Имеет ли центр социальная жизнь?

Относительно мира, где доминируют война, государственный национализм, ускоренная индустриализация, где передача социокультурного наследия становится все более проблематичной по мере того как увеличивается гетерогенность национальных обществ, возникает вопрос, а существует ли еще в нем место для идеи о некоторой стабильности общественной системы, объединенной вокруг центрального принципа, независимо от того, состоит ли последний в верованиях, ценностях, фундаментальных правах или, напротив, в гегемонии господствующего класса или вездесущего государства? Не нужно ли, наоборот, воздать честь греческому афоризму panta rhei, «все изменяется»? Или возможно выдвинуть новое определение единства общественной системы?

Социология организаций и решений составляет сегодня основную форму социологии изменений, противостоящей классической социологии, бывшей теорией порядка. Ее главная идея заключается в [:53 ] том, что общество является системой без центра, где происходят только ограниченные изменения вследствие адаптации к видоизменениям окружающей среды или разрешения внутренних напряжений. Порывая с понятием рационализации, введенным инженерами типа Тэйлора или Форда, эта социология говорит об ограниченной рациональности, то есть о стратегии, или, как Мишель Крозье (J. G. March, H. A. Simon. Organizations. New York, Wily, 1958. Французский перевод — Les Organisations, Dunod, 1965. M. Crozier, E. Friedberg. L’acteur et le systeme, Seuil, 1977), о конкуренции за контроль над зонами недостоверности, где позиция действующих лиц остается неясной. Согласно этой теории, действующие лица общества стремятся максимизировать свои интересы, но они делают это в окружающей среде, которой они не знают и которую контролируют лишь частично. В результате осуществляются изменения от случая к случаю, которые не оставляют места какому-либо принципу единства общественной жизни, идет ли речь о главных ценностях или об абсолютном господстве.

Близкой к этой тенденции является школа индустриальных отношений, особенно американская и английская. Для Кларка Керра или Джона Данлопа, как и для Аллана Фландерса и Хью Клегга (Clark Kerr et al. Industrialism and Industrial Man. Cambridge, Harvard University Press, 1960; John T. Dunlop. Industrial Relations Systems. New York, Holt, 1958; A. Flanders & H. A. Clegg, ed. The System of Industrial Relations in Great Britain. Oxford, Blackwell. 1960), положение наемного труда глубоко изменилось вследствие коллективных переговоров и обсуждения требований. В результате как понятие рационализации, так и понятие классовой борьбы стали односторонними объяснительными принципами, которые больше выражают употребляемые в социальных конфликтах идеологии, чем эффективные процессы институционализации этих конфликтов.

Наконец, значение, придаваемое, особенно в Соединенных Штатах, проблемам меньшинств, сопряжено с теми же принципами анализа. Отличие в том, что эта тема часто связана с радикальными позициями, тогда как теории организации чаще всего сопровождаются либеральным или откровенно консервативным выбором, а изучение коллективных переговоров является скорее выражением центристской позиции. Во всех трех случаях центральная для классической социологии вера во внутренний процесс модернизации оказывается поставлена под вопрос и, в конечном счете, отброшена. В силу этого никакое действующее лицо не может считаться носителем [:54 ] рациональности, каждое из них защищает определенные интересы и подчиняется групповым идентификациям, соответствующим как оборонительным, так и наступательным стратегиям. Главный общий пункт этих различных представлений об общественной жизни состоит в том, что все структурные проблемы кажутся исчезнувшими в пользу только одного типа действительности: изменения, или, скорее, изменений. Теоретики, анализирующие современную ситуацию в терминах кризиса и управления им, дальше разрушают всякий центральный принцип общественной жизни.

Возвращение субъекта

Таково заключение, к которому, как кажется, ведет кризис идеи общества: наблюдение за нашими собственными обществами не свидетельствует ли о том, что они все более теряют всякое единство, обогащаясь разнообразием? После периода интеграции или ассимиляции меньшинств наши страны принимают все возрастающую степень разнообразия и дезинтеграции. В Западной Европе эта тенденция, кажется, развита до чрезвычайности, там национальные государства утрачивают свои свойства государств, так как они не могут более принимать фундаментальные решения, касающиеся войны и мира, и даже большая часть самых важных экономических решений принадлежит не им. Параллельно этому в остальной части мира в XX веке господствовали модернизаторские и авторитарные государства, подобно тому как XIX век был отмечен господством национальной буржуазии, особенно английской. Коммунистические и националистические режимы утверждают единство собственной идеологии и собственных политических целей, так что кажется, что больше нет ничего, кроме диверсифицированных и даже дезинтегрированных обществ и авторитарных империй.

Главный смысл прагматической концепции общества заключается в разрушении родившейся в XVIII веке иллюзии о естественном или научном обществе, управляемом Разумом и интересом. Созданный ею образ открытого, утратившего связь с почвой, постоянно меняющегося общества обнаруживает по контрасту, что упоминавшаяся нами вначале эволюционистская концепция общества подчиняла еще общественную жизнь некоему внешнему принципу единства, смыслу Истории. «Хорошее общество» не было чисто гражданским, оно представляло еще смесь общественной интеграции и исторического прогресса. Оно не разделяло между собой государства, главного агента [:55 ] исторических трансформаций, и гражданского общества, то есть систему общественных отношений. Вот почему понятие института долгое время имело центральное значение в классической социологии: оно одновременно принадлежит и к области общественной жизни, и к области государства. Одним словом, вышеупомянутый критический анализ показал, что классический образ общества не содержал условий интеграции общественной системы, а скорее представлял нам телеологический образ исторического изменения. Вследствие этого в центр анализа были поставлены не столько ценности модернизации, сколько деятельность государства, взятого в качестве агента метасоциального принципа, а именно, смысла истории.

Но может быть можно противопоставить классической идее общества другой тип критики? Вместо того чтобы говорить, что модернизация уничтожает всякий принцип единства в общественной жизни, заменяя структуру изменением, а ценности стратегиями, не нужно ли признать, что старые принципы единства общественной жизни (принципы, всегда бывшие некоторым образом метасоциальными) мало-помалу уступают место новому принципу единства? Который состоит в растущей способности человеческих обществ воздействовать на самих себя, то есть увеличивать дистанцию между производством и воспроизводством общественной жизни? В результате единство современных обществ должно бы определяться не как переход от культуры к природе, или от страсти к интересу, а как освобождение человеческой способности к творчеству.

Ново здесь то, что единство общественной жизни не проистекает более из идеи общества. Напротив, общество рассматривается теперь скорее как совокупность правил, обычаев, привилегий, против которых направлены индивидуальные и коллективные творческие усилия. Согласно этой концепции, все метасоциальные принципы единства общественной жизни заменены свершениями человеческого труда и, шире, свободы. Если классическая социология придавала центральное значение рационализации и модернизации, то теперь оно возвращается к свободе и даже, если смотреть еще глубже, к понятию субъекта,поскольку он представляет способность людей одновременно освобождаться и от трансцендентных принципов, и от коммунитарных правил. Понятие субъекта, сохраняющее еще материалистическую коннотацию в эпоху Ренессанса, начиная с Реформы отождествляется с идеей сознания, значение которого не перестает усиливаться в течение XIX века. Человечество в результате не представляется более хозяином Разума и Природы, но творцом [:56 ] Себя. Эта идея привела к рождению одного из наиболее типичных литературных жанров Запада: Bildungsroman от Гете до Флобера, от Томаса Манна до Жида, от Хемингуэя до Стайрона. Акцент на субъекте и сознании составляет целиком секуляризованный принцип современного единства общественной жизни, который может определяться отныне независимо от вмешательства государства.

Итак, разложение идеи общества привело к рождению, с одной стороны, идеи постоянного изменения, то есть чисто политической концепции общественной жизни, с другой, идеи субъекта, творческая способность которого заменяет прежние принципы единства общественной жизни. Существенно здесь то, что субъект больше не может определяться в исторических терминах. Общество было в истории; теперь история находится в обществах, способных выбрать свою организацию, ценности и процесс изменения, не узаконивая подобные выборы с помощью естественных или исторических законов.

Критика, адресованная, в особенности со стороны Мишеля Фуко, гуманизму, имеет ту заслугу, что она способствовала исключению всех пострелигиозных обращений к сущностям, к естественным законам, к постоянным ценностям. Но она не направлена против идеи субъекта, ибо последний противостоит любой сущности и не имеет никакого постоянного субстанциального содержания.

Эта общая трансформация социологического анализа может быть конкретно выражена приданием нового смысла двум традиционным понятиям.

Первое из них историчность. До сих пор это слово просто указывало на историческую природу общественных феноменов и его практический эффект состоял в призыве к историческому типу анализа общественных фактов. Мне, напротив, казалось необходимым употреблять его, как я это уже сделал в данной книге, для обозначения совокупности культурных, когнитивных, экономических, этических моделей, с помощью которых коллектив строит отношения со своим окружением, производит то, что Серж Московичи назвал «состоянием природы», то есть культуру. Важность, придаваемая этому понятию, означает, что единство нашего общества не может быть найдено ни во внутренних правилах его функционирования, ни в его сущности, ни в его месте в длительном процессе эволюции, а только в его способности производить самого себя. Вторым является понятие института, которое сегодня должно означать не то, что было институционализировано, а того, кто институционализирует, то есть те механизмы, посредством которых культурные ориентации [:57 ] трансформируются в общественную практику. В этом смысле все институты являются политическими.

Именно в борьбе против натуралистической концепции общества, которая еще сохраняет силу, особенно полезно настаивать на идее субъекта. Но не нужно брать способность к самопроизводству действующих лиц общества отдельно от той дистанции, которую они должны занять по отношению к их собственным творениям, чтобы завоевать себе или сохранить указанную способность производства. И наоборот, необходимо настаивать на идее самопроизводства в тот момент, когда кризис индустриальных ценностей ведет к распространению представления о новом типе общества, которое было бы озабочено не столько собственной трансформацией, сколько своим равновесием и отношениями с окружающей средой. В действительности можно отстаивать идею, что после периода интенсивной и творческой критики индустриальной культуры мы стоим сегодня на пороге новых форм технической деятельности, составляющих постиндустриальное общество, каковое является также сверхиндустриальным. Так что мы снова пришли к тому, чтобы рассматривать в качестве управляющих сил нашей общественной жизни ее творческую способность и положение наших национальных государств в мире.