Солдаты получают приказ идти под Азов

 

Не сон меня клонит, не дрёма долит,

Сыпит, валит кручина добра молодца.

Стоючи на карауле государевом,

Смотрючи, братцы, на Азов‑город,

Что на те ли на раскаты на широкие,

Что на те ли на колонны на турецкие,

Что со вечера солдатам приказ отдан был,

Чтобы ружья были чисты и кремни востры,

Палаши отпущены, штыки примкнуты,

Чтобы перевязи, портупеи были навохрены,

Манишки, рубашки и стиблеты были белые,

Что заутра нам, солдатам, на приступ идти,

С генералом Левашовым и фельдмаршалом,

Со любимыми полками со пехотою,

С белокаменной стеною – гранодерами,

Со большими лбами – со калмыками,

С широкими бородами – со казаками.

 

Азов взят хитростью

 

Собирается православный царь под крепкой

Азов‑город,

Собирает он тележинек сорок тысячей,

В каждую тележку сажал по пяти молодчиков,

По шестому приставливал по извошшичку,

Укрывали сукнами багрецовыми,

Убивали гвоздочками полужоными.

Подъезжал к Азовским крепким воротичкам.

Возговорит православный царь таково слово:

«Ох вы гой есте азовскии караульщички!

Доложите во Азове свым начальничкам.

„Приехал к вам богатой гость Федор Иванович

С теми ли с товарами со заморскими,

Со куницами приехал и с соболицами"».

Отворили ёму Азовски крепки воротички,

Они ехали во Азов‑город трои суточки,

На четвертые суточки уставились.

 

Песни о восстании стрельцов

 

Царь судит стрельцов

 

Водалече, водалече во чистом поле,

А еще того подале, во раздольице,

Тут не красное солнышко выкаталося,

Выезжает то удалый добрый молодец,

Еще тот же стрелецкий атаманушка.

Хороша больно на молодце приправушка:

Под ним добрый конь, ровно лютый зверь,

Кольчуга‑то на молодце серебряная,

Соболина на нем шапка до могучих плеч.

На нем тугий лук, как светёл месяц,

Калены стрелы, как часты звезды.

Он и держит путь‑дороженьку в каменну Москву,

Он и горы и долы в перескочь скакал,

Темные лесы межу ног пускал,

Быстрые реки перепрыгивал.

Возъезжает он во матушку каменну Москву,

Приезжает ко дворечушку ко судареву.

Караульщиков он не спрашивал,

Приворотничкам не бил челом.

Он и бьет свого добра коня – не жалует,

Его добрый конь осержается,

От сырой мати‑земли отделяется,

Перепрыгивал он стенушку белокаменну.

Подъезжает он ко крылечушку ко судареву.

Воскрикнет он, возгаркнет громким голосом:

«Ох ты гой еси наш батюшка православный царь,

Во всеё Руси царь Петр сударь Лексеевич!

Ты за что про что на нас, сударь, прогневался,

Ты за что наш зеленый сад хочешь

выжечь‑вырубить,

Все и ветвицы‑кореньицы повысушить?

Не можно ли тебе, сударь, нас стрельцов простить?

Мы возьмем тебе город, какой надобно,

Без свинцу‑то мы, без пороху сударева,

Мы без ружеец, без сабелек без вострыих,

Мы возьмем тебе город своей грудью белою».

Выходил‑то тут батюшка православный царь,

Во одних‑то чулочках, он, без чоботов,

Во одной‑то он сорочке, он, без панцуров;

Воскричит‑то он, возгаркнет громким голосом:

«Ох ты гой стрелецкой атаманушка!

Уж и вот‑то я с боярами подумаю,

С сенаторами, с фельмаршалами переведаю».

Уж возговорит тут стрелецкой атаманушка:

«Ох ты гой еси наш батюшка православный царь,

Во всее Руси царь Петр сударь Лексеевич!

В глазах ты меня, сударь, обманывашь:

Не видать тебе меня у себя в дворце!»

Он и бьет свого добра коня – не жалует,

Его добрый конь осержается,

От сырой мати земли отделяется,

Перепрыгиват он стенушку белокаменну;

Он и держит путь‑дорожку во далече во чисто поле,

Возъезжает он во стрелецкую армеюшку,

Воскричит‑то он, возгаркнет громким голосом:

«Ох вы гой еси стрелецкие головушки!

Еще хочет нас православный царь всех жаловать,

Жаловать хоромами, хоромами высокими –

Двумя столбами дубовыми и петлями шелковыми!»

 

Казнь стрелецкого атамана

 

Из Кремля, Кремля крепка города,

От дворца, дворца государева,

Что до самой ли Красной площади,

Пролегала тут широкая дорожинка,

Что по той ли по широкой по дорожинке

Как ведут казнить тут добра молодца,

Добра молодца, большого барина,

Что большого барина – атамана стрелецкого

За измену против царского величества.

Он идет ли молодец не оступается,

Что быстро на всех людей озирается,

Что и тут царю не покоряется.

Перед ним идет грозён палач,

Во руках несет остёр топор,

А за ним идут отец и мать,

Отец и мать, молода жена.

Они плачут, что река льется,

Возрыдают, как ручьи шумят,

В возрыданье выговаривают:

«Ты дитя ли наше милое,

Покорися ты самому царю,

Принеси свою повинную,

Авось тебя государь‑царь пожалует,

Оставит буйну голову на могучих плечах».

Каменеет сердце молодецкое,

Он противится царю, упрямствует,

Отца‑матери не слушает,

Над молодой женой не сжалится,

О детях своих не болезнует.

Привели его на площадь на Красную,

Отрубили буйну голову

Что по самы могучи плечи.

 

 

Песни о северной войне

 

Вещий сон

 

Во городе во Кряконе, во горнице и во светлою

И на складном стулу и на ремешчатом

Сидел тут батюшко шведской король.

Перед ним‑ту стояти князья‑бояра и шведы мудрые:

«Ой вы шведы мудрые, рассудите ночешный мой сон!

Не гора, бат, стоит, как снег бела,

На горе сидел млад сизой орел,

Во когтях‑ту держал черна ворона».

Отвечают ему шведы мудрые:

«Батюшко шведской король!

Не можем мы рассудить ночешный твой сон».

Из‑за той‑ту из‑за занавесы полотняного,

Из‑за той‑ту печи кирписчатой выходила красна девица:

«Разе я, бат, батюшко шведской король,

Рассужу твой ночёшный сон!

Не гора, бат, стоит – стоит русская армия,

Во армии сидит белой царь,

Во руках держит шведского короля.

А заутра тебе, батюшка, быть пойману,

Быть пойману али убитому».