После 1945 года: в поисках равновесия макроэкономических проблем

В 1945 году, в мире, претерпевшем еще более ужасающие разрушения, чем от войны 1914—1918 годов, предстояло воссо­здать всю экономику. Основные направления усилий экономи­ческой дипломатии, разработанные ею правила и новая орга­низационная структура, которую она помогала создавать, стали плодами уроков, извлеченных из ее собственных неудач меж-

военного периода. Эта долгая эпоха, длившаяся до самого конца столетия, еще слишком жива в памяти, чтобы описывать ее во всех подробностях, но она настолько изобилует события­ми в области экономической дипломатии, что невозможно не напомнить здесь главные ее этапы. Среди неизменных ее при­знаков необходимо отметить упорное стремление к либерализа­ции экономического и финансового обмена, подкрепленное с 80-х годов общей политикой отмены ограничений. Меры в этом направлении в каждой стране следовали собственным традициям, но последствия их сказывались на всех остальных, что являлось одним из признаков глобализации мировой эко­номики, о которой ныне столько говорится и которая стала одним из главных направлений усилий экономической дипло­матии. С точки зрения проблем, порожденных определенными обстоятельствами, три заслуживают особого внимания, ввиду их влияния на идеологию и деятельность экономической дип­ломатии: это — международная валютная система, экономичес­кая отсталость и обеспечение нефтью.

Уроки межвоенного периода не были забыты в 1945 году. Более всего запомнилась необходимость международного со­трудничества, усиливавшаяся по мере того, как функциониро­вание экономики разных стран делало все более отчетливой мысль об их растущей взаимозависимости и необходимости проявления солидарности. Размышления об экономическом развитии все более перемещались на глобальный уровень с ис­пользованием таких макроэкономических терминов как конку­рентоспособность, занятость или валовый национальный про­дукт, опираясь на данные национальных счетов, изучая табли­цы межотраслевого обмена и подчеркивая важность структур­ных факторов. Точно так же зрело сознание, что экономичес­кая дипломатия должна действовать в мировом масштабе, что предметом ее является не только обеспечение экономического равновесия во всем мире, не просто обмен торговыми уступка­ми, а организация управляемого экономического роста. Стало понятно, что такая задача не под силу какой-то одной стране. Первым значительным событием с этой точки зрения явилось условие, выдвинутое США, когда они приступили к претворе­нию в жизнь плана Маршалла, чтобы европейские страны ор­ганизовались для его осуществления, координировали нацио­нальные программы, отобрали значимые проекты, распредели­ли средства. Все это явилось основой создания Организации Европейского экономического сотрудничества (ОЕЭС), превра­тившейся в 1961 году в Организацию экономического сотруд­ничества и развития (ОЭСР).

Второй урок неудач 30-х годов: пагубное воздействие про­текционистских барьеров, особенно количественных ограниче­ний, не прошло бесследно. Введенные в ту пору многочислен­ные ограничения на границах привели к сокращению товаро­обмена, росту цен, излишней регламентации экономики, что, впрочем, не ограждало ее от различных негативных внешних шоков. Протекционизм не только углубил депрессию, но и по­родил противоречия и разрушительное соперничество между странами. Во всяком случае, он не стал мотором экономичес­кого роста и, следовательно, не годился для экономической си­туации послевоенного периода. Выбор в пользу свободной тор­говли сопровождался отказом от двусторонних отношений, ко­торые, как оказалось, тоже не способствовали развитию эконо­мического сотрудничества, ибо вели к возведению погранич­ных барьеров. Отказ от дискриминации естественно завершил­ся возвратом к режиму наибольшего благоприятствования, ко­торый лег в основу механизма ГАТТ.

Третий урок был извлечен из опыта функционирования ва­лютной системы. В 1945 году колебание курсов валют было со­чтено неудачным решением, а фиксированные обменные курсы — ненадежным выходом из положения в отсутствие кре­дитора в последней инстанции. Те, кто создавал систему Брет-тон-вудских институтов, не забыли этого урока и потому нача­ли строить ее на паритетах, определявшихся их твердым соот­ношением с золотом и долларом. МВФ должен был обеспечи­вать международную ликвидность, в то время, как господство­вавшая в мире экономика США обеспечивала прочность при­вязки к золоту, гарантируя обратимость своей валюты в золото. Таким образом появилась возможность воспользоваться пре­имуществами устойчивости и дисциплинирующего влияния зо­лотого стандарта, избегнув вместе с тем его слепого примене­ния в любых обстоятельствах, что порождало дефляционные явления, которые, как полагают, лежали в основе несчастий межвоенных лет, начиная с безработицы и кончая неусыпным контролем за внешней торговлей. Такая система закрепила превосходство США, чья мощь возросла за годы войны (около двух третей мировой экономики), но в отличие от того, что происходило двадцать пять лет тому назад, они теперь ясно со­знавали свою ответственность. Начиналось все со скрипом, по­тому что из-за острой нехватки долларов возникли проблемы с ликвидностью, а неконвертируемость многих валют также ме­шала исправной работе механизма созданного в Бреттон-Вудс. После 1958 года эти трудности были преодолены, и мировая экономика вступила в пору спокойствия, длившуюся тринад­цать лет.

Четвертый урок связан с финансовыми потребностями послевоенных лет, а именно с нуждами восстановления и раз­вития. Положение сложилось чрезвычайное, и требовало средств чрезвычайных. Трудностей с взаимной задолженностью стран-союзниц по поводу договоров ленд-лиза не возникло, ибо расходы на пребывание американских войск в Европе по­крыли значительную часть американских кредитов (составив­ших целых 50 млрд долларов!). Соединенные Штаты оказали щедрую финансовую помощь в соответствии с планом Мар­шалла, предусматривавшем в значительной мере, безвозмезд­ные ссуды, передаваемые для нужд восстановления Европы, содействовал этому процессу также и Международный Банк реконструкции и развития (МБРР, чаще, впрочем, именуемый Всемирным Банком), созданный в Бреттон-Вудс. Этот ком­плекс международных экономических институтов, который был дополнен позднее, (ограничимся перечислением наиболее существенных) секретариатом ГАТТ и Конференцией Объеди­ненных Наций по торговле и развитию (ЮНКТАД), разительно не похож на то, что существовало прежде, когда не удалось со­здать постоянных учреждений, образующих ядро всемирной экономической системы, если не считать Банка международ­ных расчетов (БМР), учреждение преимущественно техничес­кое, призванное избавить от политической окраски переводы капиталов по репарациям (но и вместе с тем учреждение пре­восходное, ибо и теперь еще, долгое время спустя после пре­кращения репараций, оно неизменно доказывает свою полез­ность в качестве диспетчерского центра в отношениях между эмиссионными банками).

Пятый урок заключается в том, что побежденных не следует уничтожать экономически. Германия быстро включилась в ев­ропейское содружество, тем более, что холодная война вынуди­ла западный мир к сплочению, и стала одной из стран, более всего выгадавших от плана Маршалла. Поставив свою подпись под соглашением о создании Европейского объединения угля и стали, она, всего через шесть лет после своего поражения, стала одним из основателей объединенной Европы. Восстанов­ление японской экономики происходило медленнее из-за поте­ри ее исконных рынков сбыта в Азии, в частности, в Китае, но победители не обошли помощью и Японию: в начале 1949 года США тратили на эту помощь более миллиона долларов в день.

Кроме этого перечня ошибок, которые не следует повто­рять, новое поколение получило в наследство от 30-х годов и в качестве воспоминаний о кризисе, неверие во вмешательство государства посредством антициклических мер, в его роль при перераспределении доходов, и в надежность регулирования

экономики через спрос, то есть в идеи Кейнса, развитые и вульгаризированные его учениками, на чьих теоретических по­строениях основывалась экономическая политика первых послевоенных десятилетий. Но через тридцать лет восторжест­вовала противоположная доктрина, и отныне экономическая дипломатия бдительно ограничивала вмешательство государст­ва строго необходимыми пределами, дабы обеспечить беспере­бойное функционирование рынков, наипервейшим исходным условием которого является свобода товарообмена и движения капиталов.

Действительно, либерализация движения товаров и капиталов стала наиболее заметной тенденцией международной экономи­ческой политики послевоенных лет, и она настойчиво претво­рялась в жизнь. Вопреки превратностям экономической конъюн­ктуры и политики, она неуклонно набирала силу и, следова­тельно, мобилизовала значительную часть арсенала средств экономической дипломатии.

Первым рычагом либерализации стала Организация Евро­пейского Экономического Сотрудничества, взявшаяся за поэ­тапное устранение количественных ограничений и иных пре­пон для торговли товарами и услугами. Сначала необходимо было покончить с контингентированием, на что потребовалось целых 12 лет, потраченных на разработку кодексов и обяза­тельств по их внедрению, на определение целей и сроков. Когда в 1961 году ОЕЭС превратилась в ОЭСР, лишь 5% това­ров (преимущественно сельскохозяйственных) все еще подле­жали контингентированию.

В сфере валютного обмена в 1950 году была введена систе­ма многосторонних платежей (Европейский платежный союз), а затем и конвертируемость денежных единиц, которая начала применяться с 1950 года при совершении текущих операций и через десяток лет доказала свою эффективность (в 1958 году в отношении франка, в 1964 году при операциях с йеной), но пока еще в большинстве стран в рамках валютного контроля. В 1961 году, опираясь на достигнутые успехи, кодексы либерали­зации финансовых операций и снятие ограничений на невиди­мые операции, закрепили этот процесс и наметили способы устранения еще сохранявшегося контроля над движением ка­питалов и введения конвертируемости на операции резидентов. В 1984 году был введен кодекс и на основные аспекты права на учреждение фирм. В каждой стране были определены свои сроки вступления в силу этих кодексов. В рамках Европейского сообщества были установлены твердые сроки. Полная свобода движения капиталов как внутри Сообщества, так и вне его,

была введена 1 июля 1990 года. Франция отменила у себя ва­лютный контроль в 1987—1988 годах.

Основное из того, что еще оставалось сделать в области торговли, было реализовано под эгидой Генерального соглаше­ния о тарифах и торговле, ибо в 1948 году члены ОЕЭС реши­ли возложить на него ведение переговоров о таможенных пош­линах именно потому, что глобализация экономики делала все более насущной необходимость того, чтобы операторы придер­живались общепринятых правил. В конечном счете, выбор в пользу свободного товарообмена более не оспаривался в прин­ципе международными организациями. Из года в год и от одного раунда переговоров до другого в ГАТТ обозначалась тенденция к большей свободе и прозрачности международного товарообмена. Сохранение там и сям настроений, враждебных свободному товарообмену, например, в США или других стра­нах (во Франции в том числе) не изменило позицию прави­тельств, как не повлияли на нее и труды некоторых исповедо­вавших особое мнение авторов (в частности, Джимми Голдс-мита, Р. Надера, Тима Ланга и Колина Хайнза)¹, которые ра­товали за возвращение к некоторым мерам протекционистской защиты.

В действительности, на известном уровне интернационали­зации экономики таможенные барьеры становятся бесполезны. Защита внутреннего рынка перестает оправдывать себя, когда на него приходится лишь меньшая часть оборота предприятий, а на третьих рынках идет свободная конкуренция (если только не начинается торговая война, но тогда в проигрыше остаются все). То, что предприятия, закрепившиеся на защищенном рынке, выиграют в своей части этого защищенного рынка, их более конкурентоспособные иностранные соперники (которых уже нельзя совсем не пускать туда) наверстывают в виде более солидных прибылей. На протяжении длительного времени в видах деятельности, осуществлявшихся на международном уровне, а число их росло по мере того, как выход на междуна­родный уровень становился одним из условий экономического роста, свобода товарообмена становилась непреодолимой си­лой — оставалось лишь правильно сориентировать ее, а это уже было по части экономической дипломатии.

¹ Goldsmith J. Le piege. Entretiens avec Yves Messarovitch. Paris: Fixot, 1994; Naderet et al. The case against free trade: GATT, NAFTA and the globali­sation of corporate power. San Francisco: Earth Island, 1994; Lang Т., Hines C. The new protectionism; protecting the future against free trade. London: Earthscan, 1993.

С 1947 no 1994 год в рамках ГАТТ было проведено восемь раундов переговоров, каждый из которых дал возможность продвинуться вперед в снятии ограничений на товарообмен. На первых порах договорились, например, о значительном снижении тарифов, затем приступили к повсеместному устра­нению нетарифных барьеров (НТВ), таких, как стандарты или санитарные нормы, к составлению кодексов поведения в сфе­рах, могущих повредить свободе товарообмена либо свободным проявлениям конкурентной борьбы, например, демпингу, за­щитным оговоркам или субсидированию, определили правила осуществления деятельности особого рода, например, государ­ственных закупок или продажи самолетов. Были включены, на­конец, в сферу переговоров виды деятельности, которые до того времени оставались в стороне, например, сельское хозяй­ство, услуги или капиталовложения (ими занялись лишь на последнем раунде переговоров, так называемом Уругвайском). Поскольку среди многих тем, еще не обсуждавшихся, следова­ло бы обратить внимание на такие, как приведение к общему знаменателю политики разных стран в сфере конкуренции, ис­пользования девальвации в целях конкуренции, или социаль­ного демпинга, коль скоро то и дело появлялись все новые виды протекционистской защиты, нетрудно догадаться, что по­вестка дня ВТО (Всемирной Торговой Организации), сменив­шей ГАТТ в 1994 году, далеко не исчерпана.

Всего этого удалось добиться, хотя решения принимались при условии единодушия без каких бы то ни было скидок на относительное значение разных стран в мировом товарообме­не, как это делается в МВФ или во Всемирном Банке, что сви­детельствует как о налаженности этого переговорного процес­са, так и о силе движения в поддержку снятия ограничений с товарообмена и оправдывает в то же время ее главенствующее положение во внешней политике и ее дипломатических прояв­лениях. Более того, принятые правила в целом соблюдались, не считая некоторых возвратов к прошлому и кое-каких отходов от договоренностей. Возвратов к прошлому, то есть восстанов­ления контроля, было всего четыре, во Франции с 1956 по 1959 год, затем в 1968—1969 годах, в Канаде в 1962 году, нако­нец, в Великобритании с 1964 по 1966 год. Введение контроля вызвало дискуссии, которые сопровождались трениями по по­воду гарантий их кратковременности и с целью избежать ответ­ных мер. Введение в 1971 году Соединенными Штатами, за ко­торыми последовали Великобритания и Канада, дополнитель­ного 10%-ного налога на все импортные готовые изделия, а также некоторые меры избирательного ограничения импорта в Великобритании (ткани и одежда из Испании и Португалии,

обувь из восточной Европы), принятые в 1975 году правитель­ством Вильсона, могут дополнить и завершить этот перечень. Действительно, после 1976 года к вопросу о свободе товарооб­мена более не возвращались. Нарушения введенного режима приходятся в основном на период 70—80-х годов и касаются тех немногих отраслей, которые испытывали трудности, глав­ным образом, речь идет о производстве стали и судостроении. США, например, выдвинули перед своими поставщиками стали целый ряд требований: то контингентирование, то по­вышение таможенных пошлин, то минимальные цены, то дого­воры о добровольном ограничении экспорта, а иной раз дела о субсидиях и недобросовестной конкуренции или угроза одно­сторонних санкций на основании статьи 301 либо дополни­тельной 301 Закона о Торговле. Европейское сообщество стара­лось добиться того же. Япония использовала возможности на­логового режима, причем все это зачастую граничило с нару­шением правил ГАТТ. Эти возвраты вспять и нарушения были вызваны критическими обстоятельствами, причем первые были ограничены во времени, а вторые — определенными секторами экономики. Во всем же остальном, то есть по огромному боль­шинству товаров возврат к протекционизму стал невозможен.

Начиная с 80-х годов дерегулирование поддерживало свободу товарообмена и способствовало ее расширению. Обе эти тен­денции имели общую направленность, поскольку вели к боль­шей свободе в совершении экономических операций, избавляя их от лишних пут, сводя ограничения к строго необходимому минимуму для бесперебойного функционированию рынка (правила рекламы, гласности и честности сделок, контроль над монополиями), к уважению общественных интересов (напри­мер, в отношении безопасности, здравоохранения или защиты природной среды), что побуждало к критическому пересмотру всех ограничений в направлении смягчения их требований. И в том, и в другом случае целью было устранение препятствий для полного проявления законов конкуренции. Здесь заметно влияние политических деятелей, в первом ряду которых стоят Маргарет Тетчер, пришедшая к власти в 1979 году, и Рональд Рейган, избранный на следующий год, но также и экономисты, вышедшие на авансцену после Кейнса и начавшие ратовать за политику регулирования предложения вместо политики регули­рования спроса и за поддержку экономического подъема с по­мощью конкуренции, а не через использование налоговой сис­темы, крупномасштабных общественных работ или перераспре­деление доходов. Движимая теми же устремлениями, политика дерегулирования по сути тесно связана с устранением тамо­женных заслонов и всякого рода проверок на границах. И в

самом деле, конкуренция и свобода денежного обращения де­лали бесполезной регламентацию, создававшую ограничения лишь в некоторых странах. Те, кто не приняли бы их, обрекли свою страну на изоляцию, так и не добившись желаемого, ибо их обошли бы операторы, которые устроились бы в других мес­тах, чтобы работать, вкладывать капиталы и искать союзников. Итак, стоит какой-либо стране отменить ограничения, она ока­зывается во власти движущих сил, которым лучше не проти­виться, если не хочешь остаться на обочине. Кроме того, дере­гулирование распространяется быстро, и на каждую страну оказывается мощное давление, заставляющее ее примкнуть к общепринятым нормам, ибо конкуренция между государствами происходит также и на институциональной основе. Можно предположить, что этого выстраивания в шеренгу избегнут лишь сферы, которым суждено еще долгое время оставаться су­губо национальными, такие, как трудовое законодательство или необходимость обеспечивать общественный интерес при предоставлении концессии на государственные услуги — в этих сферах своеобразные особенности могут сохраняться еще какое-то время и в известных пределах.

Если регламентация была упразднена прежде всего во внешних связях (например, отмена валютного контроля, рас­пространившаяся и на иностранные капиталовложения), до­вольно скоро это коснулось и положений, некогда относив­шихся к внутренней сфере, а теперь имевших и международ­ные последствия либо потому, что отражались на конкуренто­способности (это относилось к налогообложению, финансиро­ванию социальной защиты и регламентации цен), либо в силу их несовместимости с утвердившимися во всем мире принци­пами повсеместного открытия рынков и свободной конкурен­ции (например, государственные монополии и государствен­ные предприятия в конкурентном секторе), либо в связи с тем, что в последнее время им было найдено применение в между­народном масштабе, что относится, в частности, к воздушным (но также и наземным) перевозкам, передаче электрической энергии, телекоммуникациям и, разумеется, к большому числу финансовых операций, что ставит под вопрос статус занятых в этих сферах посредников. Этот, далеко не полный, перечень показывает, что лишь весьма немногочисленные сферы дея­тельности можно регламентировать, не затронув международ­ных аспектов этой деятельности. Уже сегодня при разработке политики налогообложения компаний следует сообразовывать­ся не столько с платежеспособностью предприятий, с которых взимаются ныне налоги, сколько с их сильными или слабыми сторонами по сравнению с иностранными структурами, а от

этого может меняться размещение их отделений. Даже при об­ложении недвижимости (не поддающейся дроблению) и лиц (столь же мало ему поддающихся) нельзя пренебрегать вывода­ми, которые извлекут из него иностранные вкладчики капитала в своих расчетах, выбирая место для размещения своих буду­щих проектов.

Такая национальная политика отмены регламентации, соче­тающаяся не только со всеобщей либерализацией, но также и с принципами, ныне повсеместно принятыми среди великого множества основополагающих правил, насаждаемых ГАТТ и ВТО, которыми предусматривается отказ от дискриминации и применение национального принципа, ведет к небывалой от­крытости рынков для международной конкуренции. Движение в этом направлении иногда поощряется либо организуется и на межгосударственном уровне, что происходит, в частности, в Европейском союзе во имя объединения внутреннего рынка и соблюдения правил конкуренции. В других случаях на него оказывают дипломатическое давление, например, США в об­ласти воздушных перевозок, добиваясь заключения так называ­емых договоров «открытого неба», предлагая в обмен на предо­ставление права полетов над территорией стран Союза, являю­щееся прерогативой верховной власти, разрешения, в которых нуждаются европейские воздушные компании для улучшения сотрудничества с заокеанскими партнерами (Люфтганза с Юнайтед, КЛМ с Нортвест, Бритиш Эруейз с Континентал Эр-лайнз, Эр Франс с Дельта и Континентал), или в области теле­коммуникаций, ставя одобрение ими партнерских альянсов, дающее иностранным операторам право появления на террито­рии США, в зависимость от столь же благожелательного отно­шения в этих странах к американским фирмам. Наконец, в не­которых случаях эта тенденция естественным образом испыты­вает влияние технического прогресса: из-за внедрения элек­тронных бирж исчезают национальные биржи, использование спутников делает все более бесполезным национальные регла­ментации в области телекоммуникаций, операторов телевиде­ния и рекламы в СМИ. Так, иностранные банки вторглись в храм британских финансов, Сити, однако, несмотря на то, что многие маклеры и так называемые двойные игроки либо исчез­ли, либо попали под иностранный контроль, как, впрочем, и некоторые прославленные деловые банки (Бэрингс, Морган Гренфелл), Лондон как центр мировых финансов лишь упро­чил свое положение.

Дерегулирование, представляющее собой отказ от любых правил ради высвобождения экономических сил, не следует пу­тать с дерегламентацией, о которой только что шла речь и ко-

торая означает ослабление законов и регламентов государств. В сущности, ревнители полного и безоговорочного дерегулирова­ния крайне редки: в мире, где пространство сжалось¹, общест­венная жизнь не может обходиться без правил, хотя бы ради сохранения свободы. Необходимо, например, гарантировать подлинную открытость рынков, честность сделок, добросовест­ность рекламных объявлений. Дерегулирование может, таким образом, применяться со всей строгостью лишь к излишним правилам, тем, которые создают ненужные трудности либо способствуют сохранению островков таможенных препон им­порту. Из других, полезных правил, не все устанавливаются го­сударствами, поскольку служат дерегламентации, а посему передаются либо наверх, то есть международным организациям (ВТО, например) или политической власти континентального уровня (образцом может служить Европейский союз), либо вниз, на уровень независимых агентств (в число которых вхо­дит большинство биржевых учреждений) или децентрализован­ных общественных образований в масштабе государств или ре­гионов. Во всех этих случаях экономической дипломатии есть, чем заняться: именно она содействует в направлении вверх разработке международных правил, а внизу ее задача заключа­ется в том, чтобы совместить международные обязательства, ответственность за которые лежит на ней, с положениями, провозглашенными организациями по регулированию или уп­равлению, которым в каждой стране были переданы известные полномочия. Чего бы стоили, например, международные обя­зательства по беспрепятственному доступу всех желающих к средствам воздушного транспорта, если бы лица, ведающие площадью аэропортов, не распределяли беспристрастно время пользования ею?

Международная валютная система, учрежденная в Бреттон Вудс, начала обнаруживать спустя двадцать лет после ее введе­ния в действие признаки слабости по мере того, как превос­ходство США становилось все менее явным, и, как следствие этого, им становилось все труднее, да и желания оставалось все меньше, служить ядром системы. К середине 60-х годов обна­ружилось уменьшение их конкурентоспособности, увеличение дефицита платежного баланса (первые признаки чего появи­лись еще в 1951 году), разбухание зарубежных долларовых авуаров и, как следствие, растущее недоверие к американской валюте, сопровождавшееся резким сокращением золотого запа-

¹ Как великолепно выразился Заки Лаиди в статье «Глобализация или радикализация неуверенности», помещенной в мартовском номере журна­ла «Этюд» за март 1997 год.

са США. В то же время некоторые уже стали оспаривать роль доллара. Такие люди, как Жак Рюефф, например, обратили внимание на то, что Соединенные Штаты пользуются значи­тельным преимуществом, потому что, благодаря статусу долла­ра как резервной валюты, их долги перед другими странами мира рассматриваются центральными банками этих стран на правах наличности и могут, таким образом, расти до бесконеч­ности, не требуя возвращения. Но коль скоро эта наличность представляет собой оплачиваемые депозиты, она приводит в действие механизм инфляции, поскольку не предусматривает санкций на США при возникновении дефицита их внешних расчетов. Этот механизм неизбежно приводит к потере доверия к ценности американской валюты, несмотря на искусственную поддержку ее западными странами, основавшими в 1961 году золотой пул. В конечном счете система саморазрушилась. В итоге степень свободы движения капиталов, становится несо­вместимой с системой фиксированных обменных курсов, не подкрепленной подлинной координацией экономической по­литики ведущих государств.

Итак, чудесная послевоенная структура развалилась на ру­беже 60-х и 70-х годов. В 1968 году на Вашингтонской конфе­ренции был введен двойной курс доллара и ограничена конвер­тируемость доллара в золото для центральных банков. 15 авгус­та 1971 года президент Никсон отменил конвертируемость дол­ларов в золото. В 1976 году участники конференции на Ямайке подвели итоги, отметив отступление от фиксированных парите­тов и введение гибких курсов всех денежных единиц. Однако ничего не было предложено взамен, так что в продолжение тринадцати лет, вплоть до подписания договоров в Плаза, со­хранялся бесконтрольный колеблющийся курс валют. При этом США не обнаруживали интереса к курсу собственной валюты, предоставив рынку устанавливать паритеты. Вопреки выражав­шимся в то время опасениям, отсутствие какого-либо порядка, в рамках которого существовали валюты, не поставило под со­мнение тенденцию к либерализации финансовых потоков. Подтверждением ее надежности явилось образование в 1974 году рынка евровалют, давшего ей новое дыхание. Судя по всему, она не повредила ни торговым, ни финансовым сделкам, поскольку в этой области произошло позднее небыва­лое оживление. Ввиду своих достоинств в сфере валютного об­мена, плавающие курсы денежных единиц приняли если и не одобрительно, то, по крайней мере, терпимо, тем более, что это явление отвечало новому духу времени: предоставление рынкам, а не какому-либо органу заботы об установлении па­ритетов было вполне созвучно идее о свободной игре экономи-

ческих факторов, повсеместно распространившейся в конце нашего столетия. Не могло быть, таким образом, и речи о воз­вращении к фиксированным обменным курсам, но было необ­ходимо подумать о том, как избавиться от недостатков колеб­лющихся. Главный из них обнаружился в скором времени: недо- или переоценка некоторых денежных единиц относи­тельно их равновесного курса, которым ничто не было в состо­янии воспрепятствовать в отсутствии какой бы то ни было власти соответствующего уровня. Это случилось, например, с долларом, подвергшимся заниженной оценке в начале 80-х годов (в конце 1982 года он стоил менее 5 французских фран­ков), а затем завышенной (более 10 французских франков в феврале 1985 года), после чего он вернулся к заниженному курсу. В Европе эта разлаженность была отчасти устранена благодаря созданию в 1979 году Европейской валютной систе­мы (ЕВС) (механизм фиксированных паритетов, но примени­тельно к странам, чья экономика развивалась по некоему еди­ному образцу), а в мировом масштабе с помощью прагматичес­кого сотрудничества. В море колеблющихся курсов эта система держалась, так сказать, на плаву благодаря эмпирическому со­трудничеству великих держав на самом высоком уровне стран Большой Семерки¹ либо между главами государств и прави­тельств, либо между министрами финансов. На более низком, но неизменно оперативном уровне, сотрудничали в традицион­ном стиле эмиссионные учреждения. Начиная с 1975 года их сотрудничество приобрело и технический аспект, поскольку в него включился Базельский комитет (получивший свое назва­ние потому, что заседает в здании Банка международных рас­четов, находящемся в этом городе), занимающийся разработ­кой кодексов профессионального этикета, норм примиритель­ных соглашений, юридических аспектов, правил контроля, ин­формационных систем, а также организацией общего надзора над банковской деятельностью. Эта инстанция согласования, в работе которой участвовали управляющие центральных банков (первоначально стран Большой десятки) и руководители наци­ональных контролирующих организаций, образовала в 1975 го­ду Базельский Конкордат, организующий международное со­трудничество в части контроля иностранных филиалов между­народных банков, находящихся под ответственностью для каж­дого из объединений органов власти в их совокупности правле­ния материнской фирмы (в ведение которого входят, таким об­разом, органы власти всех местных отделений). В 1988 году

¹ США, Германия, Япония, Великобритания, Франция, Италия и Ка­нада.

были установлены правила минимального капитала, получив­шие название пропорции Кука, которыми определялось необ­ходимое соотношение между собственным и рисковым капита­лами. Таким образом экономическая дипломатия своей прак­тической деятельностью создала новые организации междуна­родного сотрудничества.

После войны проблемы развития оставались одной из по­стоянных тем внешней экономической политики. Разрыв между экономикой одних стран и экономикой других, сначала называвшихся неразвитыми, затем ступившими на путь разви­тия, и, наконец, развивающимися, (причем эти лестные пере­мены в употреблении различных терминов не отражали замет­ных перемен в их положении), был действительно велик и по­стоянно увеличивался. Никто не знал толком, как сократить его, причем развитые, наиболее богатые и обладавшие наибо­лее развитой промышленностью страны, словом, страны запад­ного мира не могли избавиться от ощущения, что они должны что-то предпринять, независимо от того, повинна или нет в той или иной мере экономика стран Запада, большая часть ко­торых была некогда колониальными державами, в таком поло­жении. Из человеколюбия (найти средство от крайней нужды и голода), из политических соображений (не сыграть на руку экстремистам), или из экономического расчета (взять на замет­ку будущие рынки) безотлагательность мер ощущалась тем ост­рее, что в то же самое время на вершине мировой экономики складывалась триада промышленно развитых стран, сосредото­чившая значительную часть торговли, международных капита­ловложений, технических знаний, богатства и могущества — Соединенные Штаты, Япония и Европа. Столь контрастная география, похоже, грозила взрывом.

Деятельность на благо развития третьего мира облеклась в четыре сменявшие друг друга формы, становившиеся каждая в свою очередь предметом экономической дипломатии.

В первую очередь, речь шла о помощи, будь то в виде фи­нансового содействия или технического сотрудничества, в виде даров, займов или капиталовложений по государственной линии или частным каналам, независимо от того, связана ли она с совместно выбранными операциями и в определенных обстоятельствах совершаемыми деловыми учреждениями стра­ны-донора либо выполняемыми по свободному выбору, вле­чет ли она за собой или нет использование средств другой стороной. Достоинства того или иного решения породили бурные споры, и все они были опробованы Комитетом содей­ствия развитию ОЭСР, который стал мозговым центром стран, тратящих деньги на помощь. Его усилиями проводились иссле-

дования, перепись населения, оценка стоимости программ, оп­ределялись, наконец, цели. Конференция Объединенных Наций по вопросам торговли и развития (ЮНКТАД) также внесла свой вклад в эту работу, отдав предпочтение точке зре­ния третьего мира. Помощь была в значительной мере двусто­ронней, но также и многосторонней, главным образом благода­ря участию группы Всемирного Банка (включающей, кроме Международного Банка реконструкции и развития, Ассоциа­цию содействия развитию и Международную финансовую ком­панию), региональных банков развития, созданных по тому же образцу (как, например, Межамериканский Банк развития) и учреждений Европейского союза, имеющих в своем распоряже­нии разнообразные средства помощи и весь арсенал Конвен­ции Ломе.

Во-вторых, торговля. В 60-х годах зародилась идея, что менее развитые страны улучшили бы свое положение, если бы зарабатывали больше, научившись лучше экспортировать свои товары, то есть главным образом изделия легкой промышлен­ности (ткани, обувь), которые развитые рынки принимают весьма скупо из опасения конкуренции, последствия которой могли бы стать катастрофическими для соответствующих наци­ональных отраслей; или сырьевых товаров, страдающих от по­стоянного снижения цен (в реальном выражении), но более всего от их нестабильности. Мнение, что этим странам лучше было бы использовать в полной мере своей экспортный потен­циал, чем пассивно получать помощь,