Дюк Степанович и Чурило Пленкович

 

Как из той Индеюшки богатоей,

Да из той Галичии с проклятоей,

Из того со славна й Волын‑города

Да й справляется, да й снаряжается

А на тую ль матушку святую Русь

Молодой боярин Дюк Степанович ‑

Посмотреть на славный стольный Киев‑град,

А на ласкового на князя на Владимира,

А на сильныих могучиих богатырей

Да й на славных поляниц‑то й разудалыих,

Говорит тут Дюку й родная матушка:

«Ай же свет мое ты чадо милое,

Молодой боярин Дюк Степанович –

Хоть справляешься ты, снаряжаешься

А на тую ль матушку святую Русь, ‑

Не бывать тебе да й на святой Руси,

Не видать тебе да й града Киева,

Не видать тебе князя Владимира,

Сильныих могучиих богатырей,

Да и славных поляниц‑то й разудалыих».

Молодой боярин Дюк Степанович

Родной матушки своей не слушался,

Одевал свою одежу й драгоценную,

А манишечки, рубашечки шелковые,

А сапоженьки на ноженьки сафьянные –

Окол носу‑носу яйцо кати,

Окол пяту‑пяту воробей лети;

Одел шапку на головку й соболиную,

На себя надел кунью й шубоньку,

Да й берет свой тугой лук разрывчатый,

А набрал он много й стрелочек каленыих,

Да й берет свою он саблю вострую,

Свое й острое копье да й муржамецкое.

Выходил молодец тут на широкий двор,

Заходил в конюшню во стоялую;

Да й берет тут молодец добра коня,

Он берет коня за поводы шелковые,

Выводил коня да й на широкий двор,

Становил коня да й посреди двора,

Стал добра коня молодец заседлывать;

Он заседлывал коня да й закольчуживал.

Говорит тут Дюку родная й матушка:

«Ай же свет мое ты чадо милое,

Молодой боярин Дюк Степанович!

Как поедешь ты в раздольице чистом поле,

А на тую ль матушку святую Русь,

Да й во славноем раздольице чистом поле

Есть три заставы там три великие:

Первая застава – ведь змеи поклевучие,

Друга застава – львы‑звери поедучие,

Третья застава – есть горушки толкучие;

Они сходятся вместо й расходятся.

Ты подъедешь к этим заставам великиим,

Ты бери‑ка в руки плеточку шелковую,

А ты бей коня да й по крутой бедры,

Ты давай удары всё тяжелые;

Первый раз ты бей коня между ушей,

Другой раз ты между ноги, между задние,

Чтобы добрый конь твой богатырскии

По чисту полю‑раздольицу поскакивал.

Ты проедешь эти заставы великие,

А ты выедешь на матушку святую Русь,

А ты будешь во городе во Киеве

Да й у ласкового князя й у Владимира,

Так охоч ты упиваться в зелено вино,

Так не хвастай‑ка ты своим художеством

Ты супротив князя‑то й Владимира,

Супротив сильных могучиих богатырей,

Супротив поляниц‑то и разудалыих».

Молодой боярин Дюк Степанович

Да й садился молодец тут на добра коня;

Столько видели сядучись,

Со двора его й не видели поедучись;

Со двора он ехал не воротами,

А он с города ехал не дорогою –

Его добрый конь да й богатырскии

Проскакал он через стены городовые,

Через башни проскакал он трехугольные.

А не молния в чистом поле промолвила –

Так проехал боярин Дюк Степанович.

Выезжал он в раздольице чисто поле,

Подъезжал он к этим заставам великиим,

А ко тым змеям поклевучиим,

А ко львам‑зверям да поедучиим,

А ведь к этим горушкам толкучиим;

Он берет тут в руки плеточку й шелковую,

А он бил коня да й по тучной бедры,

Он давал удары всё тяжелые;

Первый раз он бил коня между ушей,

Другой раз он между ноги между задние;

Его добрый конь тут богатырскии

По чисту полю‑раздолью стал поскакивать.

Он проехал эти заставы великие,

Он тут выехал в раздольице в чисто поле,

А на тую ль матушку святую Русь;

Приезжал во славный стольный Киев‑град,

Заезжал ко князю й на широкий двор,

Становил коня да й богатырского,

Выходил на матушку й сыру землю.

А Владимира дома не случилося –

Он ушел во матушку й Божью церковь,

А он Господу Богу помолитися,

Ко чудным крестам да й приложитися.

Молодой боярин Дюк Степанович

Он пошел во матушку й Божью церковь.

Приходил во матушку й Божью церковь,

Он снимает кивер со головушки,

А он крест кладет да й по‑писаному,

А поклоны ведет да й по‑ученому,

На две, три, четыре сторонки поклоняется,

А он князю Владимиру й в особинно,

Его всем князьям да й подколенныим.

По праву руку князь Владимира

А стоял Добрынюшка Микитинец,

По леву руку князя Владимира

А стоял Чурилушка‑то Плёнкович.

Говорит тут князь Владимир таковы слова:

«Ты откулешный, дородный добрый молодец,

Из коёй земли да из коёй орды,

Ты какого же есть роду‑племени,

Ты какого отца да ты есть матери,

Как же тебя да именем зовут,

Удалого величают по отечеству?»

Говорил боярин Дюк Степанович:

«Ты Владимир‑князь да и стольнекиевский!

А ведь есть я с Индеюшки богатоей,

А и с той Галичии с проклятоей,

И с того ль со славна Волын‑города,

Молодой боярин Дюк Степанович».

Говорил Чурилушка тут Плёнкович:

«Ты Владимир‑князь да й стольнекиевский!

Поговорушки тут есть не Дюковы,

Поворотушки тут есть не Дюковы,

Тут должна быть холопина й дворянская».

Это й дело Дюку не слюбилося,

Не слюбилося да й не в любви пришло.

Они Господу тут Богу помолилися,

Ко чудным крестам да й приложилися,

Да й пошли в палаты белокаменны,

А ко ласковому князю й ко Владимиру.

Они шли мосточиком кирпичныим;

Молодой боярин Дюк Степанович

Стал Владимиру й загадочек отгадывать,

Говорил тут он да й таковы слова:

«Ты Владимир‑князь да стольнекиевский!

Что же в Киеве у вас все не по‑нашему:

У вас построены й мосточики кирпичные,

А ведь столбики поставлены еловые,

А порученьки положены сосновые;

У вас медное гвоздьё да й приущиплется,

А ведь цветное платье призабрызжется.

Как в моей Индеюшке богатоей

У моей родителя у матушки

А построены мосточики калиновы,

А ведь столбики поставлены серебряны,

А ведь грядочки положены орленые,

А ведь настланы сукна гармузинные;

А ведь медное гвоздье да й не ущиплется,

А ведь цветно платье не забрызжется».

Тут Владимир к этой речи да й не примется.

Приходили в палату белокаменну,

Проходили во горенку столовую,

Да й садилися за столички дубовые,

Да й за тыя ль скамеечки окольные.

Принесли ему калачиков тут пшенныих;

Молодой боярин Дюк Степанович

Он берет калачик во белы руки;

А он корочку ту всё на круг кусал,

А середочку да й кобелям бросал,

Все й Владимиру загадочки отгадывал,

Говорил боярин таковы слова:

«Ты Владимир‑князь стольнекиевский!

Что ж в Киеве у вас всё й не по‑нашему:

У вас сделаны бочечки сосновые,

А обручики набиваны еловые,

А мешалочки положены сосновые,

У вас налита студена ключева вода,

Да и тут у вас и калачи месят;

А у вас печеньки построены кирпичные,

У вас дровца топятся еловые,

А помялушки повязаны сосновые,

Да и тут у вас да й калачи пекут,

А калачики да й ваши призадохнулись.

Как в моей Индеюшке богатоей

У моей родителя у матушки

А построены ведь бочечки серебряны,

А обручики набиты золоченые,

А мешалочки положены дубовые,

Да ведь налита студена ключева вода,

А ведь тут у нас и калачи месят;

Да й построены печки муравленые,

У нас дровца топятся дубовые,

А помялушки повязаны шелковые,

Да ведь настлана бумага – листы гербовые,

Да ведь тут у нас и калачи пекут,

А калачики у нас и не задохнутся,

А калачик съешь – по другоем душа горит».

Он Владимиру загадочки отгадывал,

Подносили ему тут зелена вина.

Молодой боярин Дюк Степанович

Он берет‑то й чарочку во белы руки,

Он всю чарочку й по горенке повыплескал,

Сам Владимиру загадочки отгадывал,

Говорит боярин таковы слова:

«Ты Владимир‑князь да стольнекиевский!

Что же в Киеве у вас всё не по‑нашему:

У вас построены бочечки дубовые,

А обручики набиваны железные,

А положено туда да й зелено вино,

А положено й на погребы глубокие,

Ваша й водочка‑винцо ведь призадохнулось.

Как в моей Индеюшке богатоей

У моей родителя у матушки

А построены бочечки серебряны,

А обручики набиты золоченые,

Да й положено туда да й зелено вино,

А повешено на цепи‑то й на медные,

А на тыя на погребы глубокие;

Наша водочка‑винцо да й не задохнется,

А ведь чарку выпьешь – по другой душа горит».

Он Владимиру загадочки отгадывал.

Говорил тут Чурилушка‑то Плёнкович;

«Ай же ты, холопина дворянская!

Что расхвастал ты имением‑богачеством?

А ударим‑ка со мной ты во велик заклад,

Во велик заклад да ты не в малыи,

Чтоб проездить нам на конях богатырскиих, ‑

Немало поры‑времени – по три году,

А сменять нам одежицу драгоценную

Каждый день да й с нова наново,

С нова наново да чтоб не лучшую».

Говорит тут боярин Дюк Степанович:

«Ай же ты, Чурилушка‑то Плёнкович!

Тебе просто со мной биться во велик заклад, ‑

Ты живешь во городе во Киеве,

У того ль у князя у Владимира

Кладовые те есть да цветна платьица».

Молодой тут боярин Дюк Степанович

А садился он да на ременчат стул,

А писал он письма й скорописчаты

А своей ли да й родной матушке,

А писал он в письмах скорописчатых:

«Ай же свет моя ты родна й матушка!

А ты выручи меня с беды великоей,

А пошли‑ка ты одежу драгоценноей,

Что хватило бы одежу мне на три году

Одевать одежу драгоценную

Каждый день да й с нова наново».

Запечатал письма й скорописчаты,

Скоро шел по горенке столовоей,

Выходил тут молодец да на широкий двор,

Положил он письма под седелышко,

Говорил коню он таковы слова:

«Ты беги, мой конь, в Индеюшку богатую,

А к моей родителю ко матушке,

Привези ты мне одежу драгоценную».

Он берет коня за поводы шелковые,

Выводил коня он за широкий двор,

Да й спускал коня во чисто поле.

Его добрый конь да й богатырскии

Побежал в Индеюшку й богатую;

Пробежал он по раздольицу чисту полю,

Через эти все заставы великие,

Прибежал в Индеюшку богатую,

Забегал он на славный на широкий двор.

Увидали тут коня да й слуги верные,

Они бежат в палаты белокаменпы,

Да й во тую ль горницу столовую,

Да й ко той ко Дюковой ко матушке,

Говорят они да й таковы слова:

«Ай же свет честна вдова Настасья да Васильевна!

Прибежал ведь Дюков конь да из чиста поля,

Из чиста поля на наш широкий двор».

Так тут свет честна вдова заплакала

Женским голосом да й во всю й голову:

«Ай же свет мое ты чадо милое,

Молодой боярин Дюк Степанович!

Ты сложил там, наверно, буйну головушку,

А на той ли матушке святой Руси».

Поскореньку выходила на широкий двор,

Приказала добра коня расседлывать.

Они стали добра коня расседлывать,

Они сняли седлышко й черкальское,

Оттуль выпали письма скорописчаты.

Свет честна вдова Настасья да й Васильевна

А брала она письма й во белы руки,

А брала она письма й распечатала,

Прочитала письма скорописчаты;

Да й брала она тут золоты ключи,

Она шла на погребы глубокие

А брала одежу й драгоценную,

Не на мало поры‑времени – на три году;

Приносила она к тому добру коню,

Положила й на седелышко черкальское,

Выводила коня да й за широкий двор,

Да й спускала в раздольице чисто поле.

Побежал тут добрый конь да й по чисту полю,

Пробегал он к этим заставам великиим,

Пробежал он заставы великие

На славну на матушку да на святую Русь;

Прибежал во славный стольне Киев‑град,

Забежал ко князю на широкий двор.

Молодой боярин Дюк Степанович

Он стретал тут своего добра коня,

Он берет свою одежу драгоценную;

Он тут бился со Чурилушкой в велик заклад,

А в велик заклад ещё й не в малыи,

Не на мало поры‑времени – на три году,

А проездить на конях богатырскиих,

А сменять одежу с нова наново.

Молодой боярин Дюк Степанович

Они с тем Чурилой Плёнковым

Они ездят по городу по Киеву

Каждый день с утра до вечера,

А проездили молодцы по год поры,

А проездили молодцы й по два году,

Да й проездили молодцы й по три году.

Теперь надоть им идти да й во Божью церкву,

Одевать одежу драгоценную

А ко той христовскоей заутреной.

Молодой Чурилушка тут Плёнкович

Одевал свою одежу драгоценную,

А сапоженьки на ноженьки сафьянные,

На себя одел он кунью й шубоньку;

Перва строчка рочена красным золотом,

Друга строчка рочена чистым серебром,

Третья строчка рочена скатным жемчугом;

А ведь в тыя петелки шелковые

Было вплетено по красноей по девушке,

А во тыи пуговки серебряны

Было влито по доброму по молодцу;

Как застёгнутся – они обоймутся,

А расстегнутся – дак поцелуются;

На головку шапка й соболиная.

Молодой боярин Дюк Степанович

Одевал свою одежу й драгоценную,

А сапоженьки на ноженьки сафьянные,

На себя одел он кунью й шубоньку;

Перва строчка й строчена красна золота,

Друга строчка й строчена чиста серебра,

Третья строчка й строчена скатна жемчугу;

А во тыи ль петелки шелковые

Было вплетено по красноей по девушке,

А во тыи пуговки серебряны

Было влито по доброму по молодцу;

Как застегнутся – они обоймутся,

А расстегнутся – дак поцелуются;

На головку одел шапочка семи шелков,

Во лбу введен был светел месяц,

По косицам были звезды частые,

На головушке шелом как будто жар горит.

Тут удалые дородны добры молодцы

А пошли молодцы да й во Божью церковь

А ко той христовской ко заутреной.

Приходили молодцы да й во Божью церковь,

По праву руку князя Владимира

Становился Чурилушка тут Плёнкович,

По леву руку князя Владимира

Становился боярин Дюк Степанович.

Тут Владимир‑князь да стольнекиевский

Посмотрел на правую сторонушку,

Увидал Чурилушку он Плёнкова,

Говорил он таковы слова:

«Молодой боярин Дюк Степанович

Прозакладал буйную головушку».

Говорил Спермеч тут сын Иванович:

«Ты Владимир‑князь да стольнекиевский!

Посмотри‑ка на леву ты сторонушку:

Молодой Чурилушка ведь Плёнкович

Прозакладал свою буйную й головушку».

Молодой Чурилушка тут Плёнкович

Стал он плеточкой по пуговкам поваживать –

Так тут стали пуговки посвистывать.

Молодой боярин Дюк Степанович

Стал тут плеточкой по пуговкам поваживать –

Засвистали пуговки по‑соловьиному,

Заревели пуговки да й по‑звериному.

Чернедь‑народ тут все й попадали.

Говорит тут князь Владимир стольнекиевский:

«Ай же ты, боярин Дюк Степанович!

Перестань ты водить плеткой по белой груди,

Полно валить‑то тебе чернеди».

Тут удалые дородны добры молодцы

Они Господу й Богу помолилися,

Ко чудным крестам да й приложилися,

Да й пошли в палаты белокаменны,

А ко ласковому князю й ко Владимиру.

Приходили в палату белокаменну,

Да й во тую ль горницу столовую,

Да й садились всё за столики дубовые,

Да за тыи за скамеечки окольные.

Они ели ествушка сахарные,

Они пили питьица й медвяные.

Говорил Чурилушка тут Плёнкович:

«Ай же ты, холопина дворянская!

А ударим‑ка со мной‑то в велик заклад,

В велик заклад еще й не в малыи:

Нам разъехаться на конях богатырскиих,

А скочить через славную Пучай‑реку».

Говорит боярин Дюк Степанович:

«Ай же ты, Чурилушка ты Плёнкович!

Тебе просто со мной биться во велик заклад,

А велик заклад да и не в малыи, ‑

Твой‑то добрый конь ведь богатырскии

А стоит во городе во Киеве,

Он ведь зоблет пшеницу белоярову;

А моя‑то кляченка заезжена,

А й заезжена да и дорожная».

Молодой боярин Дюк Степанович

Он скоренько ставал тут на резвы ноги

Да й прошел по горенке столовоей

Через ту й палату белокаменну;

Выходил молодец да на широкий двор,

Заходил он к своему добру коню,

Он тут пал на бедра й лошадиные,

Говорил коню да й таковы слова:

«Ты мой сивушко да й ты мой бурушко,

Ты мой маленький да й ты косматенький!

А ты выручь‑ка меня с беды великоей:

Мне‑ка биться с Чурилой во велик заклад,

А в велик заклад ещё й не в малыи, ‑

Нам разъехаться на конях богатырскиих

Да й скочить через славную й Пучай‑реку».

Его добрый конь да и богатырскии

Взлепетал языком человеческим:

«Молодой боярин Дюк Степанович!

А ведь конь казака Ильи Муромца –

Тот ведь конь да мне‑ка старший брат,

А Чурилин конь да мне‑ка меньший брат.

Какова пора, какое ль времечко,

Не поддамся я ведь брату большему,

А не то поддамся брату меньшему».

Молодой боярин Дюк Степанович

Скоро й шел в палату белокаменну,

Проходил он во горницу столовую,

Он тут бился со Чурилушкой в велик заклад,

А в велик заклад, да и не в малыи, ‑

Что й разъехаться на конях богатырскиих,

Да й скочить через славную Пучай‑реку.

Тут удалые дородны добры молодцы

Выходили молодцы тут на широкий двор,

А садились да на коней богатырскиих,

Да й поехали ко славноей Пучай‑реки;

А за нима едут могучие богатыри ‑

Посмотреть на замашки богатырские.

Тут удалые дородны добры молодцы

Припустили своих коней богатырскиих

Да й скочили через славную й Пучай‑реку.

Молодой боярин Дюк Степанович

Он скочил через славную Пучай‑реку,

Молодой Чурилушка‑то Плёнкович

Посреди реки с конем обрушился.

Молодой боярин Дюк Степанович

Посмотрел, что нет его й товарища,

Поскореньку молодец тут поворот держал,

Да й скочил через славную Пучай‑реку,

Да й схватил Чурилу за златы кудри;

Он тут вытащил Чурилу на крут на берег,

Говорил Чурилы таковы слова:

«Ай же ты, Чурилушка да й Плёнкович!

А не надо тебе биться во велик заклад,

Во велик заклад, да и не в малыи,

А ходил бы ты по Киеву за…».

Тут удалые дородны добры молодцы

Приезжали ко князю й ко Владимиру,

Говорит тут Чурилушка‑то Плёнкович:

«Ты Владимир‑князь да стольнекиевский!

А пошли‑ка ты еще й оценщиков

А в тую ль Индеюшку богатую

А описывать Дюково имение,

А имение его да все богачество».

Говорит боярин Дюк Степанович:

«Ты Владимир‑князь да стольнекиевский!

А пошли ты могучиих богатырей

А описывать имение й богачество

И мою бессчетну й золоту казну;

Не посылай‑ка богатыря Олешеньки,

А того ль Олеши Поповича:

Он роду есть ведь‑то поповского,

А поповского роду он задорного;

Он увидит бессчетну золоту казну,

Так ведь там ему да й голова сложить».

Тут Владимир‑князь стольнекиевский

Снаряжал туда ещё й оценщиков,

Да й двенадцать могучиих богатырей.

Тут удалые дородны добры молодцы

Да й садились на коней богатырскиих

Да й поехали в Индеюшку богатую.

Они едут раздольицем чистым полем,

Они въехали на гору на высокую,

Посмотрели на Индеюшку богатую.

Говорит старый казак да Илья Муромец:

«Ай же ты, боярин Дюк Степанович!

Прозакладал свою буйную й головушку,

А горит твоя Индеюшка й богатая».

Говорит боярин Дюк Степанович:

«Ай же старый казак ты Илья Муромец!

Не горит моя Индеюшка богатая,

А в моей Индеюшке богатоей

А ведь крыши все дома да й золоченые».

Тут удалые й дородны добры молодцы

Приезжали в Индеюшку богатую,

Заезжали к Дюку й на широкий двор,

Становили добрых коней богатырскиих,

Выходили на матушку сыру землю.

У того ль у Дюка у Степанова

А на том на славном широком дворе

А ведь постланы все сукна гармазинные.

Тут удалые дородны добры молодцы

А пошли они в палаты белокаменны,

Проходили во горенку столовую;

Они крест кладут да й по‑писаному,

А поклон ведут да й по‑ученому,

На две, три, четыре сторонки поклоняются,

Говорят молодцы да й таковы слова:

«Здравствуй, свет честна вдова Настасья да й Васильевна,

Дюковая еще й матушка!»

Говорит она им таковы слова:

«А не Дюкова я есть ведь матушка,

А я Дюкова есть поломойница».

Проходили тут дородны добры молодцы

А во другую во горенку столовую,

Низко бьют челом да поклоняются:

«Здравствуй, свет честна вдова Настасья ты Васильевна,

Дюковая еще й матушка!»

Говорит она им таковы слова:

«Я не Дюковая еще й матушка,

А Дюкова да й судомойница».

Тут удалые дородны добры молодцы

Проходили молодцы да й в третью горенку,

Они бьют челом да й поклоняются:

«Здравствуй, свет честна вдова Настасья ты Васильевна,

Еще й Дюковая ты ведь матушка!»

Говорит боярин Дюк Степанович:

«Здравствуй, свет честна вдова Настасья ты Васильевна,

Этая моя да родна й матушка!

Вот приехали могучие богатыри

Из того ль из города из Киева,

А от ласкового князя от Владимира,

А описывать наше имение й богачество,

А бессчетну нашу й золоту казну.

А бери‑ка ты да золоты ключи,

Ты сходи на погребы глубокие,

Отопри‑ка погребы глубокие,

Покажи дородным добрым молодцам

А наше имение й богачество,

А ведь нашу бессчетну золоту казну».

Тут брала она да й золоты ключи,

Отмыкала она погребы глубокие.

Тут удалые дородны добры молодцы

А смотрели имение й богачество

Да и всю бессчетну золоту казну.

Говорит Дунаюшка Иванович:

«Ай же мои братьицы крестовые,

Вы богатыри да святорусские!

Вы пишемте‑ка й письма скорописчаты

А тому ли князю да Владимиру ‑

Пусть ведь Киев‑град продаст да й на бумагу‑то,

А Чернигов‑град продаст да й на чернила‑то,

А пускай тогда описывает Дюково имение».

Тут удалые дородны добры молодцы

Проходили й в горенку й столовую,

Да й садились за столички дубовые,

Да й за тыя скамеечки окольные;

Они ели ествушки сахарные,

Они пили питьица медвяные:

А ведь чарочку повыпьешь – и по другой‑то душа горит,

А ведь другу й выпьешь – третьей хочется.

Тут удалые дородны добры й молодцы

Наедалися да й они досыти,

Напивалися да й они допьяна.

Да й тым былиночка й покончилась.

 

Чурило и Катерина

 

Накануне было праздника Христова дни,

Канун‑де честного Благовещенья,

Выпадала порошица‑де, снег а молодой.

По той‑де порохе, по белому по снежку,

Да не белый горносталь следы прометывал. ‑

Ходил‑де, гулял ужо купав молодец,

Да на имя Чурило сын Плёнкович,

Да ронил он гвоздочики серебряные,

Скобочки позолоченные.

Да вслед ходя, малые ребятушка

Да собирали гвоздочики серебряные,

Да тем‑де ребята головы кормят.

Да загулял‑де Чурило ко Бермяты ко высоку терему.

Да Бермяты во дому да не случилося,

Да одна Катерина прилучилася.

Отворялось окошечко косивчатое,

Не белая лебедушка прокычала, ‑

Говорила Катерина таково слово:

«Да удалый дородный добрый молодец,

Да премладыи Чурила ты сын Плёнкович!

Пожалуй ко мне во высок терем».

Пришел‑де Чурило во высок терем,

Крест кладет по‑писаному,

Да ноклон‑от ведет по‑ученому,

Кланяется да поклоняется

На все четыре на сторонушки,

Катерины Чурило и в особину.

Да брала Катерина та доску хрустальную,

Шахматы брала серебряные,

Да начали играть а с ним во шахматы.

Говорит Катерина та Микулична:

«Да премладыи Чурила ты сын Плёнкович!

Да я тя поиграю – тебя Бог простит,

А ты меня поиграешь – тебе сто рублей».

Да первый раз играл Чурило – ею мат давал,

Да взял с Катерины денег сто рублей.

На другой‑де раз играл – да ей другой‑де мат давал,

Да взял с Катерины денег двести рублей.

Да третей‑де раз играл – да ей третей‑де мат давал,

Да взял с Катерины денег триста рублей.

Да бросала‑де Катерина доску хрустальную,

Да шахматы бросила‑де серебряные,

Да брала‑де Чурила за руки за белые,

Да сама говорила таково слово:

«Да ты, премладыи Чурилушко сын Плёнкович!

Да я не знаю – играть ‹ли› с тобою во шахматы,

Да я не знаю – глядеть на твою красоту,

Да на твои‑то на кудри на желтые,

На твои‑то на перстни злаченые.

Да помешался у мня разум во буйной голове,

Да помутились у меня‑де очи ясные,

Смотрячись‑де, Чурило, на твою на красоту».

Да вела его во ложню во теплую,

Да ложились спати во ложни теплые,

Да на мягку перину на пуховую,

Да начали с Чурилом забавлятися.

Да была у Бермяты‑де девка‑чернавка его,

Да ходит она по терему, шурчит да бурчит:

«Хороша ты Катерина дочь Микулична!

Еще я пойду к Бермяты, накучу да намучу».

Да того Катерина не пытаючи,

Да во ложне с Чурилом забавляется.

Да пошла‑де девка во Божью церковь.

Приходит‑де девка во Божью церковь,

Крест‑от кладет и по‑писаному,

Да поклон‑от ведет по‑ученому,

На все стороны девка поклоняется,

Да хозяину Бермяты‑де в особину:

«Ласковый мой хозяйнушко,

Да старыи Бермята сын Васильевич!

Да стоишь ты во церкви Богу молишься,

Над собой ты невзгоды‑то не ведаешь.

Да у тебя в терему есть ужо гость гостит,

Да незваный‑де гость а не приказыванный,

Да с твоею‑то женою забавляется».

Да говорил‑де Бермята таково слово:

«Да правду говоришь, девка, – пожалую,

А нет, – тебе, дуры, срублю голову».

Говорила‑де девка таково слово:

«Да мне, сударь, не веришь, – поди сам а досмотри».

Да пошел‑де Бермята из Божьей церквы,

Да пришел ко высокому ко терему,

Да застучал во кольцо‑де во серебряное.

Спит Катерина. не пробудится.

Да застучал‑де Бермята во второй након.

Да спит Катерина, не пробудится.

Да застучал‑де Бермята во третей након,

а изо всей могуты‑де богатырские;

Теремы ты все да пошаталися, Маковки поломалися.

Услышала Катерина та Микулична,

Да выбегала в одной тоненькой рубашечке без пояса,

В одних тоненьких чулочиках без чоботов,

Отпирала Катерина широкие ворота,

Запущала Бермяту Васильевича.

Говорил‑де Бермята таково слово:

«Что, Катерина, не снарядна идешь?

Сегодня у нас ведь честной праздничек,

Честное Христово Благовещенье».

Да умее Катерина, как ответ держать:

«Да ласковый мой хозяйнушко,

Да старый Бермята сын Васильевич!

Да болит у мня буйная голова,

Опущалась болесница ниже пупа и до пояса,

Да во те ли во нижние черева,

Не могу хорошо я обрядитися».

Да пришел‑де Бермята во высок терем,

Да увидел‑де платье всё Чурилово,

Да шапка, сапоги, да всё Чурилово.

Говорил‑де Бермята таково слово:

«Да хороша ты Катерина дочь Микулична!

Да я этое платье на Чуриле все видал».

Да умее Катерина, как ответ держать:

«Ласковый мой хозяйнушко,

Старыи Бермята сын Васильевич!

Да у моего родимого у брателка

Да конями с Чурилом‑то поменянося,

Да цветным‑то платьем побратанося».

Да того‑де Бермята не пытаючи,

Да берет‑де со стопки саблю вострую,

Да идет‑де Бермята в ложню теплую.

Да увидел Чурила на кровати слоновых костей,

На мягкой перины на пуховые.

Да не лучная зорюшка просветила,

Да вострая сабелька промахнула,

Да не крущатая жемчужина скатилася, ‑

Да Чурилова головушка свалилася,

Да белые горох а расстилается,

Да Чурилова кровь и проливается,

Да по той‑де по середы кирпичные

Да Чуриловы кудри валяются.

Да услышала Катерина та Микулична,

Да брала два ножа она, два вострые,

Становила ножи черенем во сыру землю,

Да разбегалась на ножики на вострые

Да своею она грудью белою.

Да подрезала жилие ходячее,

Да выпустила кровь и ту горячую.

Да погинуло две головушки,

Да что хорошие головы, не лучшие.

Да старые Бермята сын Васильевич

Да дождался Христова воскресенья,

Да пропустил‑де он неделю ту он светлую,

Старую девку‑чернавушку

Да берет ею за правую за рученьку,

Да сводил‑де девку во Божью церковь,

Да принял с девкой золотые венцы,

Да стал жить‑быть да век коротати.

Да мы с той поры Бермяту в старинах скажем,

Да премладого Чурилу сына Плёнковича.

 

Сорок калик

 

А из пустыни было Ефимьевы,

Из монастыря из Боголюбова

Начинали калики наряжатися

Ко святому граду Иерусалиму, ‑

Сорок калик их со каликою.

Становилися во единый круг,

Они думали думушку единую,

А едину думушку крепкую:

Выбирали большего атамана,

Молоды Касьяна сына Михайлыча.

А и молоды Касьян сын Михайлович

Кладет он заповедь великую

На всех тех дородных молодцев:

«А идтить нам, братцы, дорога неближняя,

Идти будет ко городу Иерусалиму,

Святой святыне помолитися,

Господню гробу приложитися,

Во Ердань‑реке искупатися,

Нетленною ризой утеретися;

Идти селами и деревнями,

Городами теми с пригородками.

А в том‑то ведь заповедь положена:

Кто украдет, или кто солжет,

Али кто пустится на женский блуд,

Не скажет большему атаману,

Атаман про то дело проведает, ‑

Едина оставить во чистом поле

И окопать по плеча во сыру землю».

И в том‑то заповедь подписана,

Белые рученьки исприложены:

Атаман – Касьян сын Михайлович,

Податаманья – брат его родной,

Молоды Михайла Михайлович.

Пошли калики во Ерусалим‑град,

А идут неделю уже споряду,

Идут уже время немалое,

Подходят уже они под Киев‑град,

Сверх тое реки Череги,

На его потешных на островах,

У великого князя Владимира.

А и вышли они из раменья,

Встречу им‑то Владимир‑князь,

Ездит он за охотою,

Стреляет гусей, белых лебедей,

Перелетных малых уточек,

Лисиц, зайцев всех поганивает.

Пригодилося ему ехати поблизости,

Завидели его калики тут перехожие,

Становилися во единый круг,

Клюки‑посохи в землю потыкали,

А и сумочки исповесили,

Скричат калики зычным голосом.

Дрогнет матушка сыра земля,

С дерев вершины попадали,

Под князем конь окарачился,

А богатыри с коней попадали,

А Спиря стал постыривать,

Сема стал пересемывать.

Едва пробудится Владимир‑князь,

Рассмотрил удалых добрых молодцев;

Они‑то ему поклонилися,

Великому князю Владимиру,

Прошают у него святую милостыню,

А и чем бы молодцам душа спасти.

Отвечает им ласковый Владимир‑князь:

«Гой вы еси, калики перехожие!

Хлебы с нами завозные,

А и денег со мною не годилося,

А и езжу я, князь, за охотою,

За зайцами и за лисицами,

За соболи и за куницами,

И стреляю гусей, белых лебедей,

Перелетных малых уточек.

Изволите вы идти во Киев‑град,

Ко душе княгине Апраксевне,

Честна роду дочь, королевична,

Напоит, накормит вас, добрых молодцов,

Наделит вам в дорогу злата, серебра».

Недолго калики думу думали,

Пошли ко городу ко Киеву.

А и будут в городе Киеве,

Середи двора княженецкого, ‑

Клюки‑посохи в землю потыкали,

А и сумочки исподвесили,

Подсумочья рыта бархата,

Скричат калики зычным голосом.

С теремов верхи повалялися,

А с горниц охлупья попадали,

В погребах питья сколыбалися.

Становилися во единый круг,

Прошают святую милостыню

У молоды княгини Апраксевны.

Молода княгиня испужалася,

А и больно она передрогнула;

Посылает стольников и чашников

Звать калик во светлу гридню

Пришли тут стольники и чашники,

Бьют челом, поклоняются

Молоду Касьяну Михайлову

Со своими его товарищами –

Хлеба есть во светлу гридню,

К молодой княгине Апраксевне.

А и тут Касьян не ослушался,

Походил во гридню во светлую;

Спасову образу молятся,

Молодой княгине поклоняются.

Молода княгиня Апраксевна,

Поджав ручки, будто турчаночки, ‑

Со своими нянюшки и мамушки,

С красными сенными деушки.

Молоды Касьян сын Михайлович

Садился в место большее

От лица его молодецкого,

Как бы от солнучка от красного

Лучи стоят великие.

Убирались тут всё добры молодцы,

А и те калики перехожие,

За те столы убраные

А и стольники, чашники

Поворачивают, пошевеливают

Своих они приспешников,

Понесли‑то ества сахарные,

Понесли питья медвяные

А и то калики перехожие

Сидят за столами убраными,

Убирают ества сахарные,

А и те ведь пьют питья медяные.

И сидят они время – час, другой,

Во третьем часу подымалися,

Подымавши, они Богу молятся,

За хлеб, за соль бьют челом

Молодой княгине Апраксевне

И всем стольникам и чашникам;

И того они еще ожидаючи

У молодой княгиня Апраксевны, ‑

Наделила б на дорогу златом, серебром,

Сходить бы во град Иерусалим

А у молодой княгини Апраксевны

Не то в уме, не то в разуме:

Пошлет Алешеньку Поповича

Атамана их уговаривати

И всех калик перехожиих,

Чтоб не идти бы им сего дня и сего числа.

И стал Алеша уговаривати

Молода Касьяна Михайловича,

Зовет к княгине Апраксевне

На долгие вечеры посидети,

Забавные речи побаити,

А сидеть бы наедине во спальне с ней.

Молоды Касьян сын Михайлович, ‑

Замутилось его сердце молодецкое, ‑

Отказал он Алеше Поповичу,

Не идет на долгие вечеры

К молодой княгине Апраксевне

Забавные речи баити.

На то княгиня осердилася,

Посылает Алешеньку Поповича

Прорезать бы его суму рыта бархата,

Запихать бы чарочку серебряну,

Которой чарочкой князь на приезде пьет.

Алеша‑то догадлив был,

Распорол суму рыта бархата,

Запихал чарочку серебряну

И зашивал ее гладехонько,

Что познать было не можно то.

С тем калики и в путь пошли,

Калики с широка двора;

С молодой княгиней не прощаются,

А идут калики – не оглянутся.

И верст десяток отошли они

От стольного города Киева, ‑

Молода княгиня Апраксевна

Посылает Алешу во погон за ним.

Молоды Алеша Попович млад

Настиг калик во чистом поле,

У Алеши вежство нерожденое,

Он стал с каликами здорити,

Обличает ворами, разбойниками:

«Вы‑то, калики, бродите по миру по крещеному,

Кого окрадете, своим зовете;

Покрали княгиню Апраксевну,

Унесли вы чарочку серебряну,

Которой чарочкой князь на приезде пьет!»

А в том калики не даются ему,

Молоду Алеше Поповичу,

Не давались ему на обыск себе.

Поворчал Алешенька Попович млад,

Поехал ко городу Киеву,

И так приехал во стольный Киев‑град.

Во то же время и во тот же час Приехал князь из чиста поля,

И с ним Добрынюшка Никитич млад.

Молода княгиня Апраксевна

Позовет Добрынюшку Никитича,

Посылает за каликами,

За Касьяном Михайловичем,

Втапоры Добрынюшка не ослушался,

Скоро доехал во чисто поле.

У Добрыни вежство рожденое и ученое;

Настиг он калик во чистом поле,

Скочил с коня, сам бьет челом:

«Гой еси, Касьян Михайлович!

Не наведи на гнев князя Владимира,

Прикажи обыскать калики перехожие,

Нет ли промежу вас глупого».

Молоды Касьян сын Михайлович

Станов