О том, почему слоник остался лежать в моем кармане, и о новом коварном замысле Греки

 

У дверей Греки я позвонил в тот момент, когда он был занят работой – чинил крепления своих лыж. Сегодня, как мне показалось, он не был таким злым, и мое приветствие на этот раз не оставил без внимания – кивнул головой. А потом сказал:

– Ну, чего вытаращился? Проходи.

Я и в самом деле «вытаращился». И на синяк его глядел (он еще узкой полоской синел под глазом), и, конечно, хотел по лицу Греки угадать: читал про нас в газете или не читал? Когда поднимался по лестнице, специально заглянул в их почтовый ящик. Он был пуст. «Разведчик! – ругнул я себя. – Даже не знаю, получают ли они газету…»

А что поймешь по лицу? Обычное лицо – хмурое, озабоченное. Вроде бы не читал. Но мог и притвориться. Выжидает… Вот и вопрос какой‑то подозрительный задал:

– Садись. Как живешь, рассказывай. Какие спортивные рекорды установил?

Спортом интересуется! С чего бы это? Я метнул глазами по комнате – газеты не видно. Лишь стопка журналов на столе.

– Что жизнь… Время летит. Пять дней осталось каникул.

– А‑а, лучше не говори! – Грека оторвал от мотка кусок нитки. – Каникулы! Как тюлень, провалялся на диване. Спасибо, сосед журналы одолжил. А то бы с тоски подох. Друзей не дозовешься… Подержи‑ка здесь. – Я с натугой ухватил конец порвавшейся резины, и Грека принялся обматывать резину ниткой. – Только вчера первый раз вышел на улицу… Вот на лыжах собрался…

Я чуточку успокоился: газеты со снимком Грека, по всей вероятности, не видел. Иначе не говорил бы сейчас таким тоном, не смолчал бы.

Он завязал нитку, отстриг концы, потом взял валенок, сунул носок в лыжный ремень и натянул резину на задник. Резина прижимала крепко, но сам валенок в широком ремне болтался. Грека почесал за ухом, крякнул с досады: надо было расшнуровывать завязку, уменьшать ремень…

Я сидел рядом на табуретке и сверху смотрел на Грек\, на то, как он мучается с узлом, смотрел на его лыжи. Лыжи, прямо сказать, неважнецкие. Старые, поцарапанные, краска облупилась. И не по росту. Полметра прибавить – было бы как раз.

«Ну ладно, велосипед дорогая вещь, но лыжи‑то почему не купит ему?» – подумал я о Грекиной матери. Я опустил руку в карман, потрогал слоника. Он был гладкий и теплый – нагрелся возле ноги. Вон там ему и место. Я смотрел на комод, где за стеклом друг за дружкой стояли шесть слоников. Между четвертым и пятым…

Наконец Грека одолел непослушный узел.

– Ты сам‑то на лыжах уже ходил?

– На санках катался… – Помедлив, я добавил: – На коньках тоже.

– Куда ходил? В Комсомольский парк? Лед там хороший?

И снова я помедлил с ответом. Но секунды две‑три, не больше. Эх, зачем скрывать? Была не была, скажу. Все равно узнает. Сам газету не увидит, другой кто‑нибудь покажет‑Тогда хуже будет.

– Не в парке. Во дворе катался. Там каток залили.

– Где это?

– По нашей улице. Дом сорок восемь. Там Климов как раз живет.

– Алешка, что ли?

– Ну да. И Сапожкова там живет. У них двор большой, удобный.

– А в хоккей играют?

– Конечно.

– А ты? – Грека пытливо посмотрел на меня.

– Тоже играю. У нас команда. Капитан – Климов.

Ударом кулака Грека отшвырнул валенок в угол комнаты, словно забыл, что через минуту он снова ему понадобится.

– Капитан! Барахло твой Климов, а не капитан!

Я разжал пальцы, и слоник остался лежать в кармане.

– А ребята довольны, – упрямо сказал я. – Он справедливый. Играет хорошо. И вообще, сделать Что, придумать – он первый. Снежную бабу слепить – тоже он придумал.

Грека едва не повалился от смеха:

– Ну, ехал Грека! Ты даешь, Борька! Снежную бабу! Ой, уморил!

– Не смейся. Рано смеешься. – Я вытащил из кармана пальто газету. – Вот, почитай, какая это снежная баба.

– В газете напечатано? – Лицо у Греки стало серьезным.

Пока он читал заметку, я злорадно улыбался, но потом вспомнил, что там, в конце, вместе с фамилиями Алеши и Марины указана и моя фамилия, и с беспокойством подумал: «Ох, психанет Грека…»

Грека дочитал заметку и почему‑то не «психанул». Помолчал задумчиво, постучал ногтем по широкому верхнему зубу.

– Значит, в хоккей играете?

– Играем.

А он снова постукал по зубу:

– Алешка, значит, капитан?

– Капитан.

– Так‑так… А свет на катке есть?

– Какой свет? – не понял я.

– Вечером горят лампочки?

– Не горят. Мы днем тренируемся.

– Значит, не горят?

– Да откуда там лампочки!

– Хорошо… – Грека поднялся, сходил в угол за валенком. – Хорошо. Это нам и нужно… Ты, Бориска, пойди потренируйся сегодня, а завтра – хватит.

– Опять что‑то задумал? – подозрительно спросил я.

– Шевелится идейка… Еще один урок проведем. Вот какой урок! – Грека сжал кулак. – Слушай и запоминай: сбор назначаю на сегодня, у моего дома. В одиннадцать часов вечера. Только не говори, что поздно, что мамочка не отпустит. Придумай что‑нибудь. За Котькой я сам схожу.

Я вконец встревожился. С трудом сдержал волнение:

– Сказать‑то можешь, что задумал?

– Потом узнаешь. Вечером.

– Нет, тогда не жди меня. Не пойду.

– Как это не пойдешь? Ты член нашего клуба! Забыл?

– Помню. Только все равно не пойду. Мы с Котькой у тебя кто? Пешки? Рабы? Мы так не уговаривались. Не пойду! Может, ты задумал убить Климова.

Грека даже валенком на меня замахнулся:

– С ума спятил! Чокнулся, да?

– Кто чокнулся – неизвестно.

– Ох, и глупый ты, Борька! – Грека вновь опустился на колени и примерил в ременной петле валенок. Остался доволен. – Надо же сказануть такое – убить! Ох, глупый. А дело пустяковое совсем. На катке вашем – лед? Лед. Значит, скользко. Выйдет какой‑нибудь малыш – упадет, разобьет носик. Больно. Заплачет. Кому приятно? А мы лед песочком посыплем. Малыш и не упадет. Еще лучше – золой. Ведерко золы я достану. Беру на себя. Видишь, сколько на себя беру – Котьку, золу… Тебе пустяк остается: прийти в одиннадцать часов к моему дому. Договорились?

Я, когда про песок услышал, опять хотел было заартачиться, да вдруг смекнул: ни к чему это. Наоборот, всякое подозрение нужно усыпить.

– Так бы сразу и сказал, что песочком посыпать. А то прямо напугал меня… Песочком – другое дело. Песочком можно.

– Видишь, как хорошо договорились, – сказал Грека. – А сейчас иди тренируйся напоследок, забивай шайбы. И я на лыжах немножко разомнусь, ведерко захвачу – золы набрать… Не опаздывай…

На этот раз я не кинулся к телефонной будке, чтобы позвонить от имени разведчика «2‑Б». Мое волнение было так велико, что Грека, наверное, и на улицу еще не вышел, а я уже подбегал к Алешиному дому. На бегу бросил взгляд на снежную бабу. Она стояла, как и утром, обворованная, одноглазая. Значит, все еще работают.

В комнате у Сапожковой кроме Алеши я застал двух, девочек и Владика, который пожертвовал красный зонтик. Работа шла полным ходом. На столе сохла готовая лакированная сумка, еще придумали какие‑то модные карманы, серебряные пуговицы… Всего я просто не успел как следует рассмотреть. Взял Алешу за руку и потянул в переднюю, где никого не было. Через секунду вслед за нами вышла и встревоженная Марина.

– Лицо у тебя какое‑то… Случилось что?

– Пока нет. А вот вечером…

Новость, какую я принес, потрясла Марину. Чуть бант на косе не оторвала, пока слушала меня.

– Я считаю, надо милицию предупредить…

– Спасибо, чтоб и меня вместе с Грекой арестовали!

– Ой, верно… Что же тогда делать?

– Спокойно. – Алеша поднял ладонь. – Чего волноваться? Здесь‑то, у себя, да мы сто раз придумаем, как проучить его. Ну и вредина этот Грека!

– Вредина? Ты мягко выражаешься. Да он… – От возмущения бледные веснушки на Маринином носу, мне показалось, даже покраснели. – Да он как диверсант просто. Как враг…

Я вспомнил про слоненка, который лежал в моем кармане, и миролюбиво заметил:

– Это ты зря. Какой он враг? Ну, хулиган, может… А вообще, жизнь у него не сладкая. Отца нет. Мать всегда ругает… – Больше я ничего не сказал о Греке. На другое перевел: – А Владик‑то молодец! Зонтик, смотрю, принес…

 

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ,