Об Алешином изобретении, нахальной маринкиной косичке и снова – о человеческой воле

 

Просто дышать воздухом мне показалось неинтересным. И во дворе делать было нечего. Ребят – никого. Наверное, по телевизору какой‑нибудь фильм показывают или хоккейный матч.

Я вышел со двора. Наша улица Мечникова – не центральная улица, и движение здесь небольшое. Лишь за домом 48, где живет Алеша, поперек нашей улицы одна за другой бегут машины и автобусы – там основная магистраль города.

В ту сторону я и пошел. Я еще не был уверен, что иду туда не случайно. Просто у меня мелькнула мысль: хорошо бы увидеть Алешу и как‑то предупредить его, чтобы он, в случае чего, сказал моей маме, будто я был у него и играл в шахматы. Разве мама не может повстречаться с Алешей на улице? Сколько угодно. И тогда… Ведь так и сказала, что непременно поговорит с ним.

Конечно, просить Алешу о таком обмане и как‑то все объяснить ему – не легкое дело. Я даже не знал, решусь ли на это. Ну ладно, пускай не решусь. Главное, мне хотелось почему‑то увидеть Алешу. Вот хотелось, и все.

Алеша был дома. По телевизору в самом деле показывали какой‑то фильм. В комнате, освещенной сиреневым светом экрана, сидели два его младших брата, бабушка и отец. А сам Алеша «опять в мастерской над чем‑то мудрит». Так, выразилась его мама, это она открыла мне дверь.

«Мастерской» у них называлась малюсенькая комнатка, которая в других квартирах, где я бывал (да и в нашей тоже), зовется обыкновенной кладовкой. В этих кладовках пылятся старые вещи, чемоданы, давно прочитанные журналы. Здесь же никаких журналов и старых вещей не хранили. Здесь стоял невысокий верстак с писками и обрезком трамвайного рельса. Над верстаком, вдоль стены, на двух полках лежало много всякого инструмента – отвертки, зубило, клещи, молоток, набор напильников и еще большой набор сверл, торчавших из гнездышек в длинном деревянном бруске. И против каждого гнездышка – размер: «1», «1,5», «2»…

Однажды, в прошлом году, я заходил в Алешину мастерскую и потому сейчас уже не так, как в тот первый раз, поразился этому царству красивого, блестящего металла. Но все равно дух захватывало.

– Садись, – Алеша показал на табуретку. – Видишь, какую машину изобретаю.

На аккуратно отпиленной дощечке, размером с тетрадку, в дырчатых стойках от конструктора была закреплена ось с железным колесом на конце. Большая часть колеса была заклеена голубой полоской изоляции. Алеша занимался тем, что пристраивал к колесу какие‑то тонюсенькие упругие пластинки.

 

– Что это будет?. – с любопытством спросил я.

– Переключатель для елки. Чтобы красные загорались лампочки, потом – зеленые, синие… Принцип понимаешь?.. Очень просто: колесо поворачивается – включает щетки с цепью красных лампочек, отключает их, потом…

И правда, очень просто. Я сразу понял.

– А кто будет колесо крутить?

– Можно вручную. А лучше приспособить микромоторчик. Чтобы автоматически загорались. Боюсь только, потянет ли моторчик.

– А пусть щетки еле‑еле касаются, – посоветовал я. – Чтобы трение было минимальным.

– В том все и дело. Тонкая работа. Думал, до кино успею, а вот до сих пор копаюсь.

– Иди смотри. Потом доделаешь.

– Да ну! – отмахнулся Алеша. – Скоро половина фильма. И не люблю бросать дело. Начал – должен закончить.

– А если бы шел очень‑очень интересный фильм? – даже рот открыл, так мне хотелось услышать, что скажет Алеша.

– Ну и что с того! У меня тоже интересное дело. Вот как пристроить сверху третьи щетки?

Неопределенность Алешиного ответа меня не устраивала. Я продолжал допытываться:

– Скажи, а если бы ты занимался делом, которое тебе совсем не интересно?

– Да что ты пристал: «интересное, неинтересное»! Щетку вот не знаю, как закрепить…

Я взял с верстака штангенциркуль и придавил им свой римский нос.

– Все‑таки сильная у тебя воля.

– Что? – Алеша повернулся в мою сторону. В его глазах четко горели крохотные желтоватые абажурчики настольной лампы. Казалось, он силился сообразить, о чем я говорю. Потом до него дошло. От глаз пробежали смешливые лучики, а черные ресницы затенили огоньки. – Какая там сильная! Обыкновенная воля. Вот Кибальчич был, изобретатель, это воля! Его к смерти приговорили, казнить должны, а он схему реактивного двигателя рисовал. Мы, наверное, охотно поговорили бы о жизни этого замечательного человека (я тоже читал о нем), но Алеша снова занялся переключателем. Он морщил лоб, постукивал пальцем по верстаку, словно это помогало ему думать, и все повторял:

– Щетки, щетки… На железном угольнике?.. Тогда изолировать надо… А если мостик?.. Обожди, зачем? Это же просто: прибить рядом стойку. Деревянную. А на нее – щетки! Гениально! – Алеша радостно улыбнулся и подмигнул мне. – А ты говоришь – кино!

Я воспользовался тем, что у него такое хорошее настройте, и спросил:

– Как ты думаешь, если у человека слабая сила воли, может он совершить героический поступок? Ну, пусть не героический, просто очень такой решительный поступок.

Алеша прищурил глаз, подумал.

– Вроде бы не должен… Нет, не должен. Не сумеет.

– Не сумеет… – глухо повторил я. – Да, ты, конечно, прав. – Эти последние слова я произнес уже самым равнодушным голосом – боялся, что Алеша может заподозрить, будто речь идет обо мне. А ведь я, когда спрашивал, про себя думал. И потому согласиться с Алешей мне было нелегко. Но как, в общем, не согласиться? Какого героизма можно ждать от труса? Правда, окончательным трусом я себя не считал. Но ведь сегодня с Грекой все‑таки вел себя как трус. Неужели как трус?..

Если бы у Алеши голова не была занята всякими стойками и щетками, то вопросы мои, возможно, показались бы ему подозрительными. А сейчас Алеше было не до того. Поставил на верстак ящик с планками, тонкими реечками, обрезками фанеры и стал копаться в нем.

В передней позвонили. Алеша прислушался.

– Вроде Марина… – Мне показалось, что Алеша улыбнулся.

– А чего ей надо? – недовольно спросил я.

– Ей‑то? – уже совсем открыто улыбнулся Алеша. – Ей всегда что‑нибудь надо.

Я чуть приоткрыл дверь, совсем малюсенькую щелочку сделал. И правда: в колеблющемся свете экрана узнал Сапожкову. В эту секунду она чем‑то напоминала марсианку. Очки голубым сиянием отливают, а косы как гофрированные трубки от шлемофона спускаются. И голос Маринки я узнал:

– Третий день телевизор барахлит. Как автомат – сам выключается, сам включается… Досмотрю картину у вас… А где Леня?..

Я придавил пальцем дверь. Картину пришла смотреть! А сама скорей: «Где Леня?»

Мои подозрения не были напрасными. Через минуту дверь в мастерскую открылась, и Маринка, увидев меня, сделала под очками большие глаза:

– И ты здесь?

– А ты тоже здесь? – не без ехидства спросил я и ворчливо добавил: – Конечно, только третьего человека здесь и не хватает! Ужасно просторный зал!

– Ничего, – миролюбиво проговорил Алеша. – В тесноте, да не в обиде. Верно ведь? – И посмотрел на меня.

– Какие могут быть обиды! – Я поднялся со стула. – Прошу, Сапожкова, садись.

– Спасибо, – сказала Маринка, – не хочу. Целый час сидела у телевизора. Надоело.

– Значит, опять барахлит ваш инвалид? – спросил Алеша.

– Папа говорит: лампа состарилась. Какая‑то эмиссия нарушилась.

– Это точно, – подтвердил Алеша. – Надо было постучать по лампе.

– Стучал папа. Поработает пять минут – опять гаснет.

Меня так и подмывало опросить Маринку, отчего же она сейчас не смотрит кино, а сюда заявилась. Но не спросил, удержался.

Алеша между тем принялся шутливо рассказывать Маринке, над какой великой проблемой ломает тут голову.

Я заметил, что с появлением Маринки он как‑то оживился, чаще улыбался, даже меня принялся расхваливать:

– Боря помогает мне. Идеи ценные подкидывает… А вообще, мы тут любопытные проблемы решаем. Философские, можно сказать, проблемы…

– Они у вас не очень секретные? – спросила Маринка.

Я подумал, что Маринку, пожалуй, лучше бы не посвящать в наш разговор: у нее ушки на макушке, сразу может скумекать, что к чему, но было уже поздно:

– Вопрос стоит так: способен ли безвольный человек на решительные, героические поступки?

– Ничего себе философия! – Маринка с усмешкой тряхнула головой, и конец ее косы, перевязанный ленточкой, затрепыхался перед самым моим носом, а какой‑то загнутый, нахальный волосок даже в ноздрю заглянул. Я чихнул. – Будь здоров! – сказала Маринка и подозрительно, сверху взглянула на меня. – А почему, собственно, сей глубокомысленный вопрос стал предметом обсуждения ваших выдающихся личностей?

От удовольствия, что Маринка завернула такую мудреную фразу, Алеша крутанул колесо переключателя.

– А вот, – кивнул он на меня, – Борис интересуется.

– Интересуется? – Маринка с еще большим подозрением уставила на меня продолговатые стекла очков.

Чтобы выиграть дорогие секунды, я с раздражением сказал:

– Ты не могла бы свою косу вместе с бантиком оставить дома? Как ядовитый спрут, витает перед лицом.

– Боря, у тебя не в порядке нервы. – Она переплела косы и стянула их под своим остреньким подбородком. – Ну?..

Я догадывался, что значит это «ну». Но теперь оно не застало меня врасплох.

– Один богатый промышленник приходит однажды к знаменитому профессору Джойсу и говорит: «Я готов подписать чек на сто тысяч долларов, если вы сможете, профессор, заменить мою слабую силу воли на волю непреклонную, железную». Джойс посадил его в кресло, приставил к затылку электронную пушку и дал напряжение. «Хорошо, – сказал он, – подписывайте чек. Вашу волю я могу изменить».

Алеша, как держал квадратный чурбачок в руке, так и замер. И Маринка слушала с интересом.

– Фантастический роман? – спросила она. – Как называется?

Названия я придумать не успел, и потому, не задумываясь – сочинять так сочинять! – соврал:

– Названия не знаю. Обложки нет.

– На последней странице посмотрел бы.

– И последней страницы нет. Так зачитали, что половина книги осталась. Роман о силе человеческой воли. Не оторвешься!

– Ну и как, изменил его волю профессор Джойс? – Алеша не на шутку заинтересовался моей бредовой выдумкой.

– Спрашиваешь! Десять сеансов особого гипноза, и промышленник сделался человеком гигантской силы воли.

– Забавно, – Маринка наморщила носик с двумя рыжими родинками, – зачем было тратить сто тысяч? Пошел бы в аптеку, там за десяток копеек дадут такие таблетки – проглотишь, и ничего не страшно.

Алеша взглянул на Маринку и закивал:

– Да, есть такие таблетки. Спортсмены за границей иногда их принимают. Допинг называются. На Олимпийских играх врач даже специальный анализ делает – не принимал ли спортсмен допинг. Если принимал – снимают с соревнований.

– Знаю, – сказал я, – читал. Но это совсем другое. Это – изменить волю на всю жизнь.

– А я думаю, что волю можно изменить и без всякого гипноза. И бесплатно. Не надо тратить такую кучу денег.

– Вообще я тоже так считаю, – сразу согласился Алеша с Маринкой.

Тогда я пошел в наступление на них обоих:

– А вы свой рост можете изменить? А цвет глаз можете? Или цвет кожи? А‑а, – победно протянул я, – то‑то! Так же и волю невозможно изменить. Человек с ней родится.

– Глупости! – Косы Маринки развязались и снова угрожающе затрепыхались перед моим лицом. – Глупости! Если я, допустим, захочу, то изменю свою волю! Заставлю!

– А вот и попалась! – Я захлопал в ладоши. – Как ты можешь себя заставить, если у тебя пока нет воли?.. А‑а, попалась!

Маринка и Алеша переглянулись. «Переглядывайтесь! – подумал я. – Крыть‑то нечем!»

– Нет, все равно можно! – Маринка упрямо тряхнула головой, и я опять чихнул. – Извини, пожалуйста. – Она снова стянула косы в узел. – Надо понемножку тренировать волю. Как спортсмены тренируются. Многие годы.

– Правильно, – поддержал Алеша. – В один день сильным не станешь. А за год, если очень захочешь, можно ого какие мускулы накачать! Тренировка – это тебе посильнее любых таблеток и гипноза.

Пока мы спорили, фильм закончился, и в дверях мастерской появились коренастые Алешины братишки.

– Что вы тут делаете?

– Вот‑вот, – строго сказал Алеша, – вас тут, действительно, только и не хватает!

– Ну, мальчики, – заторопилась Маринка, – проболтала с вами, побегу ужинать.

– И мне пора, – с беспокойством проговорил я. – Мама тоже, наверно, ждет…

В передней я надел пальто.

– Заходи, – сказал Алеша. – Обязательно заходи. Поболтаем. Теперь времени много свободного – каникулы. И если что понадобится, приходи. К нам весь подъезд ходит. У кого ручка от кастрюли отвалилась, у кого ключ потерялся… А чего ты утром вместе с нами не пошел?

– Да так… – Я не знал, что ответить.

– С Грекой, что ли, куда пошли?.. Я сегодня просто главам не поверил, когда он в школу заявился. А работал как! Больше всех парт выкрасил. Молодчага!

Алеша говорил, а я в это время надевал шапку, завязывал шарф и не смотрел на него. А то и не представляю, как бы смотрел Алеше в глаза.

– До свидания, – тихо сказал я.

– Заходи! – снова напомнил Алеша.

Только на улице я подумал, что так и не предупредил Алешу насчет моей мамы. Да и как было просить об этом?

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ,