Новое представление об общественной жизни

От общества к социальному действию

Классическая социология

Социология создавалась как идеология современности. Взятая в позитивистской традиции, она иногда служила оправданием просвещенных военных или гражданских правителей, как, например, в Бразилии или в Турции. Реже она была отражением подъема новых социальных слоев, например, во Франции, где начиная с Дюркгейма было много сделано для сближения социологии и социализма. Но чаще всего, особенно в лице парсоновской школы, она была идеологией центра, общественной интеграции и идентификации национального общества с современностью. Вот почему социология определялась стихийно как наука об обществе, принимающая к тому же это слово в значении современного общества в противоположность «общине», типу организации в прежних обществах. Этот переход от множественного к единичному понятен: освобождаясь от своих местных географических, культурных и социальных особенностей, человечество движется к обществу, управляемому универсальными ценностями и нормами Разума, являющимися одновременно ценностями и нормами производства и права.

Это тождество порядка и движения, модернизации и социальной организации совсем не ставилось под сомнение. Даже те, кто критиковал современное общество, называя его скорее капиталистическим, воображали, что в результате ниспровержения этого несправедливого и иррационального типа социальной организации [:12 ] установится рациональное общество. Но несмотря на подобное согласие, что может быть более трудного для понимания, чем идея современного общества, в определении которого присутствует способность к трансформации и рационализации? Каким образом целое, находящееся в непрерывном движении, в прогрессе, может представлять в то же время стабильную, интегрированную систему, способную поддерживать свои главные отношения равновесия и внутреннюю организацию, наделенную даже механизмами регуляции? Классическая социология не может ответить на этот вопрос, идея коллективного сознания больше запутывает, чем приносит ясности. В действительности же то, что такая социология называет обществом, является только смешением социальной деятельности, определяемой общими понятиями, такими как индустриальное производство или рынок, с национальным государством. Единство общества состоит в том, что ему дает и предписывает законная власть. Его границы являются не теоретическими, а реальными: это таможенные посты. Общество является псевдонимом родины.

Классическая европейская социология, какой является социология развивающихся в XX веке стран, изучает только смешанные системы, одновременно социальные и политические (society и polity). И часто социологические теории играли роль идеологий национального объединения. Совсем недавно парсоновская социология, эта последняя значительная конструкция классической социологии, была зеркалом Соединенных Штатов в апогее их силы и гегемонии. Главный результат такого рода классической социологии тот, что она оставляет очень мало места для идеи социального действия. Чем больше говорят об обществе, тем меньше говорят о его действующих лицах, так как последние воспринимаются просто как носители атрибутов, присущих занимаемому ими в социальной системе месту. Находятся ли они в центре или на периферии, вверху или внизу, они разделяют в большей или меньшей степени ценности современности. Если учитывать более сложные связи, то поведение действующих лиц можно объяснить уровнем соответствия между их ролями или же сильной либо, напротив, слабой интеграцией ценностей, норм и организационных форм общества. Воспитание хорошо демонстрирует такую концепцию действия: хороший ученик, как и хороший учитель безличны, они отождествляются с Разумом, последнему могут сопротивляться лишь иррациональные страсти. Нет действующего лица между универсальным разумом и теми силами или идеологиями, которые ему противостоят. Откуда возникает необходимость его формировать, [:13 ] вести, даже принуждать и, если необходимо, подавлять. Действующие лица в классической социологии рассматриваются только с точки зрения того, помогают ли они прогрессу или сопротивляются ему. Никоc Пулантзас довел до крайности эту традиционную концепцию, потребовав полного отделения социальных ситуаций, единственно важных для анализа, и действующих лиц. Связанная с этой концепцией общества историография, преодолев, со своей стороны, идею цивилизации, т. е. естественной истории ансамблей, которые рождаются, растут, стареют и умирают, придала центральное значение идее прогресса, формирования современного общества и национальных государств. При этом она мало-помалу перешла от романтического направления, верившего в творческую волю индивидов и наций, к менее динамичному видению, согласно которому соотношение политических сил и культурные представления определяются состоянием инфраструктуры. Действующее лицо, поначалу покрытое пришедшей из веков легендой, оказывается затем раздавлено экономическим детерминизмом.

Функционалистская социология исключает действие другим способом, чем марксистская социология, но не менее эффективно. Она заменяет коллективные действующие лица категориями, уровнями, стратами, или другими статистическими ансамблями, определяемыми уровнем социального участия.

Эта классическая социология покоится на трех принципах:

— слияние некоего типа общества и «смысла истории» в понятии современного общества;

— отождествление социальной системы с национальным государством, в силу чего центральное место приобретает понятие института;

— замена действующих лиц общества статистическими ансамблями, которые определяются уровнем или формой социального участия и знаками внутренней логики функционирования общественной системы.

Ее разложение

Одновременно эволюционистская и функционалистская социология была разрушена в первую половину текущего века скорее в силу исторических перемен, чем по причине интеллектуальной критики. Европа перестала верить в идею модернизации и рационализации начиная с Великого Кризиса, подъема фашизма и роста концентрационных лагерей в Советском Союзе и в Германии. Разочарование [:14 ] Европы хорошо передают такие выражения как «кризис прогресса», «закат разума». В то же время история XX века явно наталкивала на невозможность смешения социальной системы и государства. Дело в том, что планета не была более во власти буржуазии, контролирующей государство, так как произошел подъем коммунистических или националистических, индустриализаторских и авторитарных государств. И сразу социология утрачивает доверие к фигуре действующего лица в качестве исторического персонажа. Отныне пролетариат, буржуазия, нация предстают идеологическими конструкциями или марионетками, управляемыми держателями политической власти.

Критическая социология обнаружила позади порядка — силу, позади консенсуса — репрессии, открыла в модернизации иррациональность, в общих принципах — частный интерес. Модернистская Европа отождествляла себя с Просвещением и с прогрессом. Угнетенные классы, колонизованные нации, недовольные цензурой люди творчества и заклейменные в качестве анормальных и маргиналов действующие лица отбросили ее претензию на универсализм и самоотождествление со справедливостью и свободой. Таким образом развилась не столько другая социология, сколько скорее антисоциология. Центральной в классической социологии была идея соответствия между институционализацией ценностей и социализацией действующих лиц. Теперь ей было противопоставлено отделение системы и действующего лица. Система была понята как совокупность правил и принуждений, каковые действующее лицо должно научиться скорее использовать или обходить, чем уважать. Что хорошо, например, умеет делать французский гражданин в отношении установленных государством правил. Со своей стороны, действующее лицо не было уже гражданином или трудящимся, а индивидом, членом первичных общностей, привязанным к культурной традиции. Наконец, что особенно важно, оказались разделенными нормы функционирования общества и историческое развитие. Историческое изменение не определяется уже как прогресс или модернизация, а как совокупность стратегий, стремящихся оптимизировать употребление ограниченных ресурсов и контролировать зоны неопределенности.

Идея общества исчезла, и само «социальное» было заменено политикой, которая приняла две противоположные формы. С одной стороны, форму тоталитарной власти, которая пожирает социальную жизнь, с другой, форму групп давления и аппаратов решения, которые [:15 ] сталкиваются на политическом рынке. Это холодный мир, из которого исключено действующее лицо со всеми его верованиями, проектами, общественными отношениями, с его способностью к чисто социальному действию.

Такое видение общественной жизни, или скорее, противопоставление двух ее разъединенных половин — системы как порядка и действующего лица как счетного устройства и игрока — господствовало в семидесятые годы. С одной стороны, самое большое влияние имели, при всем их различии, работы Маркузе, Фуко, Альтюсера, Бурдье, Гоффмана, с другой, Симона, Марша, Бло, Крозье, разрабатывавших концепции, получившие название теории организаций и решений.

Этот этап в общественной мысли был связан с двумя большими историческими переменами. Во-первых, с превращением освободительных движений в авторитарные государства. Во вторых, с изменением культуры в уже индустриализованных странах и с появлением новых форм знания, экономической активности и этических моделей, временно оторванных от социальных и политических отношений. Общество взорвано, с одной стороны, оно поглощено государственной властью, с другой, оно «отстает» (отставание скорее социальное, чем культурное) в отношении культурных трансформаций, то есть строительства отношений с окружающей средой.

Разрушение классической социологии имеет два рода последствий и значений, отношения между которыми сложны. Прежде всего, финализм, свойственный современности, уступает место более научному анализу общественных отношений. На руинах связанных между собой эволюционизма и функционализма вырастает такой анализ культуры, экономии и даже общественных систем, который исключает всякое обращение к природе общества или к смыслу истории. «Общество» перестает быть объектом социологии, им становятся поведения и общественные отношения.

Но разрушение устаревшей концепции социального действия влечет за собой, по крайней мере в течение первого периода, общий отказ от идеи социального действия и прямое применение к изучению современных обществ понятий, заимствованных из исследований наименее сложных живых существ. Их «мечта» состоит в самовоспроизводстве, а воздействие на себя имеет целью сохранить внутреннее равновесие. Эдгар Морен оригинально выразил двусмысленность обращения к моделям, заимствованным из наук о природе, пытаясь в [:16 ] противовес господствующим тенденциям найти в физике и особенно в биологии формы мысли, находящиеся в согласии с обновленной социологией действующего лица.

Вот где мы находимся. Нет больше признанной модели анализа действующих лиц общества. Социология в точном смысле больше не существует: классическая социология разрушена, а чисто критическая социология может разрушиться очень скоро.

«Естественные науки о человеке» структуралистского направления занимают часть той области, которая была областью социологии. История как конкретное изучение конкретных ансамблей растягивается на настоящее. Политическая наука, следуя рекомендациям Ханны Арендт, освобождается от социологии. Последняя, будучи лишена интеллектуального определения, погружается в незначительные описательные работы или в бессмыслицу корпоративизма.

Антисоциология

В этих условиях встает вопрос, почему бы не признать, что социология была образом, созданным неким особым типом общества о себе самом, а именно, капиталистическими странами, господствовавшими в индустриальную эпоху? Что она была дискурсом, роль которого аналогична роли теологии или сравнительной истории цивилизаций в других исторических типах общественной жизни? Как и ее предшественницы, эта модель в свою очередь разлагается у нас на глазах. Мы называли некоторые социальные ансамбли культурами, другие — цивилизациями. Теперь мы пришли к тому, чтобы назвать некоторые из них (или, может быть, одно) обществом. Но слова «общественный» и «общество» исчезают из нашего словаря, кто из нас не испытывает некоторого замешательства при их произнесении? Даже сама идея общественной действительности и общественных проблем поставлена под сомнение. Философы часто талантливо призывают к разрушению социального, которое они рассматривают как сферу неподлинности и необходимости, и взывают к антисоциальной свободе, носителем которой выступают то ли индивид, то ли политическое действие, руководствующееся философскими принципами. Подобное разрушение социального доводит до крайности движение секуляризации, с позиций которого в обществе видят нового идола, требующего человеческих жертв и нуждающегося в свержении. Многие желают абсолютного триумфа рынка и индивидуального интереса, связанного с освобождением желаемого и [:17 ] воображаемого, всегда подавлявшихся нормами социальной жизни. Другие, напротив, страшатся заката общественного человека, если повторить название книги Ричарда Сеннета (The Fall of Public Man. New York, A. Knopf, 1974. Французский перевод «Les Tyranuies de l’intimité». Seuil, 1978), и нашествия нарциссизма, упоминаемого Кристофером Лашем (The Culture of Narcissism. New York, Norton, 1978. Французский перевод «Le Complexe de Narcisse». Laffont, 1980). Но вопрос, нужно ли поистине выбирать между сильным обществом с его коллективным сознанием и его ценностями, с одной стороны, и освобождением интересов и желаний, ограниченных только правилами игры, обеспечивающими право инициативы и выражения наибольшему числу людей, с другой?

Для некоторых та критика, которую я выдвинул против идеи общества и классической социологии в целом, недостаточна, ее должно сменить более радикальное отрицание, разрушение всякого принципа единства общественной жизни. Таков поистине смысл главного сегодняшнего спора. Согласимся, что классическая социология испытывает кризис, признаем, что представление об обществе как стопроцентной системе порядка и господства является только идеологической версией, в рамках которой невозможно анализировать социальную действительность, где господствуют быстрые и сложные изменения. Но коль скоро мы дошли до этого пункта, возникает вопрос, какое направление принять? И прежде всего, возможно ли избежать представления об общественной жизни как рынке, единственной границей которого была бы угроза завоевателей из далеких стран, где господствуют нужда, фанатизм или милитаризм?