В которой рассказывается о Греке, его хитрой загадке и о том, как мне среди ночи блеснула спасительная идея

 

Со мной уже бывало такое, что просыпался среди ночи. Последний раз – совсем недавно. Мама рассказывала, будто я вдруг начал искать ночью свои тапочки. Шарю рукой по полу и все повторяю: «Где тапочки? Где тапочки?..» Мама даже из своей комнаты услышала. Пришла, зажгла свет и говорит: «Вот они, под кроватью». Я нащупал наконец тапочки и тут же снова улегся на кровать. Но я ничего этого совершенно не помню. Мама рассказывает, а мне просто не верится и смех разбирает. Хотя мама и говорит, что глаза у меня были открыты, но все это я делал, наверное, во сне и не просыпался. Иначе бы должен помнить.

А сегодня по‑настоящему проснулся. Потому что все помню. Проснулся – сколько времени было, не знаю – и лежу. И спать ничуточки не хочется. Смотрю в потолок, на бледные полосы света (под окном, на столбе, горит фонарь), и. о чем только не думаю, не вспоминаю! Ну, а больше всего, конечно, про вчерашний день.

И еще необыкновенно ярко, во всех подробностях – будто не в потолок глаза пялю, а сижу в темном зале и смотрю на экран, – припомнилось мне первое сентября, когда наши ребята, счастливые и взволнованные, впервые после каникул собрались на школьном дворе. В этой радостной суматохе я тогда и увидел Греку. Он так и представился: «Грека». Подошел к нам – куртка на все пуговицы расстегнута, ремень широкий, морской, пряжка сияет золотом.

– Други, – сказал смело и независимо, – это шестой, что ли? Бэшки?

– Мы самые. – Алеша с интересом оглядел незнакомого парнишку.

– Ну, порядок! Компания ничего, подходящая, будем вместе учиться. Давайте знакомиться: Грека.

Грека. Вот так имя! Мы глазели на новенького и не знали, верить ему или не верить.

Наш командир класса Алеша (хоть тогда, в новом году, еще не выбирали его, но все равно считали командиром) переспросил:

– Грека? Это как понять?

– А так и понимай. – Новенький с усмешкой прищурил «вой и без того узкие глаза. Потом одним пальцем ловко подвинул кепку на затылке вверх, и козырек его косовато осел почти на самые брови. – Ясно? Так и зовите: Грека. Между прочим, щелчком убиваю человека.

Все видели, что он просто хвастается, цену себе набивает, но верно было и то: парень здоровый, плечистый, и ростом ни с кем из наших ребят его не сравнить. Стоит Алеша перед Грекой – и как раз по бровь ему, по надвинутый козырек. А козырек – узенький, черным лаком отливает. Я сразу подумал: на шпану похож. И вот еще о чем подумал с тревогой: неужели командир смолчит? Не смолчал Алеша. Сказал спокойно, но с нажимом, будто предупредил:

– Ты насчет человека не спеши. Это тебе не муха.

Грека ноздри раздул и командира взглядом словно насквозь прокалывает.

Мы застыли. По всему виду этого новенького в кепочке – чувствовалось: он к такому отпору не привык и сейчас лишь выгадывает секунды, решая, как поступить дальше. И на ребят покосил взглядом, будто оценивая силы. Чем бы все эта кончилось, трудно сказать – Маринка вмешалась. Она подскочила к ним и даже зачем‑то букет цветов подняла, словно собиралась этим букетом стукнуть Греку по макушке.

– Ты чего задираешься, длинный! Гляди, только явился и свои порядки устанавливает! Не смотри, что здоровый вырос, думаешь, силы на тебя не найдется? Да мы, девчонки, сами захотим – отколотим тебя! Девочки, – обернулась она к подружкам, – правильно я говорю?

Девочки промолчали, лишь захихикали между собой, а Маринка, тряхнув букетом, воинственно добавила:

– Вот видишь: пух‑перья полетят!

Это точно: за Алешу она бы одна на кого хочешь кинулась.

Алеша улыбнулся и примирительно сказал:

– Так что давай лучше без щелчков. Мы этого не любим.

– А если по уговору? Если заслужил? – Грека снова сдвинул кепочку на затылок.

– Как по уговору? – не понял Алеша.

– А просто. Знаешь скороговорку: «Ехал Грека…»?

– Кто ж не знает!

– Ну, говори. Не ошибешься – мне в лоб закатаешь. Не так скажешь – тебе достанется.

Щелчки – это все же лучше драки. Алеша набрал в грудь воздуха и, точно пулемет, выпалил длинную очередь:

– Ехал Грека через реку. Видит Грека – в реке рак. Сунул Грека в реку руку – рак за реку Греку цап!

Ребята засмеялись. А Грека устрашающе заложил средний палец между большим и указательным:

– Вот и заработал. «За реку – цап!» Подставляй коробок… Да не бойся. Щелчок в пять процентов силы.

– Бей как хочешь, – Алеша не желал никакого снисхождения. – Ошибся – значит, ошибся.

– Тогда десять процентов. Не обижайся…

Широкий выпуклый лоб Алеши сразу покраснел. Но командир не поморщился, только губу прикусил. Зато Маринка‑выручалка сердито закричала на Греку, будто он не Алешу, а ее треснул по лбу своим длинным пальцем:

– Чокнулся! Так лупить!

– И ты захотела? – невозмутимо спросил Грека.

– Поглядим, кто кого! – Портфель и букет Маринка подруге дала подержать – так ей не терпелось треснуть противного новенького по лбу. Только и она на последней строчке споткнулась.

– Так и быть, помилую тебя. – Грека усмехнулся. – Слабый пол… Кто следующий?

– Обожди! Девчонок за людей не считаешь? – Маринка откинула назад косу, сняла очки, а руки скрестила за спиной. Будто на казнь идти собралась. – Бей!

– Сама просишь. Пожалуйста. – Грека опять не спеша заложил длинный согнутый палец, и я почувствовал, как рука моя изо всей силы сжала ручку портфеля. – Два процента, – объявил Грека и без всякой жалости щелкнул Маринку чуть выше пушистых напрягшихся бровей.

 

После этого Грека зарумянил щелчками лбы у Мити Голубева, Котьки Зуева и даже у нашего отличника Саши Миронова. Причем Саша спорил, не соглашался и толково доказывал, что проговорил все точно и в темпе. И правда: мы тоже не заметили у Саши хоть какой‑то ошибочки. Но Грека упрямо утверждал, что ошибка все же была. И если он врет, то пусть ему потом в десять раз больше набьют щелчков. Тогда опять вызвался Алеша. Он тоже протараторил без единой запинки, и все правильно. А Грека уже снова палец для удара закладывает. Маринка закричала:

– Не смей! Это по твоему дурацкому лбу Алеша должен бить!

– Он ошибся! – неумолимо отрезал Грека. – Я потом объясню, где он оказал не так. – И, не дожидаясь конца спора, больно щелкнул командира.

Я всю голову изломал: в чем же тут секрет? Есть же какой‑то секрет… И, кажется, что‑то блеснуло наконец. Кажется, понял…

А перед Грекой вновь стояла Маринка – ни в чем не хотела отступать от Алеши. Скороговорку как на машинке прострочила. Но я уже знал: ее и на этот раз ожидает кара. Грека вошел в раж. Не посмотрел, что девчонка, – такой влепил щелчок, что у Марины под коричневой оправой очков (она даже не успела снять очки) тотчас краснота разлилась. А быстрей красноты слезы под очками брызнули. От обиды и боли. Ну и девчонка к тому же.

И быть бы в следующую минуту верной драке – Алеша и руки уже поднял, собираясь покрепче ухватить Греку за куртку.

– Ты чего расщелкался! – вплотную подступил он к Греке. – Ты чего нам голову дуришь!..

Точно, если бы не я, быть бы драке. Я втиснулся между ними буквально в последнюю секунду. Врать не стану и героя делать из себя не хочу: мол, не побоялся в такой страшный момент встать между ними! Чепуха! Конечно, побоялся. Просто я был уверен, что разгадал хитрость Греки, и мне очень захотелось – ну, нестерпимо захотелось! – тут же перед всеми раскрыть его секрет.

– Стой! – замахал я рукой на Алешу. – Он правильно щелкал! Теперь моя очередь говорить.

Видно, я очень решительно действовал. Алеша отошел к ребятам.

– Внимательно слушай, – сказал я Греке. – Ехал Грека через реку. Видит Грека – в реке рак… – В слове «реке» я сделал сильное ударение на последний слог. А потом, как ни в чем не бывало, закончил всю скороговорку. Получилось хоть и не очень складно, зато ни к чему нельзя было придраться.

– Академик! – Грека пожал мою руку и снял с головы кепку. – Эх, ехал Грека, лупи на всю катушку!

Где там, на всю катушку! От моего щелчка, может, и муха цела бы осталась. Поспешил я, не прицелился как следует. А может, и настроение пропало – больно щелкнуть его. Чего скрывать: все‑таки приятно было, когда Грека назвал меня «академиком» и пожал руку.

Да, никак не мог я знать наперед, что из всего этого получится. Лучше бы уж подрались сини тогда между собой. Не лезть бы мне со своими разгадками.

Я сделался‑ первым другом Греки. По коридору ходим вместе, обо всяких делах разговариваем. А утром увидит меня в школе – руку вытягивает: «А‑а, Боря! Привет!» Фамилия моя – Блохин. Но теперь и в голову никому не приходило шутливо проехаться, как случалось прежде, насчет Блохи. Мне Грека не раз напоминал: «Ты не стесняйся, скажи, если кто обидит». Ябедничать я не собирался. Только однажды всего и пожаловался, что Славка Чикин из нашего двора проходу не дает. То ножку подставит, то из резинки стрельнет. Грека потребовал, чтобы я показал этого Чикина. Я испугался, начал отнекиваться, да было уже поздно, куда денешься – пришлось показать. Грека одним ударом сшиб Славку с ног, потом угостил новой зуботычиной и, показав на меня, пригрозил:

– Еще тронешь пальцем – не так достанется. И не вздумай жаловаться – хуже будет.

Так что не только в школе, но и во дворе, на улице я очень скоро стал неприкасаемой личностью.

Казалось бы, только радоваться. Ведь всего двое из нашего класса – я да Котька Зуев – пользовались таким высоким покровительством. Но странное дело: шли дни, и постепенно меня начало тяготить это покровительство. Я уже понимал, чем оно вызвано. Хоть Грека при первом знакомстве и удивил ребят своим тонким познанием русского языка, но потом выяснилось, что все это – чистейшая туфта. В обыкновенном диктанте Грека умудрялся делать по пять, семь, а то и больше ошибок. Оказывается, и ростом он вымахал потому, что был старше других на год: в пятом классе просидел два года. Сказал: из‑за болезни, но я не верю. На больного он так же похож, как тигр на ягненка. А вот ошибки в диктанте, точно, лепит одну на другую. Моя парта – пятая, у Греки – чуть сзади, в соседнем ряду. Когда диктант пишем, я тетрадку специально на край кладу, чтобы Греке было легче подсматривать. Я и сочинения за него пишу. А что, разве мне трудно еще одно сочинение накатать! Тем более, если человек просит. Перепишет Грека его, я ошибки проверю, и все как по маслу идет. Четверка, а то – и пятерка ему обеспечены.

Сначала я даже гордился этим, а в последнее время иной раз так и чешется язык сказать: сам‑то, мол, когда думать будешь? Зачешется! Теперь уж Грека не просит меня, а прямо говорит:

– На пять страниц жми! И о всякой там природе поменьше. Принесешь завтра к вечеру!

И насчет Котьки – ясней ясного. Отец у Котьки – главный инженер завода. Шишка! В комнатах – ковры, цветной телевизор. Уж рубль‑то у Котьки в кармане всегда найдется. А бывает, что и целая трешка. Хоть и жаден Котька, но все равно кое‑что и Греке перепадает.

Теперь мы с Котькой удостоены новой высочайшей милости – посвящены в члены «Клуба настоящих парней». И первое «настоящее» дело свершили. Я горько усмехнулся. Как последние подонки, испакостили своими подошвами выкрашенные парты.

В эту минуту наше вчерашнее «настоящее» дело показалось мне еще более мерзостным. Даже зубами заскрипел. От злости на себя заскрипел. И на Греку тоже. По его милости ботинки надо теперь менять. Снова выкручивайся, хитри. И поверит ли мама? Ведь и двух недель не проносил. Когда покупали в универмаге, мама заставила меня примерить, сама пальцами щупала и все спрашивала: «Не жмет? Нигде не жмет?» Я, наверное, раз десять повторил, что ботинки совершенно не жмут, как раз по ноге и очень мне нравятся. Ну, как сейчас сказать, что придумать?

И вдруг в бледных полосах света уличного фонаря, лежащих на потолке, я отыскал самый светлый уголок и впился в него глазами. Я глядел, не мигая. Простая и ясная мысль заполнила меня всего: перекрасить парты. Я должен перекрасить парты. Именно я. И никто об этом не будет знать. И Грека не будет знать… Вот как только взять у него ключ?.. Всего на один день… Нет, зачем на целый день? На один час. Алешу попрошу – мигом сделает. Тогда у меня будет свой ключ. Колоссально! Каникулы длинные. Достану краску, выберу день и все выкрашу заново. И ни один человек не узнает. Как здорово‑то! Откроет Ирина Васильевна в первый день своим ключом класс и радостно улыбнется. Надо так сделать, чтобы она ничего не заметила.

А Грека‑то, Грека рот разинет!

Я живо представил себе всю эту великолепную картину и невольно засмеялся. Вслух засмеялся. Громко. Это было так неожиданно. Я прислушался – не проснулась ли мама?.. Нет, тихо. И Лидушка как ни в чем не бывало спит на своей кровати, посапывает. Ничего‑то она не знает. И мама не знает. И сам Грека не знает. Никто. Все спят. Один я не сплю. Как хорошо, что не сплю. Если бы опал, то не пришла бы мне сейчас в голову такая замечательная мысль. Может, и никогда бы не пришла. Я похолодел – до того стало вдруг жутко, что я мог бы все эти дни мучиться, ругать себя и ничего, ничего не сделать…

Счастливый и успокоенный, я еще что‑то подумал о себе лестное и приятное, но что именно, не помню.

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ –

КОЕ‑ЧТО О «ЧЕРТОВОЙ ДЮЖИНЕ», «ГОЛОВОЛОМКЕ МАКАРОВА» И О ТОМ, ЧТО Я – «КОЛДУН»

 

Если бы не Лидка, и не знаю, сколько бы еще проспал. Ночью‑то, наверно, не один час в потолок проглядел, пока про ключ придумал, и потому под утро так крепко спал, что не слышал, как Лидка встала, как даже пыталась меня будить, да мама ей не велела. Это уж мне потом рассказали.

А разбудила все‑таки Лидка. Завопила, будто не письмо в почтовом ящике нашла, а корзину шоколадных конфет:

– Папа прислал! Папа! – И по всем комнатам на од‑«Ой ножке скачет. – Вставай, соня‑засоня! Письмо от папы!..

Мама читала письмо вслух. Письмо было длинное, на четырех страницах. Я замерзнуть успел, сидя в трусах на диване. Папа поздравлял с Новым годом и очень жалел, что не может встретить его дома, среди родных, милых морда‑щек. Так и написал – «мордашек». Я взглянул на сестренку. И правда – мордашка! Щеки горят, а губы пухлые вперед выкатились, словно долгое «му» тянут. Я частенько подсмеиваюсь над Лидушкой, а тут отчего‑то приятное захотелось сделать. Взял ее косичку и пощекотал розовую полоску шеи. Лидушка и внимания не обратила. Маме в рот смотрит – слушает. О своей работе папа писал, о том, что, кажется, нащупали новое крупное месторождение нефти. Писал о товарищах, о погоде. Потом несколько шутливых строчек в письме предназначались специально Лидушке. Пусть, мол, в новом году будет у нее по‑прежнему хороший аппетит и чтобы с таким же аппетитом готовилась к поступлению в школу.

Лидушка еще сильнее разрумянилась и с гордостью сказала:

– Ты, мама, напиши, что я «Муху‑цокотуху» сама прочитала и еще книжку «Барбос в гостях у Бобика».

В другой раз я точно съехидничал бы: «Книжка! Пять страничек и буквы по кулаку!» А сейчас не стал подсмеиваться, наоборот, похвалил:

– У‑у, какая ты у нас грамотейка! Отличницей будешь…

– Дальше слушайте, – сказала мама. – Это, Боря, тебя касается… «В новом году, через месяц, исполнится тебе, Бориска, тринадцать лет. Говорят: несчастливое число, чертова дюжина. Наплюй, не слушай! Самое рассчастливое число. И потому хочу пожелать тебе, сын, в новом году подтягиваться по тринадцать раз на турнике. Ходить по тринадцать километров на лыжах. Иметь тринадцать верных друзей. Совершать в день по тринадцать добрых дел. И самое главное, чтобы за любые тринадцать дней ты ни разу не мог бы упрекнуть себя, что поленился, кого‑то обидел, что был трусом, эгоистом или предателем своих друзей. Хотел бы еще пожелать, чтобы кушал по тринадцать раз в день, да боюсь, раздуешься, как бочка. Так и быть, ешь по четыре раза в день…»

Шутник папа. Всех развеселил. Хотя кое о чем и всерьез не мешает подумать…

Я все еще сидел на диване, когда вновь вошла мама.

– Почему не одеваешься? – удивилась она. – Завтрак готов.

Посмотрел на часы – караул! Половина десятого.

Я плохо слышал, о чем мама и Лидушка говорили во время завтрака. Ну, хорошо, – неотступно крутилось у меня в мыслях, – решил как‑то заполучить у Греки ключ. А дальше? Как это сделать? И когда?.. А если – сегодня? Сейчас?.. А может быть, все‑таки обождать?.. Но тут я разозлился на себя: безвольный человек! Чего ждать? Чем завтра будет отличаться от сегодня? Тем только, что время напрасно уйдет…

В общем, задал себе задачку!

– Боря! – Мама постучала вилкой по моей тарелке. – Я тебя тоже не заставляю есть тринадцать раз, так что давай поактивней.

В самом деле, задумался, а картошка стынет. Я снова взглянул на часы и в три минуты расправился с картофелем, политым мясным соусом, и чашку кофе выпил. Еще бутерброд с маслом и сыром съел.

– Теперь молодец! – похвалила мама. – Наказ отца выполняешь.

Я решил отправиться к Греке сейчас, не медля. Твердо решил. И эта твердость решения радовала меня, а еще больше – волновала. Как я все сумею? Вдруг растеряюсь? Но отступить я уже не мог. Никак не мог.

В ящике буфета – чего там только не хранилось! – я наспех выбрал кое‑какие подходящие, а может, и не подходящие (я сам этого не знал) вещицы: блестящий шарик от подшипника, легкую на вес монету в 20 грошей (папа из Польши привез), поцарапанную линзу и, подумав, сунул в карман головоломку Макарова – хитрую разборную игрушку, которую откуда‑то привез в Россию знаменитый мореходец адмирал Макаров. Возьму на всякий случай, подумал я. Карман не протрет, а пригодиться может.

– Мам, пойду погуляю. – Я торопливо надевал пальто.

– Это пожалуйста. К обеду не опоздай…

О чем разговор! До обеда – целая вечность.

Вечность! Разве мог я знать, как дальше все закрутится, что я не только вовремя не приду домой, но даже и подумать про обед у меня не выпадет свободной минутки.

По дороге к Греке я вспомнил, как он вчера предлагал нам с Котькой угадать, что спрятано у него в кулаке. И меня вдруг осенила идея. А может, и не вдруг. Ведь взял же я зачем‑то шарик, монету, игрушку разборную… Ладно, чего гадать – вдруг, не вдруг, главное, знаю, как мне действовать, с чего начинать.

Я прибавил шагу. Мне не терпелось скорее, только бы скорее увидеть Греку. Неожиданно я вообразил себя охотником – будто иду по следу хищного, сильного зверя, например, барса. Да что там барса – самого тигра! Ничего не подозревая, тигр лежит в своем логове, а я бесстрашно подбираюсь к нему по узкой звериной тропе. Я до того ярко все это представил себе, что даже ощутил в руках приятную тяжесть карабина. Оказывается, и руки я держал таким манером, словно сжимаю оружие. Это я понял, когда увидел мальца с разинутым ртом. Хотел малец прокатиться по ледяной дорожке тротуара, да меня увидел и застыл, глаза выпучил. Я шел, никого не замечал, а мальца приметил – очень уж вид был у него смешной.

Я опустил руки, а сам без задержки спешу дальше. Вон за тем домом‑утесом – и тигриное логово. Как быстро добрался…

Через минуту я скользнул в подъезд и, чуть задохнувшись от быстрой ходьбы и волнения, взбежал на третий этаж.

Дверь прямо – его. Вот и красная пуговка звонка. Только нажимать надо не как придется, а как велит Грека: короткий звонок, длинный и снова – короткий. Условный знак.

– Это чтобы знать, кто идет, – объяснил Грека. – Для друзей мои двери открыты.

Из всего класса только я и Котька знали про этот тайный условный знак.

Перед тем как нажать кнопку, я посмотрел на отверстие для ключа, даже внутрь заглянул: не торчит ли нужный мне ключ в замке? Нет, не торчит. Видимо, как и вчера, ключ лежит у него в кармане. Все правильно.

«А если его дома нет? – с беспокойством подумал я. – Вот и будет тогда правильно!»

Напрасно тревожился: предводитель «Клуба настоящих парней», как видно, поднялся с кровати еще позже меня. Нечесаные вихры его торчали, как у циркового клоуна, во все стороны, лицо‑ было неумыто, а клетчатая рубашка даже не заправлена под брюки.

– А‑а, это ты, – открыв дверь, разочарованно протянул Грека. – А я обрадовался: думал – Котька, вместо Деда Мороза спешит с утра пораньше поздравить пирогами своего командира с Новым годом… Валяй, заходи… Может, и ты чего вкусненького принес?

– Мама только сегодня собирается печь пироги, – виновато сказал я. – Вечером могу чего‑нибудь принести. Или завтра…

– Завтра! Завтра, может, я и своих пирогов налопаюсь. Может, мать тоже напечет. – Грека взял с буфета широкую резиновую ленту, намотал концы ее на руки и принялся растягивать тугую резину перед грудью.

Пока Грека, краснея от натуги, разминал мускулы, я незаметно оглядел стол, голый подоконник, буфет с треснутым стеклом, за которым цепочкой, по росту, стояли белые слоники. Я машинально пересчитал их и удивился: слоников почему‑то было шесть. Странно: ведь их «для счастья» продают сразу по семь штук…

О слониках я тут же забыл. Мысли по‑прежнему были заняты ключом. Да, ключа нигде не видно. Сомнений не оставалось: ключ – в кармане штанов Греки. Итак, пора было начинать операцию…

Между тем Грека, стиснув зубы и вытаращив глаза, в последний раз растянул резину и, довольный, бросил ее на буфет.

– Двадцать пять раз! – выдохнул он. – Личный рекорд!.. Ну, – Грека повалился на кушетку, – докладывай, отчего в такую рань приволокся. Я же в 18.00 назначил встречу.

Я опешил. Вот тебе и раз! Что ответить? Как‑то не подумал заранее. В самом деле, зачем бы мне приходить к нему утром? Ведь каникулы начались, напрочь забыты все уроки и сочинения…

Просто не знаю, как бы вышел из положения, если бы не слоники за стеклом буфета.

– Грека, – кивнул я на слоников, – а где же седьмой представитель Африки?.

Грека скосил на меня глаза, потом медленно прикрыл веки и целую минуту лежал совершенно неподвижно, так что я подумал: не уснул ли он? Нет, не уснул.

– История эта грустная… – Грека открыл глаза и с шумом вздохнул, а выдохнул еще громче, в кулак. Он приложил руку к лицу, будто хотел зажать себе рот. – Совсем невеселая, Борька, история… А‑а! – Грека рубанул рукой воздух. – Не хочу и вспоминать.

Я не знал, о какой истории он говорит. Грустная… У Греки грустная история! Это что‑то новое. Я выжидательно помолчал немного, но Грека лежал по‑прежнему хмурый и безмолвный. Ничего, это мне даже на руку. Не истории же его пришел слушать. Нащупав в кармане шарик, я достал его и вытянул над столом кулак.

– Что в руке?… Угадаешь, твое будет.

Грека очнулся от дум, подсел к столу. Он притянул мой кулак, постучал по нему пальцем, понюхал.

– Конфету бы сразу отдал. Значит, не конфета… Полтинник! Точно?

Я решил упростить задачу:

– На букву «ш».

– Шестьдесят копеек! – обрадовался Грека.

– Не деньги, – заметил я. – Но все равно – металлическое.

– Шарик.

Вчера Грека меня от радости по спине треснул. Это когда я про золотой ключик угадал. Еще и академиком» окрестил. Я сейчас тоже не остался в долгу: хлопнул Греку по плечу и глаза выкатил.

– Ну, Грека, ты – настоящий Шерлок Холмс и майор Пронин в придачу!

Грека клюнул на эту откровенную лесть и, придвинув к себе заработанный шарик, самодовольно шмыгнул широким носом.

– Что у тебя там еще? Давай угадаю!

– Хитрый! Теперь моя очередь узнавать.

Грека достал что‑то из кармана. Я тоже понюхал и потрогал его кулак, закатив в потолок глаза, беззвучно пошевелил губами. Спектакль разыгрывал талантливо. Грека смотрел на меня с удовольствием.

– Что, кишка тонка отгадать? – усмехнулся он.

– Думаешь, легко? Я‑то пожалел тебя: сказал первую букву.

– Не скули. Благодетель! Мне, что ли, жалко? Начинается с буквы «к». Соображай.

Что ж тут было соображать! «Ключ!» – мигом подумал я. Но из осторожности промолчал. Да и не верилось как‑то: столько ломал голову, план хитрый составил, целый карман всякой всячины набил – и вдруг сразу… Я решил немного потянуть резину:

– Копейка.

– Да ты что, колдун! – опешил Грека и, разжав пальцы, с изумлением уставился на желтенькую монетку, которую, наверно, получил вчера на сдачу в табачном киоске.

Почетное звание «колдуна» меня не обрадовало. Лучше бы я ошибся. Что ж, надо продолжать игру. Для того чтобы Греке было легче угадать мой очередной предмет – линзу, пришлось и первую букву назвать, и даже что‑то вроде пословицы сочинить: «Солнце в точку собирает, палец больно им кусает».

Уж ясней, кажется, не скажешь. Тут бы и первоклассник смекнул. Впрочем, легкость задачки Греку не смутила. Он с гордостью присоединил линзу к шарику и снова полез в карман.

Я не дышал. Неужели сейчас?…

– Букву говорить? – положив на стол кулак, неохотно спросил Грека.

Почему спросил?… Не оттого ли, что спрятанное легко угадать? Пожалуй. Вот и кулак сжат как‑то нетвердо. Да, это, наверное, то, что мне нужно.

– Зачем говорить. Я же колдун. – Мой голос от волнения звучал хрипло. – И так знаю. Начинается с буквы «к». Ключ. Правильно?

– Ну, ты даешь! – восхищенно причмокнул Грека и положил передо мной знакомые вчерашние ключи на железном колечке.

Несколько секунд, не отрываясь, я смотрел на ключи. Теперь – самое главное, самое трудное…

Не соображая, что делаю, я вытащил почти невесомую монету и показал Греке.

– Фу ты! – Я запоздало спохватился. – Ладно, бери. В награду. Польская. Двадцать грошей… Зато вот это… ни за что не отгадаешь.

Мои пальцы не могли обхватить шишкастую, с острыми углами игрушку. Я накрыл ее на столе обеими ладонями. Только бы Грека не знал секрета этой хитрой головоломки. Если знает – дело плохо.

– Все‑таки решил, значит, угостить меня, – с одобрением заметил Грека. – Давай! Жуть до чего люблю яблоки.

– Не яблоко.

– От апельсина тоже не откажусь…

– Это несъедобное, – пришлось разочаровать Греку. – И не пахнет. А начинается на букву «г».

Смотреть, как Грека растягивает губы и пучит глаза, у меня уже не было сил. Я разжал ладони. Сам же с тревогой глядел на предводителя. Нет, кажется, все в порядке. На лице Греки – полное недоумение.

– Что за чудо такое? – с любопытством осведомился он.

– Головоломка Макарова… – Я объяснял торопливо и сбивчиво. Да и этого не нужно было делать. Просто достаточно было тут же, на его глазах, в три секунды разобрать игрушку на составные части.

– А сумеешь собрать? – невинно опросил я.

– Чего ж тут такого! – Грека небрежно придвинул к себе шесть гладеньких деревянных деталей.

Все, клюнул! Теперь надо как‑то спешно уйти. Я тихонько зажал в кулаке ключи. Грека этого, конечно, не заметил: морща лоб, он так и сяк прилаживал друг к дружке детали.

– Гриш, – пролепетал я, будто язык у меня во рту высох от страшной жажды, – мама велела в аптеку за лекарством сходить. Ты пока собираешь, я в аптеку сбегаю. Ладно?

– Да чего ж тут собирать‑то! Обожди минутку.

– Нет, Гриша, за минутку не успеешь. – Я покачал головой и добавил: – Давай так договоримся: если соберешь до моего прихода – игрушка будет твоя.

– Заметано! – кивнул Грека. – Если и на крыльях в аптеку полетишь – все равно этой игрушки тебе больше не видать.

И нарочно бы не придумать более удобного момента, чтобы без всяких подозрений покинуть Греку.

– Посмотрим, успеешь ли! – Я быстро прошел к двери.

Пальто застегивал уже на улице, на бегу.

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ –