Молодец не хочет идти в поход на Казань

 

Как никто‑то про то не знает, да никто не ведает,

Далеко ли наш православный царь собирается,

Во которую сторонушку да он хорошохонько снаряжается:

Во Казань‑город, или Астрахань,

Или во матушку во дикую степь;

Сам‑то идет и меня с собой берет.

Ах, как мне‑то, молодцу, с ним в степь идти не хотелося,

Хотелось мне, добру молодцу,

Во Москве побыть, при дворце служить,

При дворце служить перед самим царем.

Мне не жалко было бросить свою сторону,

Разжальчее мне всего батюшкин зеленый сад.

Во саду стоят три деревца и все три разные:

Первое деревцо кипарисное,

Кипарисное деревцо – вроде батюшки родного;

Второе деревцо яблонька кудрявая,

Кудрявое деревцо – вроде мамоньки родимой;

Третье деревцо грушица зеленая,

Эта грушица – вроде моей душечки молодой жены.

 

Кострюк

 

В годы прежния,

Времена первоначальныя,

При бывшем вольном царе,

При Иване Васильевиче,

Когда холост был государь

Царь Иван Васильевич,

Поизволил он женитися.

Берет он, царь‑государь,

Не у себя в каменной Москве,

А берет он, царь‑государь,

В той Золотой орде,

У того Темрюка‑царя,

У Темрюка Степановича,

Он Марью Темрюковну.

Сестру Мастрюкову,

Купаву крымскую,

Царицу благоверную.

А и царского поезду

Полторы было тысячи:

Князи‑бояра, могучие богатыри,

Пять сот донских казаков,

Что ни лутчих добрых молодцов.

Здравствует царь‑государь

Через реки быстрыя,

Через грязи смоленския,

Через лесы брынския,

Он здравствует, царь‑государь,

В той Золотой орде,

У того Темрюка‑царя,

У Темрюка Степановича.

Он понял, царь‑государь,

Царицу благоверную Марью Темрюковну,

Сестру Мастрюкову;

И взял в провожатые за ней

Триста татаринов,

Четыреста бухаринов,

Пять сот черкашенинов

И любимого шурина Мастрюка Темрюковича,

Молодого черкашенина.

Уж царского поезду

Без малого три тысячи,

Везут золоту казну

Ко царю в каменну Москву.

Переехал царь‑государь

Он реки быстрыя,

Грязи смоленския

И леса брынския.

Он здравствует, царь‑государь,

У себя в каменной Москве,

Во полатах белокаменных,

В возлюбленной крестовой своей.

Пир навеселе,

Повел столы на радостех.

И все ли князи‑бояра,

Могучие богатыри

И гости званые,

Пять сот донских казаков

Пьют‑едят, потешаются,

Зелено вино кушают,

Белу лебедь рушают.

А един не пьет да не ест,

Царской гость дорогой

Мастрюк Темрюкович,

Молодой черкашенин.

И зачем хлеба‑соли не ест

Зелена вина не кушает,

Белу лебедь не рушает?

У себя на уме держит:

Изошел он семь городов,

Поборол он семьдесят борцов,

И по себе борца не нашел;

И только он думает ‑

Ему вера поборотися есть

У царя в каменной Москве,

Хочет царя потешити

Со царицею благоверною

Марьею Темрюковною;

Он хочет Москву загонять,

Сильно царство Московское.

Никита Романович

Об том царю доложил,

Царю Ивану Васильевичу

«А и гой еси, царь‑государь,

Царь Иван Васильевич!

Все князи‑бояра,

Могучие богатыри

Пьют‑едят, потешаются

На великих на радостех;

Один не пьет, не ест,

Твой царской гость дорогой

Мастрюк Темрюкович,

Молодой черкашенин,

У себя он на уме держит ‑

Вера поборотися есть,

Твое царское величество потешити

Со царицею благоверною».

Говорит тут царь‑государь,

Царь Иван Васильевич:

«Ты садися, Никита Романович,

На добра коня,

Побеги по всей Москве,

По широким улицам

И по частым переулочкам».

Он будет, дядюшка

Никита Романович,

Середь Урья Повольского,

Слободы Александровы.

Два братца родимые

По базару похаживают,

А и бороды бритые,

Усы торженые,

А платье саксонское,

Сапоги с рострубами;

Об ручку ту дядюшке челом:

«А и гой еси ты, дядюшка

Никита Романович!

Кого ты спрашиваешь?

Мы борцы в Москве похваленые,

Молодцы поученые, славные».

Никита Романович

Привел борцов ко дворцу

Говорили тут борцы‑молодцы

«Ты, Никита Романович,

Ты изволь об том царю доложить

Сметь ли нага спустить

С царским шурином,

И сметь ли его побороть?»

Пошел он, Никита Романович,

Об том царю доложил,

Что привел борцов ко дворцу.

Злата труба протрубила

Во полате белокаменной ‑

Говорил тут царь‑государь,

Царь Иван Васильевич:

«Ты, Никита Романович,

Веди борцов на двор,

На дворец государевой,

Борцов ученыех,

Молодцов похваленыех,

И в том им приказ отдавай:

Кто бы Мастрюка поборол,

Царского шурина,

Платье бы с плеч снял

Да нагого с круга спустил,

А нагого, как мать родила,

А и мать на свет пустила».

Послышал Мастрюк борцов,

Скачет прямо Мастрюк

Из места большего,

Из угла переднего,

Через столы белодыбовы,

Через ества сахарныя,

Через питья медяныя,

Левой ногой задел

За столы белодубовы,

Повалил от тридцать столов

Да прибил триста гостей.

Живы, да негодны,

На карачках ползают

По полате белокаменной.

То похвальба Мастрюку,

Мастрюку Темрюковичу.

Выбежал тут Мастрюк

На крылечко красное,

Кричит во всю голову,

Чтобы слышал царь‑государь:

«А свет ты, вольной царь,

Царь Иван Васильевич!

Что у тебя в Москве

За похвальные молодцы,

Поученые, славные?

На ладонь их посажу,

Другой рукою раздавлю!»

С борцами сходится

Мастрюк Темрюкович,

Борьба его ученая,

Борьба черкасская ‑

Колесом он бороться пошел.

А и малой выступается,

Мишка Борисович,

Смотрит царь‑государь,

Что кому будет Божья помочь,

И смотрят их борьбу князи‑бояра,

И могучие богатыри,

Пять сот донских казаков.

А и Мишка Борисович

С носка бросил о землю

Он царского шурина,

Похвалил его царь‑государь:

«Исполать тебе, молодцу,

Что чисто боресся!»

А и Мишка к стороне пошел,

Ему полно боротися.

А Потанька бороться пошел,

Костылем попирается,

Сам вперед подвигается,

К Мастрюку приближается.

Смотрит царь‑государь,

Что кому будет Божья помочь,

Потанька справился,

За плеча сграбился,

Согнет корчагою,

Воздымал выше головы своей,

Опустил о сыру землю;

Мастрюк без памяти лежит,

Не слыхал, как платье сняли.

Был Мастрюк во всем,

Стал Мастрюк ни в чем:

Ожерелья в пять сот рублев

Без единыя денежки,

А платья саксонского

Снял на три тысячи;

Со стыду и сорому

Окарачках под крылец ползет.

Как бы бела лебедушка

По заре она прокликала –

Говорила царица царю

Марья Темрюковна:

«Свет ты, вольной царь Иван Васильевич!

Такова у тебя честь добра

До любимого шурина?

А детина наругается,

Что детина деревенской,

Почто он платье снимает?»

Говорил тут царь‑государь:

«Гой еси ты, царица во Москве,

Да ты, Марья Темрюковна!

А не то у меня честь во Москве,

Что татары те борются;

То‑то честь в Москве,

Что русак тешится!

Хотя бы ему голову сломил,

Да любил бы я, пожаловал

Двух братцов родимыех,

Двух удалых Борисовичев».

 

Гнев Ивана Грозного на сына

 

Как когда была столица в Новогороде,

Тогда царствовал Грозный царь Иван Васильевиць.

Соберал‑то он да на поцесный пер

Сильных могучиих да он богатырей

И купцей‑то, людишек да все богатыих.

Набралосе да дорогих гостей полный стол,

Как тут‑то на перу все стали сытёшеньки,

Все‑то гости на перу‑то стали веселёшеньки,

Наедалисе да напивалисе,

Все‑то гостюшки да порасхвастались.

Как богатыи так тыи хвастают

Своей они ведь силою богатырскою,

Ухватоцькой оны да молодецкоей,

А богатыри да тыи хвастают:

«Как у нас‑то много злата‑серебра,

Как бессметоцьной да золотой казны».

А Грозный‑то ведь царь да Иван Васильевиць

Пред гостями ходит по палаты белокаменной,

Сизу бороду свою да он наглаживает,

Грозной‑то сам хвастает, грозно хвалится,

Ен же сам Грозной нахваляетсе:

«Как повыведу измену‑то я из Киева,

А повыведу измену из Чернигова,

А как выведу измену с Новагорода,

Я с Казани‑Рязани, из Вострохани».

Отправлял он своих грозных царевицев

А Федора и Митрея Ивановицев,

Ены вывели измену‑то из Киева,

Ены вывели измену из Цернигова,

Вывели измену с Новагорода,

А на тую ли на палью да кровавую,

Отрубить‑то ему да буйну голову».

Тут Микита да Романовиць

Как бежал он на босу ногу да без чоботов,

Без чоботов бежал Никита да черныих,

Без цюлоциков он без шелковыих,

А садился Микита на добра коня,

Не на уздана а садился, не на седлана,

Только брал с собой одну да востру саблю.

Выеждял Микита во цисто поле,

Как крыцял своим громким голосом:

«Уж ты съешь кусок, собака, да подависсе,

А не съешь кусок, собака, да задависсе».

Услышал‑то Малютка громкий голос,

Как громкий голос да во чистом поле,

Во плеци рука застояласе,

С рук востра сабля не повалиласе.

Наеждял же Микита да Романовиць,

Отрубил Малютке буйну голову,

А рубил Микита своей вострой саблей,

Как рубил‑то Микита на пальи канатики шелковыи.

А на части рубил Микита мелкии,

Как снимал цто с пальи своего племянника,

Как садил он Митрея на добра коня,

Вез в свою палату белокаменну,

Как кормил, поил своего дорога гостя

Как на другой‑то да на денецек

Грозный царь Иван Васильевиць

Как он окруцинился да он спецялился,

Что решил‑то своего сына любимого,

Как пишет афишки‑ты пецяльныи:

«Одевайте‑ко вы платьицы опальныи,

Пришло времяцько мни пецяльное,

Как Митрея решил Ивановиця».

Как Микита да Романовиць

Одевал он платьице, которых цище нет,

Приходит‑то Микита к царю Грозному

Как в его‑то палату белокаменну.

Как сидит Грозной царь Иван да Васильевиць,

Сам скручинился, сам спецялился,

На Микиту тут сам да выглядывает,

Сам ен Грозный‑то выговаривает:

«Разве ты да не знаешь ведь,

Аль надо мной‑то ведь насмехаессе?

Как я вчерашним да денецьком

Как отправил‑то я да на смертушку,

Я ведь Митрея отправил Ивановиця,

Отрубить Митрею да буйну голову,

Как твоему да племяннику».

Тут выходил тут Микита Романовиць,

Приходил‑то Микита в свою палату белокаменну,

Одевал своего‑то любимого племянника,

Одевал‑то в платье. которых цище нет,

Приводил‑то Никита к Ивану Грозному.

Как Грозной‑то царь Иван‑ты Васильевиць

Увидал, что жив Митрей Ивановиць,

Как с великой‑то грозной радости

А падал Микиты на плецка могуции,

Целовал в уста да во сахарнии,

Говорил Грозный царь Иван Васильевиць:

«Как за ту да за заслугу‑то

Цем мни будет пожаловать,

Цем‑то буде да поцествовать?

Города ли тебе дать с пригородками,

Али златом‑то тя дарить да будет а серебром

Да ту да за заслугу ведь?»

Говорил‑то ведь Микита Романовиць:

«Мни не надо городов управляти с пригородками,

Мни не надобно злата и серебра.

Дай‑ко мне‑ко‑ва да что я у тя спрошу,

Дай‑ко мне Микитину дай‑ко отчину,

Чтобы не было в ней иску да не отыску,

Но котора мне была отцина назнацена».

Тут с великой‑то со грозной радости

Поднимал Грозный царь Иван Васильевиць,

Подписал‑то он да своей рукой:

Как в Микитиной‑то да вотчины

Стали добрые людишки да спасатися,

От великих бед стали освобождатися.

А на том‑то былина и покончилась.

(Как попадешь в эту отчину, так уж никто не найдет.)

 

Смерть Ивана Грозного

 

Уж ты, батюшка светел месяц!

Что ты светишь не по‑старому,

Не по‑старому, не по‑прежнему,

Из‑за облачка выкатаешься,

Черной тучей закрываешься?

У нас было на святой Руси,

На святой Руси, в каменной Москве,

В каменной Москве, в золотом Кремле,

У Ивана было у Великого,

У Михайлы у архангела,

У собора у Успенского,

Ударили в большей колокол.

Раздался звон по всей матушке сырой земле.

Соезжалися все князья‑бояре,

Собиралися все люди ратные

Во Успенский собор Богу молитися.

Во соборе‑то во Успенскиим

Тут стоял нов кипарисов гроб.

Во гробу‑то лежит православный царь,

Православный царь Иван Грозный Васильевич.

В головах у него стоит животворящий крест,

У креста лежит корона его царская,

Во ногах его вострый, грозный меч.

Животворящему кресту всякий молится,

Золотому венцу всякой кланятся,

А на грозен меч взглянет – всяк ужахнется.

Вокруг гроба горят свечи восковые,

Перед гробом стоят все попы‑патриархи,

Они служат‑читают, память отпевают,

Отпевают память царю православному,

Царю Грозному Ивану Васильевичу.