Между двумя войнами: крах экономической дипломатии

Эта война, не походившая ни на одно другое вооруженное столкновение, произвела невиданное доселе потрясение. Когда она кончилась, мир оказался изменившимся в корне, однако морально люди с трудом приспосабливались к переменам, в которых определяющую роль играли экономические факторы небывалого прежде масштаба.

На первый взгляд произошли изменения политического ха­рактера. Поверженная Германия лишилась Эльзаса и Лотарин­гии, оказавшиеся в числе побежденных Австро-Венгрия и От­томанская империя распались, и на их обломках возникло множество небольших этнических государств. Россия, где бу­шевала большевистская революция, на какое-то время осталась в стороне от великих держав, однако продолжала влиять на их политику во внешнем мире, а из-за перекройки территорий близ ее границ (Польша, балтийские страны, и т.д.) возникли зоны неустойчивости, простиравшиеся до самой Германии, где тоже царил совершенный хаос. Однако при ближайшем рас­смотрении именно экономические последствия этих перемен стали важнейшими факторами международных отношений между двумя войнами. Война завершилась ужасающим шква­лом огромных долгов — взимаемые с Германии репарации, межсоюзнические долги, русские займы. Вся эта невообрази­мая мешанина долговых обязательств на протяжении доброго десятка лет отравляла международные отношения. Новые госу­дарства центральной Европы создавались по национальному признаку, совершенно не сообразуясь с их экономической жизнеспособностью. Экономическая основа большинства из них была настолько плохо продумана, что они оказались не­способны существовать самостоятельно. Вообще говоря, отно­шения Европы с другими частями света строились на новой основе, обесценивавшей в значительной мере то, что было до­стигнуто прежде терпением и изобретательностью экономичес­кой дипломатии. Франция и Великобритания победили, но лишь благодаря вступлению в войну Соединенных Штатов Америки, которым они уступили мировое первенство. Исто­щенной войной Европе пришлось, кроме всего прочего, проти­востоять конкуренции молодой экономики заморских стран,

которым вследствие нарушения товарных потоков пришлось какое-то время обходиться своими силами и создавать собст­венную промышленность. Связи колоний с метрополиями ос­лабели, и в умах все настойчивее формировалась идея незави­симости, тем более, что президент Вильсон относился к ней благосклонно, а большевистская Россия поддерживала ее. Впрочем, новых колоний более не появлялось, а бывшие гер­манские и оттоманские владения были определены как под­мандатные территории Лиги Наций. Точно так же пришел конец конвенциям о правах подданных христианских госу­дарств в мусульманских странах, отмененным Севрским согла­шением, а в Китае — так называемым «неравноправным дого­ворам». Концессии мало-помалу возвратились к китайским властям (Нанкинская в 1927 году), а в 1928 году Китай обрел свою таможенную самостоятельность.

Проблемы снабжения — еще одна сторона отношений Ев­ропы с другими континентами — порой обострявшиеся в годы войны, показали основополагающее значение первичного сырья, в частности, нефти, ставшей стратегическим товаром и, соответственно, важной темой дипломатии. Когда, наконец, к началу 30-х годов две эти насущные проблемы — задолжен­ность и экономическое равновесие в мире, с одной стороны, и надежность снабжения, с другой — были кое-как решены, в промежутке между двумя войнами разразился великий эконо­мический кризис, который из-за неспособности дипломатов наладить реальное международное экономическое сотрудниче­ство и тем самым как-то исправить ситуацию, перерос в соци­альный и моральный кризис, который, в свою очередь, привел к еще более жестокой, чем предыдущая, войне. Тремя главны­ми чертами, обозначившими этот поворотный момент в эконо­мической дипломатии, явились осознание ею проблем мировой экономики, общим знаменателем которых стала невыплата долгов и репараций, с которыми ей не удалось справиться удовлетворительным образом, расширение границ ее деятель­ности, связанное с нефтяной проблемой, и, наконец, ее неспо­собность порвать со старыми методами и наладить реальное международное сотрудничество для ликвидации последствий кризиса 30-х годов.

С окончанием войны проблемы мирового экономического равновесия встают во весь рост перед правительствами и дипло­матическими канцеляриями, не имевшими опыта такого подхо­да к решению международных проблем. В Версальском дворце рассуждали в чисто политических категориях: Германия должна испытать на себе последствия своего поражения и возместить нанесенный ею ущерб, народы должны получить право на

самоопределение, необходимо признать права национальнос­тей. Но вот в ноябре 1919 года вышла в свет книга Джона М. Кейнса «Экономические последствия мира», в которой он предложил совершенно иной подход, впервые выдвинув на первое место в международных отношениях, до тех пор занятое исключительно соображениями высокой политики, экономи­ческие проблемы. В своем сочинении Кейнс, отказавшийся во время мирной конференции от своей должности в составе бри­танской делегации (он представлял в ней министерство финан­сов) в знак несогласия с позицией союзников на переговорах, утверждал, что экономическое возрождение Германии необхо­димо для восстановления экономики Европы и что, кроме того, сумма репараций, которые эта страна должна была упла­тить в возмещение нанесенного ей ущерба, она реально упла­тить не в состоянии, что эти выплаты дезорганизуют механизм, действие которого обеспечивало процветание Европы и что, короче говоря, они могут привести к катастрофе. По его под­счетам, сумма репараций (окончательно установленная Комис­сией по репарациям лишь в 1921 году) приведет к увеличению налогов в Германии до 43% от национального продукта, уро­вень немыслимый в те годы, и обречет экономику Германии. Либо ценам и заработной плате будет обеспечена подвижность и станет возможным часть прибыли от экспорта направлять на выплаты странам-кредиторам, но такую возможность могло дать лишь снижение цен на мировом рынке, что потребовало бы увеличения экспорта, а это, вероятно, оказалось бы физи­чески невозможным, либо подобная подвижность оказалась бы не идеальной, и в этом случае экспорт не обеспечил бы доста­точно средств, и тогда, чтобы получить дополнительное их ко­личество, пришлось бы пойти на снижение внутреннего спроса в Германии, а это, в свою очередь, повлекло бы за собой со­кращение доходов и, соответственно, еще более уменьшило бы способность страны по уплате репараций и положило начало губительной цепной реакции. В те годы такие размышления, да и сам подход явились большой неожиданностью. Книга Кейнса ознаменовала переход от торговой дипломатии к дипломатии экономической в полном смысле этого слова.

Несмотря на то, что его книга имела шумный успех по обе стороны Атлантики, главные получатели репараций — Вели­кобритания и особенно Франция — не прислушались к его мнению, а между тем его рассуждения должны были бы заин­тересовать их в той мере, в какой их можно было бы приме­нить к их собственным долгам США. Суммы были внушитель­ны с обеих сторон, но вряд ли сравнимы: в 1921 году 25 млрд долларов в счет репараций, 11 млрд (с процентами) союзничес-

ких долгов, но сама собой напрашивалась идея найти связую­щее звено между тем и другим. Поскольку США отвергли из­ложенную Бальфуром просьбу Великобритании об аннулирова­нии ее задолженности, англичанам ничего не оставалось де­лать, как заставить платить Германию, по меньшей мере в пре­делах их собственного долга американцам. Что же до Франции, она настойчиво требовала свою долю и потому, что не хотела лишиться выгод от одержанной победы, и потому, что весьма нуждалась в этих деньгах, так как бюджет ее пребывал в самом плачевном состоянии. Итак, Германии приходилось платить, и когда в 1923 году она объявила дефолт, правительства Франции и Бельгии без колебаний, ибо такое право за ними оставляли мирные соглашения, взяли в залог Рур с его рудными богатст­вами и промышленным потенциалом. В 1925 году они его воз­вратили, но в обмен потребовали часть доходов, в частности сборы от железных дорог, вернувшись, таким образом, к доб­рым старым методам, показавшим себя с наилучшей стороны в предшествующем столетии. Поскольку положение в британ­ской экономике тоже было не блестяще, Германия переживала глубокий кризис, а США, хотя их экономика и процветала, а торговля имела значительный актив платежного баланса, тем не менее настаивали на получении своей доли, полагая, что не­обходимо платить по долгам. Положение казалось почти без­выходным, потому и решение оказалось также не слишком удачным. В 1923 году с Великобританией и в 1926 году с Фран­цией (договор Меллон-Белланже, ратифицированный лишь в

1929 году) США подписали соглашения, в которых оговарива­
лось, что осуществляется рассрочка платежей по долгам на
62 года, однако без списания долга или какой-либо связи с вы­
платой репараций. Рассудив очевидно, что такая связь сущест­
вовала в уме должников, американцы вмешались в переговоры,
пытаясь решить проблему репараций, и вот в 1924 году на свет
появился план Дауэса, по имени вице-президента Соединен­
ных Штатов Америки, которым предусматривалось уменьше­
ние суммы репараций и возможность укрепить марку. Но план
таил в себе огромную опасность, потому что созданный меха­
низм держался лишь на иностранных займах, прежде всего
американских, приток которых в Германию давал ей возмож­
ность погасить еще не возвращенные долги. Если бы приток
денег вдруг иссяк, все рухнуло бы, что именно и случилось в

1930 году, когда исчез климат доверия. В 1929 году американ­
ский юрист и финансист Оуэн Д. Янг установил новую схему
платежей, составленную таким образом, чтобы выплаты Герма­
нии совпали по срокам с платежами по межсоюзническим дол­
гам, но связь эта была непрочной, ибо упомянутые выплаты

зависели от ряда условий. Германия могла прекратить их при падении курса марки, но не было пункта, оставлявшего быв­шим союзникам хоть какую-то лазейку при уплате долгов. По­скольку в соответствии с планом одобрялся, помимо всего про­чего, новый пересмотр обязательств Германии в сторону их уменьшения, в то время, как военные долги не были сокраще­ны в той же пропорции, главная проблема оставалась нерешен­ной.

В конечном счете конец этим разногласиям положил кри­зис разразившийся 21 июня 1931 года: президент Соединенных Штатов Америки Герберт Гувер объявил мораторий сроком на год на все межправительственные долги, распространявшийся как на межсоюзнические долги, так и на репарации. Франция была вынуждена согласиться и в конечном счете на конферен­ции в Лозанне в 1932 году репарации были отменены. Что же касается межсоюзнических долгов, сумма которых не снижа­лась с 1929 года, они почти сразу же потеряли смысл: Франция не произвела выплаты в 1932 году, Великобритания поступила так же в 1934 году.

Так завершился эпизод истории, когда события разворачи­вались таким образом, что на протяжении 20 лет Германия, по­бежденная страна, служила центром, вокруг которого налажи­вались экономические отношения между странами-победителя­ми, то есть остальными великими державами. В итоге свершив­шийся факт возобладал над экономической дипломатией, пра­вительства оказались неспособны оценить политическое значе­ние качественно новой проблемы. В умах еще не созрело осо­знание необходимости сотрудничества государств для налажи­вания мировой экономики. Тяжелое осмысление событий не­обычных причинило еще более вреда в последующем десятиле­тии.

Россия же, напротив, довольно легко подключилась вновь к мировой торговле в период между 1921 и 1924 годами, хотя произошло, в сущности, обычное подписание торговых согла­шений, сопровождавшееся включением статьи о режиме наи­большего благоприятствования. Зато проблемы возмещения убытков за национализацию предприятий и уплаты долгов ока­зались отделены от этого процесса и до сих пор не получили удовлетворительного решения.

Так называемая «нефтяная дипломатия» возникла пример­но в это же время и экономическая дипломатия расширила об­ласть своей компетенции на товары, пользовавшиеся особым спросом. Действительно, война принесла осознание жизненной важности запасов сырья, которого Европа была в значительной мере лишена, но с установлением мира все решили, что вопрос

 

ее уязвимости в отношении снабжения сырьем утратил остроту. Напротив того, проблемы цен создали источник новой опас­ности — хаос в экономике и денежном механизме в послевоен­ные годы усугублялся колебаниями спроса и предложения, влекшими за собой резкие изменения уровня цен, предотвра­щением которых были озабочены все без исключения. Либо правительства, либо производители и их клиенты, при этом правительства отодвигались на второй план, принимали меры, имевшие целью отрегулировать рыночный механизм. Меры эти касались различных товаров: каучук (договор Стивенсона, ко­торым предусматривалось сокращение его производства в бри­танских колониях, 1922 год), кофе (односторонние меры Бра­зилии, 1923 год), сахар (меры, принятые Кубой, 1926 год) и медь в том же году (создание частного картеля), зерно (созда­ние буферных запасов в Канаде, 1928 год) и олово (создание буферных запасов, финансируемых правительствами стран-производителей, 1934 год). Что же до нефти, то в 1928 году в Эхнакарри Кастл между компаниями Шелл, Англ о-Иранской и Джерси Стандарт был заключен договор, которым упорядочи­вались конкуренция и механизм цен в этой отрасли. Позднее к договору присоединились четыре другие крупные компании, все американские. Так возникло объединение семерых «сес­тер» — олигополия, всеми признанная и принятая, навязавшая свои условия прочим компаниям и получившая поддержку анг­лийского и американского правительств.

Только нефть — не такой продукт, как другие, она неиз­менно привлекала к себе столь пристальное внимание полити­ков, что стало уместно говорить об особой «нефтяной дипло­матии». Прежде дипломатов более всего заботили рынки сбыта, что же до нефти, то, как и в отношении других сырьевых това­ров нужно было подумать об их доставке, а затем найти способ контролировать цены. Стратегическая ценность нефти стала очевидна во время войны — производство новых материалов, танки, самолеты и корабли потребляли ее во все возрастающем количестве. Стала крылатой фраза Клемансо в письме Вильсо­ну от 1917 года: «Каждая капля нефти стоит капли крови».

Когда вернулся мир, нефть сохранила свое геостратегичес­кое значение, оно даже возросло, и стала предметом усиленно­го внимания со стороны дипломатии, и тому были три главные причины. Во-первых, отсутствие собственных запасов в боль­шинстве развитых стран, за исключением США, которые стали нетто-импортером нефти лишь после 1948 года, и, разумеется, России, в их число входили и страны Северного моря, в ту пору еще не ведавшие о богатствах, таившихся под морским дном. Во-вторых, то обстоятельство, что создание нефтедобы-

ваюших компаний зависело от договоров с правительствами принимающих стран, что, естественно, перемещало всякие переговоры и любой конфликт в область политики. И, нако­нец, крупные нефтяные концерны действовали заодно с прави­тельствами либо потому, что эти последние являлись их акци­онерами, либо попросту потому, что огромная величина необ­ходимых капиталовложений автоматически ставила их во главе наиболее крупных предприятий.

Все это и служит объяснением того обстоятельства, что нефть стала предметом особых забот дипломатии, даже если по окончании войны она занимала в мировой экономике далеко не то место, которое заняла несколько десятков лет спустя. С 1919 года и вплоть до Второй мировой войны общая задача со­стояла в том, чтобы получить доступ к разведанным и техни­чески доступным месторождениям, еще не отданным в концес­сию, то есть главным образом к месторождениям Среднего Востока, даже если они еще не были пригодны к разработке (в Иране нефти добывалось еще мало, в Аравии совсем ничего, в Ираке впервые забил нефтяной фонтан лишь в октябре 1927 го­да из скважины Баба-Гургур, но добыча достигла более или менее значительного уровня лишь в 1934 году, после введения в строй нефтепроводов в сторону Средиземного моря). Англи­чане уже были на месте, безраздельно в Иране и с контроль­ным пакетом в Ираке, где доля Дойче Банка была арестована во время войны. Пока еще ничего не заполучившие французы добивались для себя места, настояв на принятии Великобрита­нией, в соответствии с договором Сайкс-Пико 1916 года, плана раздела зон влияния от Бейрута до Евфрата в ожидании круше­ния Оттоманской империи, где Франции отводился район Мо-сула, известный своими нефтяными месторождениями. Это было бы слишком хорошо для Франции, и под конец войны, две недели спустя по окончании боевых действий Ллойд Джордж без всяких околичностей занял Мосул, а затем на кон­ференции в Сан-Ремо в 1920 году добился передачи Мосула Сирией (французский протекторат) Ираку, в зону британского влияния. Правда, взамен Франция получила германские акции в Туркиш Петролеум (ставшей в 1929 году Ирак Петролеум Компани). Отсюда понятно учреждение в 1924 году для ее со­хранения Французской Нефтяной Компании (ФНК, ныне То-таль), в которой — явление примечательное — правительство играло определяющую роль: оно стояло у истоков ее создания, назначало ее президента и не только владело значительной час­тью ее капитала, но и приобрело широкие права опеки над различными сферами ее деятельности. Как и десять лет назад в Англо-Иранской Компании, невозможно было не заметить

3 — 8577

связь нефти и внешней политики. ФНК настолько ясно созна­вала это, что в течение продолжительного времени действовала больше в сфере дипломатии, чем в области нефтедобычи. Вплоть до 50-х годов она оставалась негласным партнером, ог­раничиваясь инвестициями вслед за своими компаньонами как в самом Ираке, так и вне его границ (на основе договора, по­лучившего название «соглашения о красной черте», акционеры Ирак Петролеум Компани договорились действовать на Сред­нем Востоке только согласованно).

Тут встревожились американцы, поняв, что еще не получи­ли доступа к нефтяным богатствам бывшей Оттоманской импе­рии, заповедной территории британцев, тем более, что возник­ли сомнения в том, что в будущем они смогут самостоятельно обеспечивать свои потребности в нефти. Именно тогда нефтя­ные компании мобилизовали Государственный департамент, выдвинувший по такому случаю пресловутую доктрину откры­тых дверей, доказавшую некогда свою полезность в Китае и Японии. Уступив нажиму, лондонское правительство согласи­лось, надеясь побудить таким образом Госдепартамент отказать в поддержке притязаниям Турции на вилайет Мосул. После серии закрытых обсуждений компании Стандард (Нью-Джер­си) и Сокони Мобил в конечном счете вошли в 1923 году в со­став Ирак Петролеум Компани, присоединившись к британ­ским Англо-Иранской и Шелл, Французской Нефтяной Ком­пании и искусному в переговорах нефтяному магнату Гульбен-кяну.

Те же дипломатические маневры повторились в Кувейте, где поддержанные своим правительством напористые амери­канские нефтепромышленники вынудили Соединенное Коро­левство, протекторатом которого Кувейт был с 1899 года, со­гласиться с тем, чтобы местные нефтяные запасы разрабатыва­лись совместно Англо-Иранской Компанией и компанией Галф Ойл. По тому же сценарию компания Стандард оф Кали­форния внедрилась в Бахрейне. Зато в Саудовской Аравии, где американские компании обосновались, хотя и с некоторым опозданием, ибо лишь в 1934 году предшественник Арамко компания Калифорнией Арабиен Стандард Ойл получила здесь концессию, это произошло без особого нажима со стороны правительства. Лишь в 1939 году, когда началась добыча нефти, здесь получил аккредитацию первый американский дипломат, да и тот был лишь посланником в Египте — факт поразитель­ный, когда подумаешь о прочных политических связях, кото­рые установились впоследствии между обеими странами благо­даря нефтяной экономике. Учитывая имеющуюся ныне инфор­мацию о баснословных богатствах Саудовского Королевства,

кажется странной такая вялость правительств — ведь всюду на Среднем Востоке активно шло перераспределение нефтяных промыслов усилиями дипломатов, в частности британских.

В других частях света нефтяные компании уже закрепились, и правительства с неослабным вниманием следили за ходом их дел и завоеванным ими положением, однако, что весьма при­мечательно, избегали прямого вмешательства. Разумеется, они прибегали и к нажиму, но старались действовать осторожно, не доводя дело до открытого конфликта. Именно поэтому боль­шинство деликатных вопросов удавалось уладить, не прибегая к запугиванию или силе. Когда между 1917 и 1938 годом Мек­сику потряс целый ряд конфликтов, завершившихся экспро­приацией буровых установок Шелл и Джерси, Великобритания, естественно, разорвала дипломатические отношения, но США, заявив, как водится протест, признали право Мексики на на­ционализацию, при условии уплаты соразмерной компенсации, чего они и добились в 1943 году. Ту же позицию занял Госде­партамент в 1937 году, кода Боливия экспроприировала собст­венность компании Джерси. В 1934 году Госдепартамент ре­шился на жесткие меры, когда японское правительство ввело выгодную ему нефтяную монополию в Манчжурии. В отличие от столь миролюбивого поведения, на котором, безусловно, от­разилась личная позиция Франклина Д. Рузвельта, неохотно поддававшегося лоббированию компаний, британцы ничтоже сумняшеся прибегали к силовому давлению. Тем не менее уст­роенная ими демонстрация мощи своих военноморских сил у берегов Ирана при возобновлении в 1932 году переговоров от­носительно концессии Англо-Иранской Компании была скорее исключением. Впрочем, дело вернулось в компетенцию дипло­матов, поступив на рассмотрение Лиги Наций.

Экономическая дипломатия оказалась не в состоянии зало­жить основы подлинного международного сотрудничества, спо­собного покончить с мировым кризисом.

В период между двумя мировыми войнами, внешняя поли­тика и дипломатия впервые столкнулись с действительно труд­ной экономической задачей — восстановлением механизма ми­ровых экономических связей, расстроенного последствиями конфликта, для налаживания которого требовались специаль­ные познания, политическая воля и общее согласие относи­тельно того, каким быть международному порядку.

К концу войны мировая экономика была полностью разру­шена — гиперинфляция в Германии, дефицит платежных ба­лансов во Франции, Великобритании и Японии, и всюду, за исключением США, огромная задолженность. Экономический разлад усугублялся и состоянием валютной системы — большая

* 67

часть валют, в частности, французский франк и фунт стерлин­гов, оказались оторваны от довоенного золотого паритета, так что восстановление международного валютного механизма не только требовало наведения порядка в каждой отдельной стра­не для достижения стабильности, но и предполагало также со­здание центра, который был бы способен обеспечить страны ликвидными ресурсами или предоставлять, в крайнем случае, ссуды центральным банкам, как поступала до тех пор Великоб­ритания. Ослабленная, вынужденная распродать изрядную часть своих активов за границей, она не была более в состо­янии играть эту роль, которая естественным образом пере­шла к США, ставшим главным кредитором остального мира (в то время, как до 1914 года США числились крупными должниками), единственной процветавшей стране, превра­тившейся в экономический центр мира. Таким образом, любые проблемы должны были решаться при их определяю­щем участии.

Главной задачей на ближайшее будущее стало достижение согласия относительно того, какой будет новая валютная сис­тема. Доверие к колеблющимся курсам валют оказалось на­столько подорвано инфляцией и связанной с ней спекуляцией, что все сходились на том, что необходимо вновь привязать де­нежные единицы к золоту и установить между ними твердый паритет. Вот почему на международной финансовой конферен­ции в Брюсселе в 1920 году, конференции в Каннах в 1922 году и конференции в Генуе в том же году это всеобщее мнение было зафиксировано и принято решение рекомендовать — зо­лото-валютный стандарт. При такой системе иностранная ва­люта может вместе с золотом выполнять функцию универсаль­ного платежного средства. В необходимости этого были убеж­дены все страны, ибо добыча золота была явно недостаточна, чтобы удовлетворить потребность в ликвидных средствах стран с бурно развивавшейся экономикой. Со стороны Великобрита­нии этот курс был подтвержден имперской конференцией 1923 года, во время которой доминионы (обладавшие запасами фунтов стерлингов) весьма решительно высказывались за это. Трудности возникли, когда возникла необходимость установить паритеты. Германия сделала это в 1924 году, Великобрита­ния _ _в 1925 году на довоенном уровне, а Франция в 1926 году де факто стабилизировала курс франка за счет девальвации, при которой он потерял четыре пятых своей довоенной стои­мости в золоте, поскольку законная его стабилизация произо­шла лишь в декабре 1928 года. Между тем привязка к золоту для обеспечения довоенной устойчивости валютной системы, стала, видимо, неэффективной и перестройка мировой эконо-

 

мики шла со скрипом. Ускорение вывоза капиталов, в частнос­ти из США в Европу и, в особенности, в Германию, в сочета­нии с неустойчивостью финансовых потоков, накоплением долгов как частных лиц, так и государств, конкуренция со сто­роны молодой экономики других частей света старым европей­ским производствам, установившаяся почти повсеместно жест­кая регламентация, мешавшая пересмотру цен и заработной платы — все это завершилось великим кризисом, грянувшим в 1929 году.

Он оказался более заразительным чем любой предшествую­щий, и быстро распространился по всему миру. Исчерпываю­щим объяснением его стремительного преодоления границ слу­жат все более многочисленные и все более действенные связи между экономиками разных стран, большая свобода движения капиталов, но одновременно и недостаточность национальных валютных резервов. В системе международных экономических отношений он привел к полной дисбалансировке валютной сферы и к поражающему воображение сокращению товарооб­мена (с 1931 по 1933 год физический объем экспорта сокра­щался в среднем на 27%). При таком положении дел можно было прибегнуть к одному из двух средств: либо значительное расширение международного сотрудничества на основе свобо­ды товарообмена, либо возвращение к национальной политике ограждения от внешних воздействий пограничными заслонами, причем и та, и другая тактика одновременно относилась как к валютной сфере, так и к торговле, промышленности и сельско­му хозяйству. Невзирая на усилия экономической дипломатии, предпринимались лишь робкие попытки осуществить первую из упомянутых мер, предписанную Генуэзской конференцией, поскольку ее участники сочли сотрудничество центральных банков необходимым для нормального функционирования зо­лото-валютного стандарта. Так что в 30-е годы возобладала вторая.

Изоляция в своих границах явилась не просто естественной реакцией — то был урок, извлеченный из недавнего опыта, когда провалились три международных форума: всемирная эко­номическая конференция 1927 года, конференция по вопросу о согласованных экономических мерах 1930—1931 годов под эги­дой Лиги Наций, конференция в Лозанне 1932 года. Кроме того, она соответствовала экономическим воззрениям той эпохи, отмеченным печатью яркой личности Кейнса. Он сове­товал воздействовать на спрос с помощью имеющихся в распо­ряжении государства средств регулирования, он анализировал экономику с точки зрения внутреннего дохода, не оставляя по сути места отношениям с внешним миром или, вернее, вос-

принимая их как нечто производное. В своей политике «новых рубежей» Рузвельт держался того же мнения и сосредотачивал внимание на проблемах американской экономики. В совер­шенно иных обстоятельствах нацистская Германия и фашист­ская Италия исповедовали национализм и культ государства, также не склонявшие их к международному сотрудничеству. В 1930 году США вернулись к политике защиты отечественного рынка, резко увеличив таможенные пошлины Тарифным актом Смута—Холи. Франция отказалась от свободной торговли еще в конце минувшего столетия, укрепив в 1931 году защиту своей сельскохозяйственной продукции введением контингентирова­ния. Так же поступила и Великобритания, введя в начале 1932 года генеральную таможенную пошлину, и в том же году на Оттавской конференции стала инициатором введения режи­ма имперских преференций, на основе которого через заключе­ние двусторонних соглашений была образована зона преферен­циальной торговли между странами Британского Содружества. Вслед за тем начали все шире вводиться протекционные меры: увеличивались таможенные пошлины, положения о режиме наибольшего благоприятствования либо нарушались, либо от­менялись, применялось контингентирование и даже в крайних случаях заключались бартерные или клиринговые соглашения, практика особенно широко применявшаяся Германией. Вкрат­це можно сказать, что отдавалось предпочтение мерам, позво­лявшим осуществлять более жесткий контроль экономики: контингентирование получало предпочтение перед таможенны­ми пошлинами, торговая дискриминация оправдывалась ее эф­фективностью с целью активного вмешательства и, наконец, бартер рассматривался как способ немедленного устранения дисбаланса.

Валютный механизм разладился в 1931 году из-за девальва­ции фунта стерлингов, который не только подешевел, но еще и начал колебаться его курс, несмотря на создание стабилизаци­онного фонда, который давал возможность сглаживать колеба­ния и поддерживать его паритет. В том же году девальвацию осуществили три скандинавские государства. В условиях нарас­тавшего кризиса была сделана попытка восстановить междуна­родное сотрудничество в виде плана созыва всемирной эконо­мической конференции, в которой предусматривалось участие США (в силу своего изоляционистского курса они не участво­вали в предшествовавших экономических конференциях). В ее повестку были включены все наиболее важные вопросы: свобо­да торговли и защита рынка таможенными пошлинами, поли­тика в валютной сфере и стабилизация обменных курсов, нель­зя было полностью обойти молчанием и проблему международ-

ной задолженности и военные долги, даже если это не при­шлось бы по вкусу США. Тщательно подготовленная конфе­ренция проходила в Лондоне в июне—июле 1933 года. В ней участвовали делегаты от 65 стран высокого политического уровня, ибо было условлено, что ради общей пользы не следует ограничиваться одними финансистами. Итак, в ней участвова­ли Даладье, Мак Дональд и Корделл Халл. Через три недели как гром среди ясного неба появилось послание президента Рузвельта, объявившего без обиняков, что его непосредствен­ная задача заключается в восстановлении американской эконо­мики и что лишь потом можно будет заняться и международ­ной экономикой. Иными словами, внутренние дела, которым, по понятным причинам, отдавалось предпочтение, полностью отделялись от дел международных и рассматривались как осо­бая статья. Напрашивался вывод, что в лучшем случае между­народное сотрудничество не представлялось нужным и даже разумным для разрешения внутренних трудностей, а в худшем даже могло стать помехой. Этого вывода оказалось достаточно, чтобы провалить конференцию, делегаты которой, так ни до чего и не договорившись, разъехались спустя три недели. Ллойд Джордж с горечью сделал безотрадный вывод: «Ни еди­ная пошлина не была уменьшена хотя бы на пенни, ничуть не понизились и заграждения из колючей проволоки».

Разочарование было слишком велико, а между тем можно было с самого начала предсказать этот провал экономической дипломатии, ибо, как известно, участники конференции совер­шенно по-разному оценивали сложившееся положение и пред­лагали совершенно разные способы его исправления. Франция, например, полагала, что кризис возник из-за неустойчивости денежных единиц, а посему более всего хлопотала о восстанов­лении их стабильности. Она высказывалась за фиксированные обменные курсы, за возвращение к золотому стандарту (кото­рого придерживалась фактически с 1928 года) и за отказ от ва­лютного контроля, введенного как в Германии, так и в странах центральной Европы. Кроме того, стремясь обезопасить себя от финансовых и коммерческих проблем, которые могли по­явиться из-за границы, она не желала отказываться от мер по защите торговли. Вокруг Франции сплотился блок стран золо­того стандарта, куда вошли Италия, Швейцария, Бельгия, Ни­дерланды и Польша. С другой стороны, Великобритания, за­нявшая совершенно иную позицию, считала, что причина кри­зиса коренится в завезенной дефляции, и делала упор на эко­номический подъем и соответственно ратовала за расширение валютных рынков, широкий и недорогой кредит и, наконец, выступала за свободу действий в отношении фунта стерлингов

и таможенных пошлин (ввиду договоров, заключенных в Отта­ве). Лишь в одном она сходилась с Францией — в надежде на то, что конференция станет поводом для окончательного реше­ния проблемы репараций и долгов.

Эти различия в подходе, вероятно, удалось бы преодолеть, если бы США заняли конструктивную позицию, но этого не случилось. Действительно, хотя Корделл Халл и возглавляв­шаяся им делегация оценивали благожелательно международ­ное сотрудничество, им не было дано полномочий двигаться в этом направлении — им даже пришлось предупредить, что они не намерены вступать в какие бы то ни было обсуждения ни военных долгов, ни вопросов торговли. Оставшиеся в Вашинг­тоне советники Рузвельта полагали, что вывести из кризиса может лишь экспансионистская политика экономического подъема и что успех ждет ее в однородном окружении, то есть на национальной почве. Президент согласился с мнением со­ветников. Впрочем, сказать, какую позицию он займет, можно было еще два с половиной месяца назад, когда он оторвал дол­лар от золота и предоставил его курсу полную свободу колеба­ний. Это хладнокровно принятое решение не было продикто­вано крайней необходимостью, дефицитом внешней торговли либо сокращением валютных резервов — в нем отразился со­знательный выбор в пользу политики экономического подъема и роста цен внутри страны. Таким образом, Рузвельт весьма логично намеревался извлечь выгоды из обесценения нацио­нальной валюты, оставляя себе свободу рук в осуществлении своей политики. Справедливости ради следует признать, что и Великобритания вела себя не лучше. Разумеется, она благо­склонно относилась к международному сотрудничеству в ва­лютной сфере, но лишь в расчете на упорядоченную девальва­цию. Во всяком случае, она решительно возражала против международного обсуждения своей экономической и финансо­вой политики. При таком положении дел не могло быть и речи о том, чтобы США взяли на себя роль ведущей экономики, то есть учитывать это при определении международной роли своей валюты и проводить кредитную политику, при которой они становились бы кредитором последней инстанции.

С этого момента надежда на организацию международного сотрудничества угасла, хотя 25 сентября 1933 года и был под­писан весьма невыразительный трехсторонний договор между США, Великобританией и Францией, представлявший собой не более, чем совокупность согласованных национальных дек­лараций, в которых выражалось благое пожелание подписав­ших его сторон бороться с нарушением функционирования мировых рынков и способствовать улучшению условий между-

народной торговли. 31 января 1934 года произошла стабилиза­ция доллара, и его курс был закреплен на уровне 35 долларов за тр