город Воронеж;

Он атласу и бархату закупает,

Никто‑то вора Гаврюшеньку не признает,

Что за купчика вора Гаврюшеньку почитают.

Случилось идти вору Гаврюшеньке мимо темницы,

Признавали вора Гаврюшеньку своя братья.

«Уж ты батюшка наш Гаврюшенька, разбей ты

темницу,

Уж ты выпусти нас всех, колодничков, на волю,

На ту ли на волюшку – на матушку Волгу!»

– «Уж вы братцы мои, товарищи, мне теперь не время:

За мной ли за Гаврюшенькой гонят три погони;

Первая погонюшка – злые татары,

Другая погонюшка – злые корсаки,

Третья погонюшка – молоды казаки.

Первой‑то я погонюшки не боюся,

Другой‑то я погонюшке поклонюся,

Третьей‑то я погонюшке покорюся!»

 

Илья кум темный

 

Еще было во городе Чернигове,

Там ведь жил‑то молодой‑от князь‑от душечка,

Еще душечка да князь Семен Михайлович;

Живучись‑то ихна жисть да хорошо жилась.

Им на радость ту Господь послал да чада милого,

Чада милого послал, да всё любимого,

Да родился у них маленький княжевич‑сын.

Собирает он на радости почестен пир,

Собирает он всех князей‑то, всех он бояров,

Он ведь всех гостей‑купцей торговыих.

Научили его нянюшки‑ти, мамушки:

«Ты поди‑ка, душечка князь Семен Михайлович,

Ты зови, зови к себе всё кума стретного,

Кума стретного зови, кума крестового».

Тут князь‑от не отслышался,

Он ведь звал‑то себе да кума стретного,

Он того ли звал ведь темного разбойника,

Звал он темного разбойника да Илью Климанта.

Говорит ему княгина таковы слова:

«Уж ты душечка князь Семен Михайлович!

Ты худого, нехорошего себе привел кума,

Откажись возьми от кума Ильи Климанта».

Говорит‑то ведь он да таковы слова:

«Угощу я на пиру кума крестового, ‑

На меня ведь лихо кум всё не подумает».

Приходил‑то темный‑от разбойник Илья Климантов,

Одержал он себе крестника любимого.

На пиру‑ту он сидит, разбойник Илья Климантов,

Он сидит‑то на пиру не пьет, не ест, не кушает,

Он ведь беленькой лебедочки не рушает.

Говорил ему‑то душечка князь Семен Михайлович:

«Уж ты что сидишь, да кум ты мой крестовый‑от,

Ты сидишь у мня не пьешь, не кушаешь,

Еще беленькой лебедочки не рушаешь?

Налились‑то очи ясны всё кровью у тя горячею.

Разве местом я тебя обсадил теперь,

Обнесли‑то разве тебя золотой чарой,

Надсмеялся разве кто‑нибудь над тобой, крестовый кум?»

Говорит‑то душечка князь Семен Михайлович:

«Не убил ты сегодня человека понапрасному,

Ты не пролил разве крови христианскою?»

Говорит темной разбойник Илья Климантов:

«Ты не бойся, мой крестовый кум Семен Михайлович,

Ты не бойся середи да дня ты белого,

Ты побойся во полночь хошь ночки темныя;

Ты спомянешь всё тогда кума крестового!»

Говорит‑то тут ведь душечка‑та князь Семен Михайлович:

«А не хвастай‑ка ты, мой да кум крестовыя,

Ай ты тот ли наш разбойник Илья Климантов!

Я теперича услышал похвальбу твою, ‑

Я заложусь на крепки замочки тут заморские,

Я поставлю тут ведь верных караульщичков,

Не зайти теперь бы чтобы, не попасть никак».

Говорит темной разбойник Илья Климентов:

«Попаду‑ту я к тебе, да я зайду к тебе».

‹Говорит ему княгина таковы слова:›

«Уж ты душечка, ты князь Семен Михайлович!

Немалу ты теперь шуточку нашутил тут;

Эта шуточка тебе да как ведь с рук сойдет?»

Говорит‑то ей ведь князь Семен Михайлович:

«Мы не будем ведь спать да во полночь ту, ночку темную».

Говорит ему княгина таковы слова:

«Подавай да дороги ему подарочки».

Он снимает свою шапку с буйной головы,

Подавает своему куму крестовому:

«Уж ты милый, любимой кум крестовый мой,

Еще тот ли ты разбойник Илья Климантов!

Ты бери бери подарочки, как я дарю».

Принимает он подарочки да единой рукой,

Не дават ему спасиба всё куму крестовому.

Почернело тут у разбойника Ильи всё у Климента,

 

Почернело лицо‑то, кровь‑та богатырская,

Богатырска в лице кровь переменилася:

«Я хошь взял‑то у тебя подарки, кум крестовый мой,

Не укрепил ты моего теперь да ретива сердца.

Разгрубил ты всё мое да ретиво сердце».

Тут пошел у них кум да со честна пиру,

Запирает он двери крепко‑накрепко.

Они тут ведь уж ночку ту уж не спали,

Они всю ту ночь ведь Господу молилися.

На другу‑ту они ночку запиралися

Что на те ли на замки, замки на крепкие,

У замков были поставлены караульщики верные.

Говорит‑то ведь душечка князь Семен Михайлович:

«Что же мы ведь станем на замках да запираться мы?

Уж уехал теперь мой крестовый кум».

Ай ведь у кума крестового была у Ильи Климантова,

Ай была у его шубка‑невидимка,

Ай была‑то у его шапка‑невидимка.

Заходил‑то кум крестовый на белом свету,

На белом свету зашел – его уж не увидишь тут.

Повалился под тесову под кроваточку,

Он держал в своих руках да саблю острую.

Он сидел‑то, всё лежал да до полуночи,

Он в полночь ту ведь ставал да на резвы ноги,

Ай отсек‑то он у кума крестового,

Он отсек‑то у него да буйну голову,

Он отсек же у княгины буйну голову,

Он отсек‑то у любимого у крестничка.

Отбрызнула от младеня‑та горяча кровь,

Что брызнула во его‑то во ясны очи,

Во ясны‑ти очи Илье Климанту;

Он ослеп‑то Илья, да Илья Климантов,

Закричал‑то он своим‑то зычным голосом:

«Вы секите, вы рубите мою грешну голову!

Что засек я своего кума любимого,

Я засек‑то свою куму любимую,

У крестового у дитятка отсек я буйну голову;

Мне попала кровь горяча во ясны очи».

Захватили тут его всё за черны кудри,

Увезли они его на поле на Куликово,

Что отсекли‑отрубили буйну голову.

 

Скоморошины

 

Старина о птицах

 

И отчего, братцы, зима становилась?

Становилась зима от морозов.

Отчего, братцы, становилась весна красна?

Весна красна становилась от зимы холодной.

Отчего, братцы, ставилось лето тепло?

Становилось лето тепло от весны от красной.

Отчего, братцы, становилась осень богата?

Становилась осень богата от лета тепла.

Покладут крестьяне стоги,

Им жить хорошо,

И весело и прохладно.

Да цари живут по царствам,

Да бояре живут‑то по местам,

И мелкие судьи живут по уездам,

А попы, дьяки живут по погостам,

А сироты, мелкие люди, живут они по подворьям.

А про то бы, братцы, было весто:

Старой бабы на печи было место,

И лежала она бы – не бурчала бы,

Была бы под носом крынка с тестом.

Старые старики лежат по печам,

Стары старушки лежат по прилавкам,

Молоды молодицы с мужевьями по чуланам спят,

Красные девицы по ошесткам спят,

Малые ребята спят, по зенькам спят.

Тут издалеча, издалеча,

Из синего Дунайского моря

И налетала малая птичка‑пташка,

Спрашивает у русских птиц:

«Ай же вы, русские птицы!

Каково вам жить‑то на Руси?»

Отвечали русские птицы:

«Ай же ты, мала птица‑пташка!

Хорошо нам жить на Руси:

Все птицы у нас при деле,

Да все птицы у нас при работе,

И все птицы у нас при карауле».

И налетали птицы воробьи,

Садились они по колам,

Садились они по изгородам,

Садились они по малыим ракитовым кусточкам,

Да садились они вдоль зеленой дубравы,

И живут они в домах по рагузу.

Губал‑птица на море плотник,

Ястреб на море стряпчий:

С богатого двора берет по куренку,

Со вдовы с сироты берет по две и по три ‑

То есть великая в нем неправда.

Лебеди на море были бояра,

Канюк на море хлопотник,

Гусь на море морской ходатель,

Чайки на море были они погощанки,

Синица была на море певица:

И то она была не певица,

То она была пономарица.

И чирка на море она была рыболовка,

И победным голосом она да рыдает

И рыбы много добывает:

И только с рыбой в ярманку не ездит,

И на тую рыбу больше призор не бывает.

Сойка на море она была верещага,

Утка на море она сероплавка,

Селезень‑то на море – удалый добрый молодец,

Ластушки на море были косатые красны девушки.

Соловей на море птица,

Хорошо поет, любо и слушать.

Жавроленочек он по поднебесью летает,

Жалобнехонько он щекотает.

Вытлюк на море травник, сам ябедник,

Кулик на море долгоногий,

Сам‑то был тонконосый.

Косач на море казак донской,

И тетерка на море молодая женка,

Галки на море, они погощаны,

Гагара из озеро в озеро она летает,

Белка на море была росомаха,

Ворть был на море старец,

И старец он был строитель,

И был строитель – то он был не строитель,

Был он монастырский разоритель.

Журавь на море пономарь монастырский:

В большой колокол ударит,

К обедне идти заставит,

И ножки у него доленьки,

Чулки на ногах у него узеньки,

И по мосту ходить он не знает

И мосту мостить не умеет.

И на море медведь кожемяка:

Много кож он сымает,

На ногах поршнев не видает.

И на море волк‑то овчинник:

Много овчин он снимает,

Много по закустышам охичает,

Сам на себе шубы не видает.

Лисица на море молода молодица:

Много вин сделае,

Про себя вины не скаже,

Долог хвост на свой не ступит.

Заяц на море сошки не делае,

Репки не паше,

Репкой сыт пребывает,

Он все крестьянина на Руси разоряет,

Вовеки больше он сыт пребывает.

Ох, тошнехонько, ох, тяжеленько!

Кошки на море вдовицы,

И то бобыли‑сироты:

День она по печам,

День она по ошесткам,

И ночь‑то придет – пойде по молочным крынкам.

Да сорока на море – кабацкая женка:

С ножки на ножку пляшет,

Молодых молодцов прибирает.

И курица на море победна птица:

И кто ню во дворе поимает,

Всякий пирством в дыры покопае,

Оттуль яйцо добывае,

И зятю теща яйцо добывает,

Оттого теща и честь залучает.

На море вороница бабка пупорезна:

Головище у ней толстое,

Платьице у ней грязное.

Как будут люди‑ты обедать,

Как станут нищи по подоконью бегать:

«Холодных щей не хлебали,

Горячих век не видали.

Мы про то, братцы, не знали и не ведали,

Что знали, то и сказали».

 

Спор птиц и суд орла

 

Бедный гусь на мори живал,

Много холоду, голоду видал.

Богу сроду в глаза не видал.

Прилетел к няму журав:

«Эх ты гусь‑вертогуз!

Ты на мори живал,

Много холоду, голоду видал,

Богу сроду в глаза не видал;

Я повыше табе лятаю,

Почишше платья надиваю,

И то Богу в глаза не видаю».

Прилетел жавороночек, птичка‑невеличка:

«Долгобутылый журав,

Я повыше всех вас летаю,

И то Богу в глаза не видаю».

Прилетела сорока‑посвистуха,

Деревенская баба лопотуха:

«Я Богу в глаза видала,

С Богом баяла об телесных душ:

Кому рай, кому спасенье».

Прилетел соколишша,

Молодой парнишша:

«Тишь, шишлата!

Я по вам царь».

Прилятаить черный ворон:

«Ах, соколиша – молодой парниша!

Почему ты царем называешься,

Царским хвамилием поношаешься?

У нас есть царь‑орел,

Я царю орлу просьбу подам».

Пришла от царя орла:

«Сороку с соколом свизать,

Отправить в темное лесище,

В старое дубище,

В белые палаты».

«Ну, соколиша, молодой парниша!

Почему ты царем называешься,

Царским хвамилием поношаешься?» ‑

«Потому я царем называюсь:

Повыше всех я лятаю,

Всякую птицу на ляту пошибаю.

Почему ты царь, орел, называешься?» ‑

«На денех – орел, на билетах – орел,

На царской короне – орел».

«Ну ты, сорока‑посвистуха,

Деревенская баба‑лопотуха!

Где ты Богу видала,

С Богом баяла об тилесных душ,

Кому рай, кому спасенье?» ‑

«Батюшка‑царь, я ни в своем уме была,

Промолвилась и проговорилась». ‑

«Будь ты, сорока, барыня,

А ты, сокол, барин!»

Они царю орлу поклонилися,

Кверху взвилися и полители.

Прилятает ворона:

«Батюшка царь, рассуди мои дела

С воробьишем, с скверным мальчишем!

Он у Москве живал – намосквичился:

То у горб мене, то у голову,

Я от того погоду чую».

А воробей сидит и говорит:

«Как ни бить дуравишу?

Сядить к мужику на овин,

Ореть, кричить.

Мужик торопится, высаживать боится.

Нет у мужика печёного,

Нет ни молочёного,

Карга каргуить – погода будить». ‑

«Дураки воробьи били,

Што ее до смерти не убили».

Прилетаить наседка:

«Батюшка царь, рассуди мои дела

С диривенскими бабами:

Они мине бьють, колотють».

А голубок сидить:

«Батюшка царь, как ни бить дуравищу,

Большую ардавищу?

Водить она ни водить,

Кормить не кормить.

Посееть мужичок годового запасу:

Лучку, репки, морковки ‑

Она на город увзойдеть,

Узроить, учиридить;

Тем ни проймется ‑

К суседу забирется.

А за то бываить у них драка».

Прилитаить чапля:

«Батюшка царь, буслави мене!

Я поличу ув монастырь спасаться:

Я поред Богом гряшна». ‑

«Чем ты, чапля, гряшна?» ‑

«Поставить мужик вершу,

Я сяду на вершу,

Которую рыбу потаскаю,

Которую – распужаю.

Придеть наутро тресть ‑

Там ничаво нет».

А галочка сидить:

«Я полячу в монастырь спасаться,

Я настоящая монашинька,

Черная, и у кружок пострыжена,

На колоколинке живаю,

Царковную службу слыхаю».

А глухой тетерь:

«А я на кусте сижу,

Чужих дел не сужу».

Синичка в ответ:

«Идешь же, глухой титирище,

Наших дел судить:

Тибе ни то што охотник убиваить ‑

Часта деревенская баба

Ис‑под куста голову сшибаить».

 

Травник

 

А и деялося в весне

На старой на Канакже,

Ставил Потанька плужок

Под окошко к себе на лужок.

От моря‑та синева,

Из‑за гор высокиех,

Из‑за лесу, лесу темнова

Вылетал молодой Травник.

Прилетал молодой Травник,

Молодой зуй‑болотиник,

А садился Травник на лужок,

А травку пощипывает,

По лужку похаживает.

Ходючи Травник по лужку,

Да попал Травник в плужок,

Своей левой ноженькой,

Он правым крылошком,

Да мезиным перстичком.

А и пик, пик, пик Травник!

Сидючи Травник на лужку,

На лужку Травник во плужку,

Едва Травник вырволся.

[В]звился Травник высоко,

Полетел Травник далеко,

Залетел Травник в Москву

И нашел в Москве кабачок,

Тот кабачок‑то кручок.

А и тут поймали ево,

Били ево в дуплю,

Посадили ево в тюрьму.

Пять недель, пять недель посидел,

Пять алтын, пять алтын заплатил.

И за то ево выпустили,

Да кнутом ево выстегали,

По редам ево выводили.

Едет дуга на дуге,

Шелудяк на храмой лошеди,

А все Травника смотрет[ь],

Все молодова смотреть ‑

Едва Травник вырволся.

Взвился Травник высоко,

Полетел Травник далеко,

На старую Канакже,

Ко Семену Егупьевичу

И ко Марьи Алфертьевне,

И ко Анне Семеновне.

Залетел Травник в окно,

По избе он похаживает,

А низко спину гнет,

Носом в землю прет,

Збой за собой держит

И лукавство великое.

А Семен Травника не взлюбил,

Господин Травника не взлюбил:

«А что за птица та,

А что за лукавая?

Она ходит, лукавится,

Збой за собой держит,

А и низко спину гнет,

А носом в землю прет».

И Семен Травника по щеке,

Господин по другой стороне,

А спину‑хребет столочил,

Тело‑печен[ь] прочь отоптал.

Пряники сладкия,

Сапогами печатаныя,

Калачи крупичетыя,

Сапогами толоченыя.

Втапоры мужики,

Неразумныя канакжана,

Оне ходят, дивуются:

«Где Травника не видать?

Где молодова не слыхать?

Не клюет травыньки

Он вечны зеленыя».

Говорит Травникова жена,

Душа Анна Семеновна,

А наливная ягодка,

Виноградная вишенье:

«А глупы мужики,

Неразумныя канакжана!

Травник с похмелья лежит,

Со Семенова почести,

А Семен ево подчивал,

Господин ево чествовал:

Спину‑хребет столочил,

Тело‑печень отоптал».

 

Гость Терентьище

 

В стольном Новегороде,

Было в улице во Юрьевской,

В слободе было Терентьевской,

А и жил‑был богатой гость,

А по именю Терентишша.

У него двор на целой версте,

А кругом двора железной тын,

На тынинки по маковке,

А и есть по земчуженке;

Ворота были вальящетыя,

Вереи хрустальныя,

Подворотина рыбей зуб.

Середи двора гридня стоит,

Покрыта седых бобров,

Потолок черных соболей,

А и матица тавалженая,

Была печка муравленая,

Середа была кирпичная;

А на середи кроватка стоит,

Да кровать слоновых костей,

На кровати перина лежит,

На перине зголовье лежит,

На зголовье молодая жена Авдотья Ивановна.

Она с вечера трудна‑больна,

Со полуночи недужна вся:

Расходился недуг в голове,

Разыгрался утин в хребте,

Пустился недуг к сердцу,

А пониже ее пупечка,

Да повыше коленечка,

Межу ног килди‑милди.

Говорила молодая жена Авдотья Ивановна:

«А и гой еси, богатой гость,

И по именю Терентишша!

Возьми мои золотые ключи,

Отмыкай окован сундук,

Вынимай денег сто рублев,

Ты поди, дохтуров добывай,

Волхи‑то спрашивати».

А втапоры Терентишша

Он жены своей слушелся

И жену‑то во любви держал;

Он взял золоты ее ключи,

Отмыкал окован сундук,

Вынимал денег сто рублев

И пошел дохтуров добывать.

Он будет, Терентишша,

У честна креста Здвиженья,

У жива моста калинова;

Встречу Терентишшу

Веселыя скоморохи,

Скоморохи – люди вежлевыя,

Скоморохи очестливыя,

Об ручку Терентью челом:

«Ты здравствую, богатой гость

И по именю Терентишша!

Доселева те слыхом не слыхать

И доселева видом не видать,

А и ноне ты, Терентишша,

А и бродишь по чисту полю,

Что корова заблудящая,

Что ворона залетящая».

А и на то‑то он не сердится,

Говорит им Терентишша: