Общества без государства или государства без общества

Нельзя не задать вопроса, не является ли такое описание программированного общества слишком осторожным? Двадцать лет назад, когда индустриальное общество, как представлялось, торжествовало, казалось неосторожным предполагать, что оно скоро может быть заменено обществом другого типа. Сегодня понятие постиндустриального общества очень часто не употребляют, так как оно кажется связанным с оптимизмом этого периода и, следовательно, сводится к образу сверхиндустриального общества, что не соответствует прочно идее общественного изменения. Современный кризис индустриальных ценностей ведет к противоположному упреку в адрес идеи программированного общества: ее упрекают в запоздании относительно очевидных перемен. Но здесь критики разделяются, ибо они противопоставляют вышеприведенным описаниям два разных рода рассуждений.

Для одних, как уже говорилось, приходит конец не определенному этапу роста, а самому росту и идее развития. Чрезвычайная способность обществ воздействовать на самих себя делает для них невозможным продолжать «разрушительное творчество», каковое отличало, по Шумпетеру, индустриальное общество. В течение долгого времени мы имели ограниченную способность действия в среде, которая казалась бесконечной. Сегодня мы оказались в противоположной ситуации, наша способность действовать кажется превосходящей те ресурсы, которые она может мобилизовать. Не становится ли тогда необходимостью, чтобы стремление к прогрессу было заменено заботой о выживании и равновесии? Не пора ли уже давно признать, что человек находится не перед лицом природы, а в ней самой? Наиболее крайней формой ответа на подобные сомнения явился призыв вернуться к меновому обществу, к обществу без историчности. Некоторые антропологи вроде Маршала Салинса (Marshall Sahlins. Âge de pierre, âge d’abodance. L’économie des sociétés primitives. Французский перевод — Gallimard, 1980) говорили даже о возврате к изобилию, доказывая, что наши индустриальные общества основываются на нехватке, тогда как общества, существовавшие на великих равнинах Северной Америки, умели поддерживать свое равновесие, потребляя или уничтожая путем обрядовых церемоний [:1 4 0 ] имеющийся у них избыток. Другие, вроде Пьера Кластра (Pierre Clastres. La société contre l’Etat. Minuit, 1974), хотели возврата к обществам без государства. В течение десятилетия были слышны пожелания остановки роста, придания вновь живому опыту, прямому обмену, телесности, локальному коллективу того значения, которое они утратили. В то же время, главное требование, которое прежде выражалось в терминах социальных отношений, собственности и власти, казалось, снова сконцентрировалось на самом действующем лице, на его идентичности и его отличиях. Эти два понятия заняли центральное место во всех движениях контркультуры, в движении женщин, в этнических и национальных группах. Такая позиция вызывает по меньшей мере два типа критических замечаний. Прежде всего, призыв к такого рода общности мог бы привести к очень сильному принуждению, так как для того, чтобы общество ликвидировало свою историчность, вернулось в состояние воспроизводства, нужен сильный социальный контроль. Оказалась бы нужна гораздо более суровая Спарта, чем существовавшая на самом деле, чтобы помешать инвестициям, прогрессу знания, и довести производство до координации, которая могла бы очень быстро превратиться в принудительную необходимость.

Во-вторых, идея о границах роста была связана только с очень коротким периодом нашей истории, когда казалось, что преодоление индустриального общества будет сочетаться с изобилием. Этот период закончился в начале семидесятых годов в Соединенных Штатах и немного позже в Западной Европе. В этом отношении показательно изучение студенческой среды. Начиная примерно с 1975 года расцвет контркультурных моделей и социально-политических утопий резко прекратился, уступив место оборонительному движению и беспокойству относительно своего профессионального будущего. Это никоим образом не означает, что сомнения насчет индустриального общества должны быть оставлены. Скорее это свидетельствует о невозможности продолжать дальше отделять культурную критику от социально-политической. Критика культуры должна быть преобразована в критику социальных сил, которые руководят новым типом общества. Это ведет не к отказу от роста, а к выработке форм коллективного присвоения инструментов и продуктов этого нового роста.

Атака на понятие программированного общества была предпринята также с противоположной точки зрения, а именно, поскольку оно всегда предполагает существование гражданского общества и собственно социальных отношений. Критики такого рода [:1 41] спрашивают, не имеет ли это понятие реальный смысл только для маленькой части мира и то для очень короткого периода? Эпизод с гражданским обществом заканчивается, и снова повсюду утверждается государство и совокупность механизмов поддержания и установления социального порядка. Разумное основание этой критики легко заметить. Большой надеждой индустриального общества было рабочее движение, которое называло социализмом модель общества, противоположную капиталистическому обществу. Но исторически надежда на общество, несущее освобождение трудящимся, воплотилась в тоталитарном государстве, которому присуща логика абсолютной власти, а вовсе не защиты угнетенных. Поэтому критика коммунистической модели, которую самые осторожные хотели бы называть сталинской, чтобы ограничить область ее применения, привела некоторых к распространению представлений об индустриальных, а не только коммунистических обществах как обществах этатистских. Вместо того чтобы анализировать новые конфликты и новые общественные движения, такие теоретики делали акцент на репрессии, идеологической обработке и закрытости. В действительности это помогло высветить большое число до того бывших в тени социальных феноменов, но несет опасность извращения социального анализа в той мере, в какой указанный образ, кажется, исключает возможность конфликтов и борьбы в современном обществе.

Лучшим ответом на этот второй род критики является растущее разъединение социальных отношений, гражданского общества и государства. Вероятно, — и это по-видимому самое важное явление на мировом уровне, — что растущее число стран все более ускоренно и энергично вступают в процесс индустриализации. Чем более этот процесс энергичный, тем менее он управляется социальными силами, которые еще и не конституировались, и тем более он, следовательно, управляется государством, национальным или иностранным.

По сравнению с западными странами, проходившими путь индустриализации в прошлом веке, современный мир в гораздо большей степени зависит от государственного управления. Но, еще раз, этот феномен не имеет той же природы, что и переход от индустриального общества к программированному. Неточно в этой связи говорить о властной элите, о государственном монополистическом капитализме или о государственной буржуазии. Совсем напротив, нужно еще более отделять между собой анализ государства и анализ гражданского общества. Разве даже в такой стране как Франция нельзя было наблюдать развитие больших технократических аппаратов, [:1 42] происходившее независимо от государственных переворотов, начиная со слабого государства IV Республики до современного индустриализаторского государства с промежуточным звеном в виде собственно этатистского государства голлистской эпохи, озабоченного суверенитетом и величием? Чем более слабо интегрировано гражданское общество, тем более оно представляет собой сеть со множеством центров решения и областей социального влияния и тем более государственная сфера отделяется от сферы общества. Ибо первая представляет собой область исторического изменения, в ней осуществляется поддержка идентичности социального целого в его движении от прошлого к будущему, где этому целому угрожают окружающие его сообщества, между тем как гражданское общество — это совокупность сложных общественных отношений со все более многочисленными точками конфликтов и переговоров. Иллюзия возврата к равновесию, так же как мнение о всепоглощающем государстве, сегодня могут лишь задержать изучение новых правящих сил, новых движений протеста и ставок их конфликтов.

Заключение

Итак, не существует такого полного, как некоторые думали, разрыва между индустриальным обществом и тем, которое следует за ним. Мы не увидим возрождения новых «примитивных» обществ. Не увидим мы и полного слияния социальных проблем и собственно политических, за исключением тех регионов, где царит закон авторитарных государств. Общество, в которое мы входим, как и предшествующие общества, определяется воздействием на самого себя, каковое через классовые отношения создает разновидности практики. За меновыми обществами следовали общества производства, теперь появляются общества коммуникации. Радикально новым в них является то, что их способность самопроизводства растягивается на все уровни экономической деятельности, они не считают себя более социальными феноменами, подчиненными трансцендентному уровню. Программированное общество не признает высшего в отношении себя уровня. Также оно не может признать отдельной от себя природы. Вот почему оно, с одной стороны, признает, что является частью природы и ответственным за нее, то есть признает необходимость управлять всей совокупностью видимых последствий своего воздействия на него. С другой стороны, оно не признает других богов, кроме самого себя, так как оно способно почти [:1 43] полностью трансформироваться и даже саморазрушиться. Особенность коммуникативного общества заключается в том, что его можно и должно исследовать исключительно в терминах социальных отношений. Смысл поведения действующих лиц не следует искать в принципах, в устройстве вселенной или в смысле истории; его нет ни в каком другом месте, кроме социальных отношений, часть которых данное действующее лицо составляет. В первый раз анализ общества должен быть чисто социологическим. Это означает также, что механизмы социального контроля или социализации становятся в своей совокупности все более репрессивными, так как они не могут более требовать к себе уважения как к естественным законам или надеяться на поддержку как традиционные предписания. В этом типе общества все объективное, установившееся, институциональное является все более помехой социальным отношениям, коммуникации. Это объясняет значение, которое имеет в современном социальном мышлении критика, направленная против государства. Программированное общество является также обязательно обществом протеста, воображения, утопии, так как оно целиком основано на социальном конфликте между аппаратами, которые имеют способность и власть программировать, и теми призывами к творчеству и счастью, которым постоянно угрожает логика вышеназванных аппаратов.

Сама социология не может больше заниматься вопросами о природе общества. Она должна раскрывать, описывать социальные ситуации и социальные отношения, которые скрыты явлениями по видимости административными или техническими. Именно поэтому особенно надо избегать называть это общество техницистским или по имени одного из его технических инструментов. Напротив, нужно представлять его как сферу конфликтных социальных отношений, которые могут вести либо к политическим переворотам, либо, наоборот, к относительно устойчивым компромиссам. В результате лучше проявится новый характер общества, которое не имеет какой-либо высшей природы, а является целиком продуктом самопроизводства.

Новые социальные конфликты