Смешивать структуру и изменение в философии эволюции

Не существует никакой непосредственной разницы между объяснениями социальных фактов посредством указания на их место [:78 ] в рисунке Провидения или соответственно смыслу Истории. В последнем случае, конечно, метасоциальный уровень, с которым соотносятся социальные факты, не неподвижен, а находится в движении. Но обе концепции единогласно утверждают, что социальные факты, то есть социальные отношения, не несут в себе собственного смысла: последний исходит от высшего уровня. Когда это смысл осознается как движение от простого к сложному, от определенного к приобретенному, от воспроизводства к изменению, тогда социальные факты должны истолковываться соответственно их месту в этом процессе растущей дифференциации и секуляризации. При этом не оказывается никакого различия между понятиями, служащими для анализа социальной структуры, и теми, которые используются для познания изменений. Самым простым примером служит понятие модернизации: в современном обществе роли сильно дифференцированы, торжествует инструментальная рациональность и т. д. Анализ «современного» общества требует понятий, которые привлекают всегда противоположный образ «традиционного» общества. Мысль Толкотта Парсонса, долгое время пользовавшаяся столь значительным влиянием, дает хороший пример этого эволюционизма, тесно связанного с функционалистским анализом социальной организации.

Общество, каким его изображает этот тип социальной философии, не определяется через свое собственное действие, свои общественные отношения и формы общественного контроля. Более фундаментально оно определяется характеристиками современности или традиционализма, то есть местом, занимаемым им на иерархической лестнице, ведущей от общности (Gemeinschaft) к обществу (Gesellschaft), от механической солидарности к солидарности органической и т. д.

На более конкретном уровне действие крупных агентов истории также объяснялось в исторических терминах. Речь при этом всегда шла о создании общества завтрашнего дня, которое истолковывалось не как другое, а как более передовое. Буржуазия считала своей задачей сменить аристократию, а относительно пролетариата было заявлено о его историческом долге сменить буржуазию.

В тот момент, когда начинают объяснять социальную действительность только общественными отношениями, отношениями между действующими лицами, значение которых определяется в зависимости от способа воздействия общества на самого себя, социология перестает отождествляться с эволюционистской философией истории. Существуют, с одной стороны, формы производства обществом самого себя, то есть историчность, с другой, формы перехода от одного [:79 ] типа общества (я предпочитаю говорить не о типе общества, а о системе исторического действия) к другому. Речь вовсе не идет о полной ликвидации всякого интереса к социальной эволюции, а о различении прежде всего анализа систем общественных отношений и анализа способов перехода от одного состояния общества к другому. Структура и генезис должны быть разделены между собой.

Такое разделение стало возможно начиная с того момента, как появился тип индустриального общества, сильно отличающийся от британской модели. Французский или немецкий опыты, несмотря на их важные отличия, еще принадлежат к той же английской модели. Напротив, Советская революция изобрела совершенно иной путь индустриализации. С тех пор «пути» умножились до такой степени, что никто уже не может удовлетвориться поверхностной теорией конвергенции, как если бы разные дороги все вели в Рим, то есть к некоему общему типу социальной организации.

Значит, нужно одновременно говорить об индустриальном обществе и о капиталистическом, социалистическом — или других путях индустриализации. Давно пора разоблачить эти коллективные персонажи истории, громоздкое присутствие которых нам навязало прошлое столетие. Сейчас говорят только о цивилизациях и способах производства. Вопреки всякой очевидности, считают еще себя вынужденными называть наши общества «капиталистическими», тогда как они должны бы скорее называться индустриальными. Социология вообще не может существовать, если не освободиться от этих персонажей, определяемых в зависимости от смысла Истории.

Нужно совершенно разделить между собой тип общества, индустриальное общество, и способ развития — индустриализацию, — каковой на Западе был повсеместно капиталистическим. Индустриальное общество определяется не своей техникой, а классовыми отношениями, способностью некоего социального слоя менять организацию труда и присваивать проистекающую из нее прибыль. Это происходит одинаково хорошо в СССР, как и в Соединенных Штатах. Зато общества, индустриализацию которых осуществляет национальная буржуазия, национальное государство, революционная партия или иностранная буржуазия, глубоко между собой отличаются.

Таким образом, положение рабочего в индустриальном обществе имеет два очень разных аспекта. Первый из них определен организацией труда, второй — местом в отношении к правящей элите. Параллельно, если говорить о капиталистическом обществе, нельзя полностью смешивать индустриализаторов, осуществляющих [:80 ] классовое господство, и собственно капиталистов, которые действуют скорее в соответствии с рыночной экономией, чем индустриальной.

Заключительные замечания

Общественная мысль индустриальной эпохи разработала три фундаментальные темы, на которых основывается социологический анализ: таковы социальная система, общественные конфликты, культурные ориентации действия. Имена Дюркгейма, Маркса и Вебера стали их символами, хотя вклад каждого из них не может быть сведен к одной из названных тем. Но последние до сих пор еще не могли непосредственно объединиться, ибо общество, в котором они проявились, еще не было способно к самоанализу. В нем господствовали две идеи, чуждые социологии.

Первая из них состояла в том, что смысл общественной ситуации надо искать вне нее, в метасоциальном мире, который одни называют ценностями, другие природой. Вебер, задумываясь над причинами экономического и политического успеха западного мира, а значит, над причинами капитализма, рационализации и секуляризации, обратился к — в данном случае религиозным — ценностям, и увидел во всяком коллективном действии столкновение между этикой долга и этикой ответственности. Маркс зрелого периода анализировал не только капиталистическую систему. Он исследовал фундаментальные потребности, потребительную стоимость, образ общества, свободного от капиталистической эксплуатации — установив, таким образом, противоречие между природой и обществом, что представляет лишь пролетарскую интерпретацию общего дуализма, буржуазной трактовкой коего был анализ Вебера. Наконец, Дюркгейм, настаивая больше, чем кто-либо другой, на идее системности общества, сделал из общества сущность, силу, которая гораздо более тяготеет над действующими лицами, чем цель их взаимоотношений.

Вторая идея, которая тормозила рождение социологического анализа в собственном смысле слова, заключалась в эволюционизме и связанной с ним философии истории. Общество определялось его местом в эволюции, в отношении к той или другой форме прогресса, смысл эволюции рассматривался как центральный принцип интерпретации. Весь XIX век мечтал о современности, прогрессе, будущем.

Переход от общественной мысли к социологическому анализу осуществляется медленно и трудно. Последний не может осознать себя без вклада Маркса, Вебера и Дюркгейма. Но он в то же время не может [:81 ] сформироваться без глубокого разрыва с двумя только что упомянутыми принципами, которые определяют историческую принадлежность этих мыслителей к культуре индустриальной эпохи.

Указанная трансформация означает наличие крупных кризисов. Сейчас мы переживаем еще трудный переход, во время которого общественная мысль может начать разрушаться прежде, чем сложится социологический анализ. Кажется, что каждая из трех главных названных тем «десоциологизируется». Те, кто настаивает на социальных конфликтах и говорит от имени марксистской традиции, очень часто противопоставляют социальный порядок тому, что он исключает, и таким образом возвращаются к утопиям и к слабостям утопического социализма. Те, кто наиболее чувствителен к проблемам действия, оказываются часто экспертами, приближенными к сильным, и стремятся ориентировать их решения и стратегию. Те, наконец, кто говорит о социальной системе, видят в ней скорее аппарат воспроизводства и интеграции, чем область конфликтов и изменений.

Но настал момент воссоединить социологию. То, что мы называем обществом, является системой, но это система действия. И действие означает не только решение: оно предполагает и культурные ориентации, существующие в области конфликтных социальных отношений. Конфликт не означает ни противоречия, ни бунта, он является социальной формой историчности, самопроизводства общества. Мало-помалу вне эволюционизма формируется анализ обществ, которые в результате долгого периода роста и кризисов, атомных угроз, тоталитаризмов и революций, пришли к убеждению, что они должны познать самих себя в качестве продукта собственного действия, а не как проявления человеческой природы, смысла истории или первоначального противоречия. По ту сторону соперничества школ и ограниченности специализации происходит мутация социологии.