Рассказывающая о том, что вышло из Алешиного предложения – попросить у Марины краску

 

Это я‑то не знаю Маринку! Только Алеша позвонил ей по телефону и попросил принести голубую краску, она тут же учинила ему допрос: для чего нужна краска, почему именно голубая?..

Алеша (я еще раньше это заметил) не умел сердиться на Маринку, и «место того чтобы выйти из себя, обрезать ее, он лишь улыбался в трубку и говорил:

– Вот принесешь, тогда и скажу.

Взбежать на пятый этаж быстроногой Маринке не потребовалось и одной минуты.

– Опять ты здесь? – войдя в комнату, увидела она меня.

В руках Марина держала тяжелую байку краски, и я понимал, что ссориться с девчонкой нам нет никакой выгоды. Но очень уж ее тон задел меня, и я не сдержался:

– Даже древние, дикие люди не забывали приветствовать друг друга. Здравствуй, Мариночка!

– Здравствуй, Боречка! – Под стеклами очков насмешливо блеснули ее глаза. – Просто ты сегодня целый день крутишься возле нашего дома, и я подумала, что мы уже здоровались. Извини, пожалуйста… А еще древние, дикие люди не забывали помочь слабому, тем более если этим слабым существом была женщина.

Алеша кинулся взять у Марины банку, но она отстранила его и поставила банку на стол.

– Ты не помнишь, Алеш, что кто‑то кому‑то обещал за кем‑то зайти, чтобы вместе кататься с горы на санках?

– Ух! – Алеша жалобно сморщил лицо. – Закрутился, как в колесе. Такие, понимаешь, дела…

Алеша осекся. Но было уже поздно.

– Ну, – холодно посмотрев на него, сказала Марина, – продолжай. Какие дела?

Мне сразу все это не понравилось. И никакой краски у нее не надо было просить. Будто нельзя купить в магазине…

Но что об этом сейчас рассуждать? Раньше надо было думать.

Не дождавшись ответа на вопрос, Марина положила руку на банку.

– Тогда объясни, зачем вам понадобилась краска? Ничего мало‑мальски подходящего Алеша придумать не успел. Сказал, что хочет выкрасить деревянную панель переключателя. Это того самого, который вчера монтировал весь вечер.

Марина приподняла на лоб очки, будто так могла лучше рассмотреть хозяина комнаты, и коротко вздохнула:

– Вранье, Лешенька. Да еще бездарное. Переключатель тебе уже сегодня понадобится‑ Ну, и как же сможешь им пользоваться, если краска будет прилипать? Наши‑то парты вон сколько времени должны согнуть. Это же масляная: краска.

Да, сильно его подсекла. Хорошо, что я вовремя поспешил на выручку:

– Много ты, Сапожкова, понимаешь в технике! Ведь Алеша не рукой собирается крутить переключатель, а с помощью микромоторчика. А мотору краска как может помешать? Смешно. Никак не помешает. Хоть в сто цветов раскрашивай.

Мои железные доводы оказались Маринке не по зубам. Поморгала она за стеклами, потом взяла со стола ножик и стала открывать крышку банки.

– Хорошо, неси свой переключатель, дай кисточку, я мигом вам покрашу.

Мы с Алешей переглянулись. Все‑таки загнала нас в тупик эта дотошная девчонка!

Крышку Марина уже открыла, в банке сочно голубела краска.

– Ну, – тая в уголках губ усмешку, протянула она, – что же замерли? Ботинки к полу прилипли? Или раздумали красить? – Она подождала, переводя взгляд то на меня, то на Алешу. – Вот что, неудачные заговорщики. Подумайте здесь, посоветуйтесь, а я тем временем взгляну на елку в другой комнате. Леня, можно посмотрю елку?

– Пожалуйста, – сказал он.

Марина уверенно – будто давно была в этом доме хозяйкой– открыла дверь в другую комнату. Я не удержался, чтобы не подколоть ее:

– Конфетами не объешься.

– А ты мою краску не выпей! – не растерялась Маринка и закрыла за собой дверь.

– Что будем делать‑то? – зашептал Алеша‑ Так она не отдаст краску…

– А я тебе что говорил!

Алеша виновато вздохнул:

– Я думал…

– Что ты думал, Алеша, я знаю. Ты специально позвонил, чтобы она скорей пришла. А теперь – что ж, прихлопнула нас, как в мышеловке. Разве от нее скроешь? Придется сказать. Краска‑то, видишь, точно как на партах. В магазине такой может и не быть.

Пожалуй, только круглый дурак не увидел бы, как обрадовался Алеша. Даже руки потирал от удовольствия, в лицо мне заглядывал благодарно.

– Ты не сомневайся – она девчонка надежная. Никому не скажет. А втроем с этой работой мы в два счета справимся. Значит, решили? Поговорим?

– Куда ж денешься.

Мы вошли в другую комнату, где возле убранной елки, с ватным Дедом Морозом на коленях, тихая и задумчивая, сидела на маленьком стульчике Марина. Не знаю, возможно, мы шептались слишком громко, и она слышала наш разговор, только без лишних слов она придвинула ближе к себе такие же маленькие стульчики и показала на них рукой:

– Садитесь. Рассказывайте.

Рассказывал Алеша. Марина слушала с открытым ртом. Алеша, как мог, выгораживал меня. Получалось, будто я совершенно ни в чем, ни в чем не виноват. Вообще‑то так почти и было. Но сейчас роль жертвы мне почему‑то была не очень приятна.

– И у меня рыльце в пушку, чего уж там! – упрямо сказал я. – Мог бы закричать или в ухо дать Греке.

– В ухо? – не поверила Марина. – Ноу тебя же нет силы воли. Сам вчера признался.

– Почему ты решила, что я о себе говорил?

– Действительно. Вовсе он не о себе говорил, – поддержал Алеша. – Я сам думал, что он безвольный. А потом… Слушай дальше…

Алеша принялся рассказывать о ключах и теперь изображал меня таким героем, что я снова перебил его:

– Уж ты распишешь! Только орден мне осталось прицепить… В общем, так, Сапожкова, если хочешь помочь нам с Алешей, то одолжи, будь добра, краску. Я куплю потом и отдам.

– Купишь? Почему – ты?

– Действительно! Почему ты? – вслед за Мариной спросил Алеша.

– Разве мне краски жалко! – сказала Марина.

– В самом деле! – поддакнул Алеша. – Разве ей жалко?

– Нисколько не жалко. Когда пойдем перекрашивать? Сегодня?

– Сейчас, – сказал Алеша. – Чего ждать? Пока краска совсем засохнет?

– Тогда сейчас и пойдем! – Марина тряхнула косами. – Я возьму кисти. А ты, Леня, ножик возьми, краску счищать…

Вот как сразу закрутилось дело. И трех часов не прошло, с тех пор как утром я позвонил у дверей Греки, а сколько уже событий! Теперь мы шагаем к школе – я, Алеша и Марина. У Алеши в руке – тяжелая банка с краской.

 

Время от времени я украдкой оглядывался по сторонам. Вдруг Грека покажется? Надоело ему с головоломкой возиться– он и вышел на улицу. Вполне может оказаться у нас на пути. А хотя чего тут такого? Не боюсь я его… Не боюсь разве? Я и сам не мог толком ответить на это. Во всяком случае, будет лучше, если он ничего не будет знать.

Я покосился на Марину.

– Сапожкова, а ты умеешь держать язык за зубами?

– Я же сказал, – воскликнул Алеша, – она во какая надежная!

– Понимаешь, к чему это? – продолжал я. – Ни одна душа не должна знать о нашей тайне. Только мы втроем. И никто больше. А то можешь так подумать: «Ах, какой хулиган этот Грека! На собрании его надо обсудить, родителей в школу вызвать». А зачем это? Озлобится Грека, и все. Он такой.

– Да ты что расписываешься за меня! – с обидой сказала Марина. – Никому не собираюсь ничего рассказывать. Это же лучше, когда тайна. Интересней. Я так хорошо представляю себе: вот подходит Грека после каникул к нашему классу и весь дрожит от нетерпения. Ожидает, что там паника, крики, красный директор посреди класса и бледная, чуть живая Ирина Васильевна‑ А в классе – тишина и все парты как новенькие… Нет, Грекину парту я бы оставила грязной. Вернее, его половину парты.

Я и сам живо представил эту картину и засмеялся:

– На его парте живого места не осталось. Уж я постарался!

– Нельзя оставлять его парту грязной, – задумчиво заметил Алеша. – Он тебя может, Боря, заподозрить.

– А пускай. – Я небрежно плюнул на остренький гребень сугроба‑ Доказать‑то все равно не сможет. Да и не боюсь его.

– Это правильно, – одобрил Алеша. – Бояться его нечего. В обиду не дадим.

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,