Повествующая о страшном злодействе и о том, как я становлюсь «настоящим парнем»

 

Я живу в доме 42 по улице Мечникова. А дом Алеши Климова – 48. Совсем рядом от меня, в трех минутах ходьбы. И Маринка живет в том же, Алешином доме. Про Маринку я так сказал, между прочим. Просто когда стали расходиться от ворот школы, то Алеша, Марина и еще двое ребят из нашего класса пошли направо. Мне было с ними по пути, и я бы тоже пошел направо (тем более, дома ждали дела), да только не удалось мне в ту минуту уйти: Грека вдруг потянул меня за рукав и сказал негромко:

– Куда торопишься? Обожди малость.

А Котьку он обнял рукой за плечи. Картина! Будто лучшего друга, чем Котька, у него в жизни никогда не бывало.

– Парни, замрите. – Грека не сводил зеленоватых прищуренных глаз с кучки ребят, уходивших в другую сторону. Вот они у перекрестка. Вот свернули за угол. И тогда Грека улыбнулся. Даже помахал вслед рукой. А кому было махать, когда вое скрылись за домами? Если же посмеяться захотел, то я ничего смешного здесь не видел.

В другую минуту я, пожалуй, не упустил бы случая как‑то подколоть Греку. Сказал бы, например: «Ах, какие хамы! Не ответили «а твой горячий прощальный привет». Я заметил: если говорю ему что‑нибудь этакое насмешливое, то он словно теряется, не знает, что ответить.

Но я не стал подкалывать. Мне вдруг захотелось узнать: что он затеял? Почему не пошли вместе со всеми? Ведь неспроста это. Я вопросительно уставился на Греку. Ждал. А Котька с тоской оглянулся кругом – на снежную улицу, на длинные ледяные дорожки, до зеркального блеска раскатанные учениками, нетерпеливо похлопал друг о дружку кожаными рукавицами, а потом загнул рукав куртки, посмотрел на свои часы.

– Ну, чего стоим, как придурки? Семь минут первого. Айда коньки возьмем. В Комсомольском парке лед залила. Раздевалка работает. Вещи сдать – десять копеек…

– Успеешь. – Грека полез в карман штанов. Выставив руку, сжатую в кулак, он хитровато спросил: – Лучше угадай, что держу?

Котька потер рукавицей щеку, уже успевшую покраснеть на улице, осмотрел Гришкин кулак, даже понюхал его.

– Конфета.

– Только конфета и снится тебе!

– Тогда рубль.

Грека перевел взгляд на меня.

– Ножик. Гайка, – стал я придумывать. – Транзисторный диод. Гильза. Корень женьшень. Образец лунного грунта, который ты спер у американцев. Золотой ключик…

– Во! – Грека от радости так шарахнул меня но спине, что я чудом удержался на ногах. – Во, академик! Угадал!

Он разжал пальцы. На широкой ладони его лежал ключ. Вернее, два ключа на кольце – французский, а другой обычный, с зубчатой бородкой.

– Золотой! – сморщился Котька. – Ух, как сверкает! Тыщу рублей стоит!

– К твоему сведению, – заметил я, – золото– мягкий металл. Для ключа не годится.

– А сам сказал: золотой.

– Не я сказал. Читал сказку Толстого «Золотой ключик»?

– По телеку видел…

– Кончай научную дискуссию! – перебил Грека. – Эх, мальчики! Цирк сейчас покажу! Двинули…

– Куда это? – спросил я, видя, что Грека направился к входной школьной двери, обитой снизу железом, – многие ученики почему‑то предпочитают открывать дверь ногой.

– Смелей. Сто лет будете жить – такого не увидите.

Ничего не понимая, мы с Котькой переглянулись и пошли следом за ним.

Толкать дверь ногой Грека в этот раз по какой‑то причине не стал. Наоборот, открыл ее с опаской, еще и рукой придержал, пропуская нас с Котькой. И голос как‑то странно понизил, почти до шепота:

– Быстрей. Без шума. На второй этаж.

Его волнение передалось и нам. А чего, казалось бы, волноваться? Шестой год я каждый день вхожу в эту дверь, и все знакомо здесь, до самой последней мелочи.

Так нет, иду крадучись, по сторонам озираюсь, сердце стучит, руки сразу вспотели – ну, будто настоящий жулик.

Никто нам не встретился, никто не окликнул. Поднялись на второй этаж. Коридор – прямо, коридор – налево. Если в наш класс, то налево. Четвертая дверь. Туда и повернул Грека, Остановился у двери. Зачем? Класс же заперт.

«Ключ!» – неожиданно вспомнил я. Неужели тот самый? Но как же он оказался у Греки? Ведь Ирина Васильевна положила ключ в сумочку. Я сам видел… Значит, у Греки не тот ключ. Другой. А вдруг тоже подходит к этому замку?.. Только для чего ему открывать класс?.. А ведь точно: собирается открывать. Вот прислушался, бросил взгляд в конец коридора, достал из кармана ключ, вставил его в замочную – скважину.

Щелчок ключа прозвучал в тишине как выстрел. Или мне так показалось? Во всяком случае, я вздрогнул. Грека раскрыл дверь и нетерпеливо махнул нам рукой, чтобы скорей заходили. Это была не просьба. Нет, Грека требовал. Иначе я бы еще подумал, входить ли. Что‑то не нравилась мне эта история. Но когда было думать? Грека будто сверлил нас глазами. И я подчинился.

Грека закрыл дверь, и в замке снова громко щелкнул ключ.

В классе резко пахло краской. Странно, когда красили парты, запах почти не чувствовался. А может, тогда просто принюхались?.. Про запах я подумал мимоходом. Главное, что меня сейчас интересовало, – зачем Грека привел нас сюда? И откуда взялся у него ключ?

– Что‑о, дрожите? – шепотом произнес Грека и усмехнулся. Но как усмехнулся! Дюма или Вальтер Скотт непременно добавили бы: «дьявольски». – Э‑эх, котята! – так же шепотом продолжал Грека. – Хлюпики… Вот, смотрите! – Он коротко разбежался и вспрыгнул на парту.

Я перестал дышать. Онемел. Грека стоял, на парте. На только что выкрашенной, голубой, блестящей парте. Такой блестящей, что даже ботинки его, черные, со сбитыми каблуками и лохматыми концами шнурков, отражались, в ней славно в зеркале. Но ведь краска еще не высохла… А может, это особая краска, которая моментально сохнет? Есть такие… Я подошел к парте, где стоял Грека, и осторожно тронул краску пальцем. На коже кругло отпечаталось голубое пятнышко.

– А ну, покажь. Свеженькая? – Грека наклонился, будто хотел посмотреть на пальце краску, но вдруг ухватил меня под мышки и что было силы рванул кверху. А силы у него – ой‑ёй! И сто бы килограммов поднял. Запросто. А во мне и сорока не наберется. Если только с одеждой… Я и охнуть не успел, как стою рядом с ним на парте.

Стою и боюсь шевельнуться. И говорить боюсь. И Греку ударить боюсь. А как хотелось его садануть! Только мне ли драться с ним! Таких, как я, он пятерых положит. И на пол соскочить не могу: Грека держит крепко. Обнял и держит. Вот друг какой!

– Ну, двинулись, – тихо так, почти ласково сказал он.

Тут я не выдержал:

– Совсем чокнулся! Сумасшедший! Пусти!

– Погромче кричи, чтоб в коридоре услышали.

Грека с чавканьем оторвал ботинки от парты. И меня потянул за собой. Я услышал противное чавканье и своих ботинок.

– Глянь, какие красивые печатки. А у тебя еще и гармошка… Ну, шагаем на другую…

Мне хотелось плакать. И вторая парта была обезображена нашими следами.

– А ты чего ждешь? – Грека обернулся к застывшему в изумлении Котьке. – Залезай. Работай!

Котька растерянно заморгал, не решаясь тронуться с места.

– И тебя под ручки взять? – зловеще прошипел Грека.

– А зачем… – Котька жалобно показал глазами на парты, – зачем нужно ходить по ним?

– Темнота! Затем, что плохо покрасили. Надо переделывать. Помогай.

На Котькином месте я бы ни за что не полез топтать парты. А он пошмыгал носом, рукой махнул и пошел ко второй парте. За этой партой Маринка Сапожкова садит.

– Ладно, Маринкину перекрашу, – усмехнулся Котька. – С удовольствием. – Он взобрался на парту, хорошенько проутюжил ее своими крепкими желтыми ботинкам и поглядел на парту у среднего окна. – А еще до Алешкиной сейчас доберусь.

– Не надо, – остановился Грека. – Алешкину я сам.

Грека наконец отпустил меня и, с треском перешагивая с парты на парту, дошел до Алешкиной.

– Эх, – вздохнул он, – я ведь сам ее красил. Как старался! А теперь, Лешенька, получай! Вот так тебе, командир? Вот так… И так еще… – Грека и топтался на парте, и проворачивался на каблуке, и даже пинал краску.

 

Я догадывался отчего Грека так старается. Не может забыть, как срезались они тогда, в начале учебного года, с Алешей. Крепко срезались. Алеша и в четвертом и в пятом был командиром класса. Ребята его уважали. Не за силу, а за то, что в обиду никого не давал. И вот появился этот новенький – Грека. Рослый, сильный, а главное, нахальный. В первый же день захотел показать себя, чтобы все поняли, с кем имеют дело. Тогда‑то и схлестнулись они. Алеша ни в чем не собирался уступать. И не уступил. До драки, правда, дело не дошло. Я тогда помешал. Но они и потом не раз схлестывались в школе. Грека все обещал закончить разговоры наедине, на улице. Да, видно, так и не решился. Алеша и других, и себя в обиду не даст. Не силой, так смелостью возьмет. Ничего не боится…

Пока Грека «перекрашивал» Алешину парту, во мне словно какой‑то бесенок зашевелился. Эх, раз пошла такая пляска, тогда и я потанцую! Перепрыгнул я на другой ряд, по своей парте прошелся, а тут и предпоследняя – Грекина. Своими подметками‑гармошками я истоптал ее всю, живого места не оставил.

– Эй, эй! – окрысился Котька. – Потише. Это наша с Грекой парта.

– Потому и стараюсь! – ехидно ответил я.

– Чего‑чего?! – Котька выкатил круглые серые глаза.

– Темнота! – с удовольствием повторил я Грекино словцо. – Понимать надо. Если вашу парту не тронуть, то сразу догадаются, чья это работа.

– Во, академик! – одобрил Грека. – Давай, давай, пляши!..

Спустя несколько минут в классе не осталось ни одной парты, на которой не было бы наших следов.

Потом, сидя на полу, мы долго очищали от краски подметки ботинок. Особенно мне досталось. Краска забилась между острыми ребрышками подметок. Даже ботинки пришлось снять. Хорошо, что у Греки нашлись спички и перочинный нож. Ножом Грека счищал краску ловко и быстро, словно не впервые занимался подобным делом. Он и мне помог. Глянул, что я спичкой наковырял, и поморщился:

– Эх, руки‑крюки! С такой работой и влипнуть недолго. Дай‑ка.

Грека чистил ботинки, а я сидел и смотрел на него. Теперь у меня было время подумать, что мы натворили. Да, шум в школе будет немалый. Ботинки эти теперь мне носить никак нельзя. Маме вот что сказать? Скажу: малы стали, нога выросла. А надену другие – тогда уж не придерутся. Никто же не знал, с рубчиками у меня были подметки или без рубчиков. Только Грека сегодня и увидел по отпечаткам. Но Грека не скажет. И Котьке незачем болтать. Теперь мы все одной ниточкой связаны. Одной ниточкой… Я тяжело вздохнул.

– Получай, – Грека протянул ботинки. – Как новенькие!

Действительно, на подметках почти не было заметно следов краски. Мне бы так не вычистить.

Когда я обулся, Грека на цыпочках прошел к двери и Прислушался к тишине.

– Кажется, никого… – сдерживая дыхание, сказал он.

Я увидел торчавший в замке ключ «подумал: «Как Грека мог узнать, что его ключ подходит к этой двери? И вообще, его ли это ключ?» Но опрашивать не было времени. Грека повернул ключ и осторожно высунул голову. И снова, не вглядываясь, махнул нам рукой.

Как стучало сердце! Бывает: бежишь быстро, долго, устаешь, едва с ног не валишься, а все же сердце так не стучит. А тут сложно вырваться хочет из груди. Ведь теперь мы были все равно как преступники. В любую секунду могла появиться техничка или какая‑нибудь учительница (сверху, на третьем этаже, слышались голоса – в зале наряжали елку), и она бы наверняка обратила на нас внимание. А может, и заподозрила бы что‑нибудь. Лицо у меня горело, а краснощекий Котька был сейчас морковного цвета. И сам Грека волнуется, хотя и старается не показать вида.

Но, кажется, все обошлось. И коридор миновали, и по лестнице спустились без приключений. А вон и парадная дверь. На улицу. На свободу!

С огромным облегчением вдохнул я морозный воздух. В глаза ударил яркий солнечный свет. Солнце висело будто на том же месте, над крышей пятиэтажного дома.

Котька приподнял рукав желтой синтетической куртки.

– Работнули в темпе! – Он засмеялся каким‑то нервным, радостным смехом. – Операция длилась сорок пять минут. Еще и на каток успеем. Шайбу погоняем…

– Прикрой рупор! – оборвал Грека и положил свои руки нам на плечи. – Эх, друга мои, люблю вот такие дела. Настоящим парнем себя чувствуешь… Сорок пять минут, говоришь? Точно, как раз школьный урок. А кто был учителем на этом уроке? Ну?.. – Грека сдавил мне плечо, будто требуя ответа.

– Ты, что ли? – не очень уверенно сказал я.

– Правильно, я. И не то что ваша Ириночка: «Сегодня, ребятки, мы познакомимся с обитательницей болот – лягушкой». Болтовня для маленьких! А я вас учил смелости, риску. Настоящего парня без этого не бывает…

Бели признаться честно, то в эту минуту Грека мне нравился. Настоящий парень! Этого мне никогда не хватало. Это самое больное мое место. Неужели я все‑таки становлюсь настоящим парнем?.. Мы шагали по солнечной улице не спеша, вразвалочку. И мне приятно было чувствовать на плече тяжелую Грекину руку. Что там ни говори, а рука ело была верная, надежная. Теперь я уже спокойно хожу по улице, во дворе. Я не боюсь, что кто‑то меня тронет или, как прежде, обзовет обидной кличкой Блоха. Кто посмеет? Да никто. Всем уже известно: Грека за меня любому пацану голову открутит.

– Побалуемся? – сказал Грека и достал пачку сигарет.

Раньше он не однажды предлагал нам закурить. Котька курил. Я же все отнекивался. А сейчас совсем неожиданно для себя самого кашлянул и небрежным голосом сказал:

– Побалуемся!

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ –

О ТОМ, КАК БЫЛ ЗАКЛЮЧЕН ТАЙНЫЙ ДОГОВОР, И О ДАЛЬНЕЙШИХ ПЛАНАХ «КЛУБА НАСТОЯЩИХ ПАРНЕЙ»

 

Через несколько минут мы стояли возле кафе «Минутка», что в центре города, на шумном перекрестке.

За огромными квадратными окнами, с наклеенными серебряными снежинками и Дедом Морозом, лихо катившем на тройке лошадей, за волнами золотистых, прозрачных штор угадывались столики на косых ножках и люди вокруг них.

В этом кафе я был всего один раз, с отцом и Лидушкой – моей сестрой. В прошлом году были. Отец тогда только из экспедиции приехал и вое расстраивался, что я такой худой и бледный. Он взял мне две порции пельменей и чашку кофе. И сказал, чтобы я все съел. И я, правда, съел. Сам удивился. А Лидушку и упрашивать не надо было. И пельмени слопала, и пирожное. Она у нас как пышка. Мама говорит: смешать меня и сестру, разделить поровну – и будет нормальный ребенок. Когда Лидка пристает ко мне со всякими вопросами и мешает читать, я злюсь и кричу:

– Уходи, Лидушка – толстая пампушка!

Так называть сестренку я придумал давно, года четыре ей было. Тут, по‑моему, ничего обидного нет. А она сразу же невзлюбила прозвище. Просто из себя выходит.

Я потому про Лидушку вспомнил, что с отцом и с ней именно в этом кафе были. В углу сидели. За столиком. Точно, эти столики. И ножки – тонкие, косые. А сами столики блестящие, голубые. Как парты в нашем классе. Подумал я о партах, и снова как‑то нехорошо стало. И времени уже много. Мама, наверное, дома ждет…

Греке что! Греку никто не ждет. Вот, пожалуйста, открывает тяжелую стеклянную дверь. Открывает, как хозяин, как свой человек.

– Смелей. Я угощаю!

Мы с Котькой зашли. Я мигом узнал и длинный, не очень высокий зал с квадратными деревянными люстрами, и стены с развешанными огромными цветастыми тарелками, и столики голубые. Тоже блестят, как парты…

– Эх, что теперь вспоминать! Дело сделано. Не вернешь.

И все‑таки, когда мы с Котькой уселись за столик, а Грека встал в очередь за коктейлями, я чувствовал себя неважно. На Котьку почему‑то старался не смотреть. И он избегал моего взгляда. Сидит, жует лямку своей меховой шапки, будто проголодался. При Греке нам было легче. А стоило вдвоем остаться – и сразу тяжело на душе сделалось, тоскливо и стыдно как‑то. Я вздохну, и Котька тихонько вздохнет. Потом, чтобы, наверно, отвлечься от этих мыслей, Котька оставил в покое изжеванную лямку и принялся шевелить толстыми губами. Стихи, что ли, вспоминает? Вряд ли, не у похоже на Котьку, Он и те стихи, что задают на дом, редко когда выучивает.

– Значит, так, – пробубнил Котька себе под нос, – если по четырнадцать, то получится сорок две копейки. Если с сиропом, по семнадцать, – пятьдесят одна… Еще с вареньем люблю, по девятнадцать копеек… Ты любишь с вареньем? – Котька поднял на меня глаза.

Вот человек, какие заботы его волнуют!

– Все равно… – Я снова вздохнул и уставился в окно!

Золотистая штора почти не мешала видеть улицу со всей ее праздничной, предновогодней суетой. Вот пронесли елку. Вот вынырнул красный «Москвич». На крыше у него тоже привязана елка. Девочка лет пяти в белых валенках и с помпоном на шапке идет с матерью, прижимает ватного Деда Мороза. Дома сейчас поставит его под елку и скажет: «Смотри, не забудь принести подарок». Лидушка именно так говорит. Еще и пальцем погрозит. И Дед Мороз всегда слушается. Проснется Лидушка в Новый год и – скорей к Деду Морозу. А тот уже сторожит подарки. То куклу – писаную красавицу в нарядном платье, то большущего медведя с розовой шерстью. И для меня тут же стоят подарки. Интересно, что в этот раз подарят? Четырехцветная ручка у меня есть. Готовальня есть. Радиоконструктор в прошлом году подарили. Коньки с ботинками есть… Ах, вот чего нет – ботинок без коньков нет у меня теперь. Я усмехнулся невесело и с нетерпением взглянул на очередь: где там Грека со своими коктейлями? Горечь во рту от этой сигареты, рвать тянет… А, вот он наконец‑то.

– Получайте! – Грека поставил на голубой столик три высоких стакана с розовым пенистым коктейлем. В каждом стакане торчало по соломинке.

– Это с сиропом? – спросил Котька. – По семнадцать копеек?

– Ну вот, – поморщился Грека, – считать будем! Я угощаю!

Видимо, Грека знал толк в коктейлях. Он пил его с наслаждением. Глаза прижмурит, потянет через соломинку, совсем немного потянет – розовая пена лишь чуть‑чуть в стакане осядет – и держит прохладную вкуснятину во рту. Только после этого проглотит. И я так попробовал. Хорошо. И коктейль вроде вкусней стал.

 

А Котька словно на пожар торопился. Мы с Греков и четверти не отпили – у Котьки на палец от донышка.

– Забудь ты о своих коньках, – сказал Грека. – Накатаешься. Все каникулы впереди… И сними шапку. В культурном заведении находишься.

Котька конфузливо стащил с головы ушанку.

– Посмотри на Бориса, – Грека кивнул в мою сторону, – воспитанный человек. Шапку снял. Надо, Котя, культурки набираться… И раз пришли сюда – посидим как солидными парни, договорим. Согласен, Котя?

Совсем допек Грека бедного Котьку.

– Ладно, посидим. – Котька шмыгнул носом и пригладил ладонью вспотевшие под шапкой волосы.

– Мне вот что хочется вам сказать… – Грека чуть от‑сунул вышний стакан с недопитым коктейлем, будто тот мешал ему говорить. – В этой операции – назовем ее «урок номер один» – вы показали себя молодцами. Не трусили, не хныкали, не стонали. В общем, вели себя как настоящие парни. Вижу: можно на вас положиться. И вот пришла мне в голову одна идея… – Грека многозначительно умолк и пытливо посмотрел на меня, на Котьку. Придвинулся. к нам ближе. – Что, если организовать нам, други, «Клуб настоящих парней»? И называться, он будет – КНП. По телевизору КВН показывали, а у нас – КНП. Ну, как идея? Звучит?

Котька слушал, открыв рот. Он всего на секунду закрыл его, чтобы спросить:

– А что будем делать?

– Не знаешь, что настоящие парни делают? Выручают друг друга в трудную минуту, не дают в обиду. Вот тебя, например, кто‑то обидел. Что мы с Борисом делаем? Защищаем тебя. А меня обидят – вы защитите.

Я невольно улыбнулся: чудеса – отлупят какие‑то большие ребята Греку, а я буду защищать его. Анекдот!

Грека понял мою улыбку.

– Или уроки я не успел сделать. Ты что, Борис, как настоящий парень, не выручишь меня?

– Конечно, выручу. О чем говорить! – Я пообещал это искренне и охотно. Было приятно, что Грека уже так, запросто и уверенно, величает меня «настоящим парнем». Если я и раньше не раз помогал ему, то отчего же не выручить в будущем?

– И это все? – разочарованно протянул Котька. Он, видно, ожидал большего от программы нового клуба.

Грека прикрыл один глаз, а другим чуть ли не целую минуту рассматривал румяного Котьку.

– Что значит все? – Теперь на Котьку смотрели оба его зорких глаза. – А уроки!

– Какие уроки?

– Мои. Сегодня был первый урок. Потом будут и другие. Смелость станем развивать в себе. Еще эту… силу воли, значит.

У Котьки соломинка замерла в руке.

– Опять бегать по партам? – убитым голосом спросил он. Было ясно, что до конца каникул Котьку в школу теперь не заманить никаким пряником. И я ни за что бы не согласился снова бегать по крашеным партам.

– Парты оставим в покое. – Грека придвинул стакан и потянул через соломинку коктейль. Проглотил с наслаждением и вдруг засмеялся: – А смеху вообще будет с этими партами! Представляете: открывает после каникул Иринушка своим ключом класс и… с катушек долой. В обморок падает…

– Слушай, – вспомнил я, – все хотел спросить: где ты взял ключ? Чей он?

Грека подмигнул:

– Секрет. – А потом, видно, подумал, что, раз мы теперь в одном клубе, то какие могут быть секреты. – Очень просто: мой домашний ключ. Сам недавно только узнал, что подходит к замку в классе. Дежурным был, попробовал так просто, гляжу – подходит. «Порядок, – думаю, – пригодится!» Видите, еще как пригодился!

История с ключом Котьку мало интересовала. Он хотел точно знать, какие уроки ожидают нас впереди.

На этот раз Грека долго не задумывался.

– Веселые уроки. Не пугайся. Расскажу, как на старой квартире чудили. Один раз на пятом этаже привязали бечевкой дверные ручки к лестнице. Встали утром жильцы, хотят выйти, а двери открыть не могут. А в другой раз смеху было! Рядом с нашей квартирой старик жил. Емельяныч. Щегла в клетке держал. А с нашего балкона до его окна – метра два, не больше. Задумали мы с Васькой – моим дружком – такую штуку устроить. Поймали воробья и стали стеречь. После обеда открыл Емельяныч окно и пошел гулять. Мы того и ждали: подцепили палкой с крючком клетку, щегла выпустили, а воробья – на его место. И снова клетку на окошко поставили. Старик сначала жуть до чего рассердился. А потом сам смеялся. И все допытывался, кто это придумал.

– Признались? – с любопытством опросил Котька.

– А чего ж, конечно. Мы потом двух щеглов ему поймали.

– Здорово! – восхищенно причмокнул Котька и опустил в стакан соломинку.

– Обожди, – остановил его Грека. – Ну, нравятся такие веселые дела?

– Сила! – тряхнул волосами Котька.

Мне тоже понравилась история про щегла, но я все же промолчал из осторожности.

– А если нравится, – торжественно произнес Грека, – то выпьем до самого дна за наш клуб настоящих веселых парней. – Он взял губами соломинку, и коктейль его стал быстро убывать. Тогда и я принялся за дело. Грека терпеливо обождал, пока в моем стакане не останется ни капли, и строго добавил: – О нашем клубе никто не должен знать. Понятно?

– Само собой, – кивнул Котька.

И я кивнул вслед за ним.

– Смотрите! – Грека погрозил пальцем. – Слово дали… А о втором уроке я потом скажу. Завтра скажу. Придете ко мне завтра точно в 18.00. – Он встал из‑за стола и надел шапку. – Ну, тронулись, парни…

На улице мы не прошли и десятка шагов, как Грека достал из кармана пустую пачку сигарет, с досадой смял ее и бросил в урну. Затем похлопал себя по бокам и сокрушенно сказал:

– На коктейли все истратил… Коть, монеты не найдется?

– Зачем тебе? – уныло поинтересовался Котька.

– Сигареты купить. Вместе ж курили.

– А где ты их купишь?

– Да вон в киоске. Любой сорт.

– А разве тебе продадут? – со слабой надеждой продолжал тянуть Котька. – Не продадут. Раз шестнадцати лет нету…

– Не волнуйся. Не первый раз покупаю. Так есть монеты?

Котька без радости опустил руку в карман штанов, долго рылся там.

– Не жмись, – улыбнулся Грека. – Слышу: звенят.

Котьке ничего не оставалось, как извлечь на белый свет монетку. Думал, три копейки ухватил, а вытащил двадцать.

– Годится! – Грека взял двугривенный и поспешил к табачному киоску.

– Чего вздыхаешь? – сказал я, когда мы остались одни.

– Двадцать копеек ведь, – и Котька снова вздохнул.

– А ты как думал! Мы теперь в «Клубе настоящих парней». Должны выручать друг друга.

Шутка моя прозвучала невесело.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,