Дипломатия, обслуживающая экономику

На протяжении столетий дипломатия служила экономике самыми разными способами, первоначально обеспечивая га­рантии свободы торговых путей, затем на открытие рынков сбыта, колоний и зон влияния, готовя торговые соглашения, активно поддерживая деятельность торговых фирм.

Беспрепятственное пользование торговыми путями и кана­лами товарообмена является краеугольным камнем внешней политики многих государств. Значение пути в Индию для Анг­лии или упорное стремление России получить выход к внеш­ним морям определялись не только стратегическими расчетами либо имперскими устремлениями в политике. Известна роль, которую в прошлом сыграли пути, не порождавшие столько раздоров, но столь же насущные для торговли, как путь в Бирму или Великий шелковый путь. В 1841 году Палмерстон, бывший в то время министром иностранных дел английского правительства, сформулировал это следующим образом: «Внешняя политика Англии должна открыть и сделать безопас­ным путь для торговцев»¹. Защита факторий, основанных на морских побережьях, становилась, как правило, исходной точ­кой политики, получившей наиболее яркое свое выражение в колониальных захватах, предпринимавшихся на протяжении долгого времени под нажимом торговых компаний, которые создавались в течение всего XVII столетия и которым монар­шим указом даровалось право распоряжаться войсками и ста­вить их в случае необходимости под ружье, а также предостав-

¹ Цит. по: Renauvin P. Histoire des relations internationales. T. V. Le XIX^е siecle.

 

лялась монополия на торговлю. От предоставления льгот раз­
личным компаниям в западной и восточной Индии, Моско­
вии, западной, восточной и северной Африке, на Б. Востоке,
Нигере, Китае и иных краях естественно перешли к созданию
зон экономического влияния с предоставлением исключитель­
ных прав и преференций, а затем и к вмешательству прави­
тельств, которые мало-помалу забрали все в свои руки. Эти за­
поведные зоны, будь то колонии, концессии или недра, отдан­
ные в исключительное пользование, процветали на протяже­
нии всей второй половины XIX века. Первая мировая война
положила конец их благоденствию, а вторая привела к полному
крушению. •

Таким образом, колонии стали первым шагом в поисках ох­раняемых торговых путей и надежных рынков сбыта.

Среди побудительных мотивов колонизации, где перепле­лись жажда приключений, любознательность ученых, стремле­ние насаждать культуру, гуманистические ценности и миссио­нерское рвение, стратегические цели соседствуют с торговыми интересами. Эти последние не всегда преобладали, но они су­ществовали изначально, поскольку поиски новых путей приво­за пряностей и погоня за золотом — суть два предмета устрем­лений, благодаря которым были финансированы первые плава­ния великих мореходов в дальние страны. Не что иное, как по­требность контролировать средства сообщения, дающие доступ к заморским богатствам, положила начало многочисленным военным походам позднейшего времени. Как заметил в 1848 году президент Соединенных Штатов Америки Уильям Хоуард Полк, «политика, неизменно проводившаяся Великоб­ританией на всем протяжении ее истории, заключалась в том, чтобы захватить любой клочок земли, важный для торговли»¹. Кроме того, одним из столпов колонизации, одним из меха­низмов, благодаря действию которого она существовала и про­цветала и ради которого ей даже находили оправдание, являлся колониальный договор. Детище меркантилизма XVI столетия, ратовавшего за союз государства и компаний, дабы иметь воз­можность вывозить товары под прикрытием монополий и складывать в сундуки как можно больше золота и иных драго­ценных металлов, колониальная система начиналась со введе­ния монополии на торговлю и в XVII, а особенно в XIX столе­тии, превратилась в замкнутый экономический кругооборот, когда колонии могли продавать и покупать лишь в метропо­лии, когда единственная их роль заключалась в поставках

¹ Renauvin P. Op. cit.

сырья, когда метрополии принадлежало исключительное право на промышленную переработку, на то, чтобы служить рынком сбыта для колоний и поддерживать с ними морское сообще­ние. Эта экономическая система, справедливо названная «ис­ключительным правом», наглядно показала свою сущность приснопамятными препонами, которые обличал Карл Маркс и на которые яростно ополчался Ганди, чинимыми развитию хлопчатобумажного ткачества в Индии. Система была настоль­ко крепко сколочена, что остатки ее сохранялись и после ее отмены (в 1822—1825 годах в Великобритании и в 1861 году во Франции), после отмены монополии на морское сообщение с колониями (в 1849 году Соединенным Королевством, а в 1864 году Францией), после предоставления британским коло­ниям таможенной самостоятельности (1846 год) и даже после зарождения в заморских владениях собственной промышлен­ности, и даже после обретения ими независимости. Имперские преференции и стерлинговая зона для Великобритании, меха­низм зоны франка для Франции явились, в совершенно раз­ных, разумеется, условиях, на уже более равноправной, но по-прежнему асимметричной основе, последними свидетелями этих преференциальных отношений. Таким образом, нет ниче­го удивительного в том, что в колониальную эпоху дипломаты, имевшие, естественно, и другие задачи, сами как бы по себе раздвинули границы возложенной на них обязанности защи­щать предприятия и торговцев, отважившихся перенести свою деятельность за границу.

Должно, впрочем, признать, что колониальные походы предпринимались по воле случая и всякий раз на особый лад благодаря искателям приключений, мореплавателям, землепро­ходцам, миссионерам, торговцам и всякого рода любителям повоевать, но отнюдь не дипломатам и уж во всяком случае не вследствие некоей общей политики в отношении заморских стран. Поначалу посольским службам вменялось всего лишь переложить на язык договоров итоги завоеваний и по сути лишь в тех случаях, когда надлежало все совершить по форме, но содержание сих договоров, плодов стихийных предприятий, добывалось силою оружия и упорством поселенцев. Правду сказать, когда договоры подписывались с туземными вождями, текст их был весьма мало дипломатичен, хотя с течением вре­мени их старались составлять во все более приличных выраже­ниях, например, договор между Саворньяном из Бразза и принцем Макоко, утвержденный в обстановке чрезвычайной пышности палатой депутатов. Но на дворе стоял уже 1882 год.

Настоящие переговоры начались лишь когда великим дер­жавам пришлось договариваться, чтобы поделить между собою

зоны влияния, стабилизировать ситуацию, узаконить свои за­воевания либо обсудить грядущие завоевательные походы. Наиболее известным, если не самым старым из договоров та­кого рода, является договор, подписанный под покровительст­вом папы римского 7 июня 1494 года в Тордесильяс между Ис­панией и Португалией. В нем определялась судьба земель, ко­торые еще предстояло открыть. Высокое духовное покрови­тельство Александра VI Борджии, подтвержденное папой Юлием II в 1506 году, явилось, по существу, еще одним в ряду соглашений, заключавшихся обеими странами по мере того, как завоевывались все новые заморские земли. Наиболее важ­ное среди них, соглашение в Алькасовас об островах в Атлан­тическом океане, подписывалось в 1479 году, то есть еще до плавания Христофора Колумба. За сим последовало великое множество договоров, которыми худо-бедно оформлялись при­обретения завоевателей в чужих краях. К числу их принадле­жит Сарагосское соглашение между все теми же Испанией и Португалией относительно раздела Дальнего Востока (1529 год) или, например, заключенные голландцами и англичанами в Инсулинде в 1891 году соглашения о разделе Борнео, а позд­нее, в 1904 году — голландцами с португальцами по поводу острова Тимор. Лишь в XVIII веке появилось нечто похожее на настоящие переговоры. Колонии стали предметом широкомас­штабного дипломатического торга, но делалось это, говоря от­кровенно, лишь в виде дополнения при разрешении распрей, где на карту, как считали в Европе, было поставлено чрезвы­чайно много. И в самом деле, Утрехтским договором, подпи­санным в 1713 году, впервые обозначилось вовлечение коло­ний в соотношение сил между Великими державами, коль ско­ро ради того, чтобы усидеть на испанском троне, Филиппу II пришлось, помимо многих территориальных уступок на евро­пейском континенте смириться с кое-какими коммерческими притязаниями англичан в испанской Америке: «дозволенное судно» и «асьенто», то есть монополия на торговлю черными невольниками. Гораздо более замечательным в перераспределе­нии торговых интересов оказался Парижский договор 1763 года, положивший конец Семилетней войне, что стоило Франции потери Вест-Индии и Канады, захваченных ее врагом Англией. Правда, Франция сохранила за собой западную часть Луизианы, да и то ненадолго, потому что в конечном счете продала ее в 1803 году Соединенным Штатам, а до той поры уступила там лишь земли к востоку от Миссисипи, передав их своей союзнице Испании в качестве компенсации за Флориду, которую последней пришлось отдать Англии. Рассуждения Вольтера о нескольких саженях сугробов, отказ от которых он

почитал пустячной потерей, а также язвительное замечание министра Шуаселя, объявившего в 1753 году, что квадратная верста в Нидерландах дороже всей Канады, показывают, какое дипломатическое значение придавалось в те времена колони­ям, во Франции, во всяком случае.

Отныне все наделавшие шума дипломатические распри ка­сались и заморских владений. Так случилось, например, в 1815 году на Венском конгрессе, где между тем большую часть держав волновал лишь передел в самой Европе. Нидерланды, например, весьма хладнокровно приняли необходимость пере­уступить свои колонии. Лишь Великобритания, лучше других понимавшая истинное положение, воспользовалась этим без­различием, дабы округлить свои разбросанные по всему свету владения, прибрав к рукам недостающие для полноты земли — Тобаго и Сент Люсию на Антилах, Иль-де-Франс, Родригес и Сейшелы в Индийском океане, Капскую провинция и северо­западную Гвиану. Помимо прочего, конгресс осудил работор­говлю, что по существу означало конец экономической коло­ниальной системы. Вообще же, колонии по-прежнему остава­лись второстепенным дополнением к заботам великих держав, которых более всего занимала Европа и равновесие сил в ней.

Лишь во второй половине XIX века колониальные завоева­ния становятся, наконец, главной темой дипломатии. Француз­ский протекторат в Тунисе, о котором начали подумывать около 1878 года и который был введен в 1881—1882 годах до­говором Бардо и конвенцией де ла Марса, стал предметом по­любовных сделок Франции, Великобритании, Германии и Ита­лии. К тому времени Франция, скрепя сердце, ушла из Египта, Англия же, намеревавшаяся прибрать к рукам Кипр, не жела­ла, чтобы какая-нибудь одна держава владела обоими берегами Сицилийского пролива. Что же до Бисмарка, незадолго до того присоединившего к Германии Эльзас-Лотарингию, то он искал какого-нибудь колониального утешения для изведавшей горечь утрат Франции. Это молчаливое согласие оставить Франции свободу действий лишило поддержки недовольную Италию, которая со своими десятью тысячами поселенцев в колониях и бесспорным стратегическим интересом оказалась единственной державой, действительно обеспокоенной устремлениями Фран­ции. Тунисское дело, от начала до конца решавшееся диплома­тическими средствами (даже если грабительские набеги племе­ни крумиров через алжирскую границу дали возможность уско­рить завершение дела демонстрацией военной мощи), получи­ло дипломатическое же завершение, толкнув Италию, остав­шуюся на переговорах в полном одиночестве, в объятия Герма­нии. Так возник Тройственный Союз. Во Франции дело также

 

вершилось усилиями дипломатов, поскольку, ввиду того, что Тунис с точки зрения юридической оставался независимым го­сударством, впервые ответственность за образование одного из заморских владений Франции была возложена на чиновников Кэ д'Орсэ.

Раздел бассейна реки Конго и центральной Африки также совершился в итоге дипломатических переговоров и — обстоя­тельство совершенно новое — производился прямо на месте гражданскими лидерами, в то время, как колонизация других территорий производилась либо военными, либо деловыми людьми при поддержке, в случае надобности, воинских частей. Действительно в 1876 году король Бельгии Леопольд II созвал в Брюсселе совещание географов и ученых, дабы согласованно вести в этой части Африки самые различные изыскания, опре­делить их цели и учредить Международную Африканскую Ас­социацию, возложив на нее осуществление этой программы. Но деятельность Ассоциации недолго пребывала в границах чистой науки, ибо все громче звучали уже существовавшие тер­риториальные притязания по мере того, как открывались бо­гатства глубинных районов материка. И англичане, и немцы, и французы, даже король Леопольд II как частное лицо заявили о своих правах. Проходившая в 1884—1885 годах Берлинская конференция, на которой собралось четырнадцать участников, то есть была представлена дипломатия всех могущественных в те времена стран, дала Бисмарку возможность, подвизаясь в роли судьи, пекущегося о соблюдении равновесия сил европей­ских государств, присматривать за тем, чтобы Германия, не имевшая особых прав, получила свою часть при разделе Афри­ки. Хотя в сущности на конференции и не определялась доля каждого из участников, на ней были установлены правила вступления во владение. В соответствии с принятым в заклю­чение джентльменским соглашением участвовавшие в конфе­ренции страны обязывались воздерживаться от новых приобре­тений без уведомления, то есть не дав остальным возможности заявить свои притязания, и не оккупируя фактически террито­рию. Кроме того, они условились о режиме открытых дверей и совместном пользовании традиционным бассейном реки Конго, — включая свободную торговлю, беспошлинный ввоз товаров и равноправие пользователей. Каждая страна, то ли помимо конференции, то ли задним числом, поспешила водру­зить свой флаг всюду, где это еще представлялось возможным. Леопольд II были признан хозяином Конго, и он счел себя вправе присоединить к нему и Катангу. Германия обосновалась в Камеруне, Того, юго-западной Африке и в Танганьике, Вели­кобритания — в нижнем течении Нигера, в Уганде и на Занзи-

 

баре, Италия — в бухте Ассаб. Что до Франции, она подтвер­дила свои притязания на конголезские территории, исследо­ванные экспедицией Бразза, и закрепилась в Чаде, в дельте Нигера, в Убанги-Шари, в Обоке и Джибути, но лишилась Бара эль Газаля вследствие инцидента в Фашоде. Дележ проис­ходил на фоне европейской политики: Бисмарк старался скло­нить на свою сторону Англию, а Франция старалась ладить с ней оттого, что нуждалась в союзниках, чтобы отыграться за поражение в борьбе с Германией. Однако англичане не изъяв­ляли желания согласиться со всеми притязаниями французов и, дабы они поумерили свой пыл, поощряли Португалию, за которой признали права на Анголу и Мозамбик, совершенно несоразмерные если и не с прежними ее успехами, которые она могла бы поставить себе в заслугу, то, во всяком случае, с ее политическим значением. Так Африка была поделена на ос­нове экономических интересов и дипломатических маневров.

Марокко стало третьим ярким примером маневров в ведом­ствах иностранных дел. В 1880 году Мадридская конференция открыла всем ее участникам доступ к богатствам шерфского королевства, обуздав тем самым аппетиты Франции. Тем не менее этой последней удалось заключением в 1904 году двух договоров договориться с Англией, оставив ей свободу дейст­вий в Египте, что дало возможность благополучно разрешить все колониальные тяжбы между двумя странами, заложить ос­новы Сердечного Согласия и нейтрализовать Испанию, при­знав за ней две зоны влияния — Рио дель Оро и часть Рифа. Стараясь снискать дружеское расположение Италии, Франция обещала ей в 1900 году не распространять свое влияние в сто­рону Триполитании. Ради того, чтобы сохранить ее в числе дружественных ей стран, Франция приняла участие в 1906 году в разделе зон влияния в Эфиопии, обеспечив Италии террито­рию рядом с Францией и Великобританией. Оставалась Герма­ния, противоборство с которой неожиданно обострилось и до­стигло своей наивысшей точки в следующем году, во время по­лучившей шумную огласку поездки Вильгельма II в Танжер, когда Кайзер провозгласил свое намерение поддерживать сул­тана. Войны едва удалось избежать, зато начались дипломати­ческие маневры, когда Германия добивалась лишения Фран­ции привилегированного положения в Марокко, настаивая на подтверждении международного статуса этой страны (Алхеси-расская конференция 1906 года), либо предложив обеим стра­нам раздел (договор 1909 года). В 1911 году произошел наде­лавший немало шума инцидент, когда в ответ на оккупацию французами Феса к Агадиру была послана канонерка «Панте­ра». Но все эти выпады кончились ничем, поскольку Франция

занимала при султане прочные политические позиции (кстати, Франция пришла ему на выручку, когда его осадили в Фесе), а также потому, что дипломатическое равновесие складывалось в ее пользу благодаря своевременному молчанию ее новых бри­танских друзей. В итоге Германии пришлось смириться с французским протекторатом, удовольствовавшись взамен по­лоской земли на юге испанской Гвинеи, добавившейся к Каме­руну, а также уверениями в том, что она не будет забыта, если Франции случится воспользоваться своим преимущественным правом на бельгийское Конго. Не преуменьшая важной роли военных (давление генерала Лиотэ с территории Алжира на приграничные земли Марокко, оккупация Ужды и Касабланки под предлогом усмирения происходивших там волнений) или деловых кругов, заметим, что марроканский вопрос был почти целиком разрешен дипломатическими средствами (конферен­ции, переговоры, заключение соглашений).

Переговоры по поводу трех упомянутых вопросов недву­смысленно обозначают обе причины, в силу которых колонии стали в последние годы столетия важной темой дипломатии. Первая заключается в истощении запаса неосвоенных земель, которые еще можно было захватить. В подобных обстоятельст­вах замыслы одних неизбежно наталкивались на действия дру­гих. Вторая заключается в увеличении значимости экономичес­кой стороны вопроса. В Тунисе французское правительство де­лало упор на защиту кредиторов правительства бея, в Марокко оно действовало под напором интересов Шнейдера и Банка Парижа и Нидерландов. В Тонкине, где, по правде говоря, об­становка была проникнута более военным, чем дипломатичес­ким духом, деловые круги, подстегиваемые Жаном Дюпюи и владельцами лионских шелкоткацких фабрик, оказали решаю­щее влияние на правительство, подталкивая его к действиям. Наконец, также ссылаясь на необходимость защитить кредито­ров Египта, разоренного дорогостоящими нововведениями хе­дива Исмаила, Великобритания ввела войска в эту страну. Точно так же некоторым странам Латинской Америки довелось пережить дипломатическое и военное вмешательство Соеди­ненных Штатов, решивших научить их исправно возвращать долги.

Ясно, таким образом, что со второй половины XIX столетия становится слишком хлопотно и накладно расширять колони­альные владения, чтобы побудить соотечественников к новым походам. Конечно, можно было еще прихватить обширные пространства Китая, Оттоманской Империи и Персии, однако существование суверенных государств пусть пришедших в упа­док, хотя и не препятствовало захватам земель по их перифе-

рии (Манчжурия, Корея, Формоза, северная Африка) делало предпочтительным и менее дорогостоящим приобретение прав на промышленное производство либо торговых льгот.

Так на смену колониям пришли зоны влияния, а экономи­ческая дипломатия занялась проблемами концессий на разра­ботку, аренду территорий и территориальных преимуществ. Она проглядывает сквозь великое множество дел, осуществлен­ных в союзе с предпринимателями, добивавшимися прав на добычу полезных ископаемых, коммерческих льгот либо кон­трактов, будь то городские службы (трамвайные линии, водо­снабжение, производство и распределение газа и электричест­ва) или крупные общественные работы (каналы, порты, желез­ные дороги, шоссейные дороги и телеграфная связь).

Разделы газетной хроники тех лет изобилуют экономико-дипломатическими сообщениями о прорытии морских каналов, будь то Суэцкий или Панамский. Идея прорытия Суэцкого перешейка восходит к отдаленным временам. О нем помышлял еще Кольбер, а около 1780 года французские власти уже не­гласно распорядились разработать проект прорытия канала, хотя европейцам в ту пору было строго запрещено появляться в Красном море ввиду близости святых мест ислама. В конеч­ном счете, в 1854 году Фердинанд де Лессепс выхлопотал-таки концессию. Дело разрешилось — случай исключительный — усилиями частных лиц, при этом Лессепс даже не поставил в известность свое правительство. В дипломатических кругах оно, естественно, наделало немало шума, поэтому французские власти, испытывая неловкость перед сердито насупившимися англичанами, лишь в 1859 году официально поддержали про­ект.

Что касается устройства прохода между Атлантическим и Тихим океанами, то американское правительство начало в весьма скором времени хлопотать о приобретении исключи­тельного права на прорытие канала: договор с Новой Гренадой (Колумбия) от 1848 года, на следующий год с Никарагуа, а еще через год договор Клейтона-Булвера. На основании этих доку­ментов предусматривалось прорытие межокеанского канала смешанной англо-американской компанией.

В те же годы происходило бурное освоение новых террито­рий с помощью железнодорожного сообщения. Это была эпоха прокладки железной дороги Джибути—Аддис Абеба, построен­ной на французские капиталы, дипломатического и финансо­вого соперничества Франции и Италии по поводу перекупки железной дороги до Ла Гулетт, проекта трансперсидской желез­нодорожной магистрали разработанного Великобританией в 1904 году, эпоха, когда Сесил Роде мечтал увенчать свои труды

проведением железной дороги от мыса Кап до Каира, наконец, эпоха широкомасштабного предприятия, связанного с проклад­кой железной дороги Константинополь—Багдад, призванной стать опорой при осуществлении сокровенных замыслов Гер­мании на ближневосточных глубинных участках Оттоманской Империи, близившейся к своему закату. Этот проект, кстати, был источником соблазна для всех европейских держав, уви­вавшихся вокруг Турции. И Россия, и Франция, и Англия предлагали наперебой каждая свою трассу, пролегавшую через их излюбленные территории — ведь речь шла, в сущности, о господстве над обслуживаемыми дорогой районами, а благода­ря многочисленным ответвлениям в сторону столь уязвимых границ трасса могла упрочить положение Турции, по всей ви­димости, в пользу одной их этих держав, причем каждая из них надеялась нейтрализовать остальных и урвать кусок при воз­можном дележе. Как и в большей части соглашений подобного рода, договором на строительство «Багдадбана» предусматрива­лось, что эксплуатирующая дорогу компания получит безвоз­мездно не только территории, являющиеся собственностью им­перии, одновременно с денежным вознаграждением за каждый километр уложенного полотна, но также приобретает право беспошлинного ввоза необходимого оборудования и право раз­работки рудников, которые окажутся в пятнадцатикилометро­вой полосе по обе стороны пути.

В Китае также шло ожесточенное сражение за железнодо­рожные концессии, однако страна была настолько огромна, что каждый имел возможность осуществлять свой собственный проект в зоне своего предпочтения, не мешая планам других держав — Франция в Юньнани, Россия в Манчжурии, а Гер­мания в Чантуне, где, в частности, китайско-германским дого­вором от 1898 года также предусматривалось предоставление права на разработку горнорудных богатств.

И неспроста — готовились также и планы раздела богатств земных недр, среди коих нефти было уготовано блистательное дипломатическое будущее. К исходу столетия она едва начина­ла утверждаться в качестве полезного ископаемого, хотя нельзя сказать, что о ней ничего не было известно. В некоторых мес­тах издавна замечали пятна маслянистой жидкости, а в 1859 го­ду «полковник» Эдвин Л. Дрейк пробурил в местности под на­званием Ойл Крик (штат Пенсильвания) первую скважину, по­ложив начало промышленной добыче нефти. На протяжении последующих пятидесяти лет разворачивалась деятельность ве­ликих основателей этой отрасли промышленности, чьи имена окутаны дымкой легенды — Джона Д. Рокфеллера в Соединен­ных Штатах, Генри Детердинга в Нидерландской Индии, бра-

тьев Нобель на Кавказе, однако нефть все еще оставалась про­дуктом местного использования, употреблявшимся главным образом для освещения (в 1908 году большая часть автомоби­лей в Соединенных Штатах приводилась в движение паром и даже электричеством и лишь менее четверти — бензиновым мотором). Кроме того, за неимением надлежащей инфраструк­туры и оборудования доставка нефти обходилась слишком до­рого, чем и объясняется то обстоятельство, что при полном не­сходстве стратегии и Рокфеллер (на первых порах добывавший нефть исключительно в Соединенных Штатах), и Детердинг (чьи скважины были разбросаны по многим отдаленным тер­риториям) стремились к господству не столько над промысла­ми, сколько над переработкой и, главное, над транспортиров­кой нефти. Американец добивался своего, заключая договоры с владельцами железных дорог и прибирая к рукам нефтепрово­ды, а голландец — слив свое дело с транспортной компанией, которой была в те годы Шелл.

Все изменилось с появлением различных способов исполь­зования нефти в течение нескольких лет, предшествовавших Первой мировой войне: в 1908 году Форд запускает в конвей­ерное производство свою модель Т, в 1909 году Блерио преодо­лел Ламанш на аэроплане, и в это же время британский флот убедился в превосходстве нефтепродуктов над углем при сжи­гании в судовых топках. Этим предпочтением технических спе­циалистов и объясняется то обстоятельство, что британское ад­миралтейство ради надежного снабжения судов топливом ре­шило обеспечить контроль над источниками горючего, проявив интерес к персидским промыслам австралийца Уильяма Нокса д'Арси, приобретшего в 1901 году концессию на добычу нефти. Лондон помог ему изыскать необходимые капиталы и поддер­жал его, что привело в 1910 году, три года спустя после заклю­чения англо-русского соглашения о разделе Персии на зоны влияния, к открытию в Масджид-И-Солимане первого значи­тельного месторождения нефти и учреждению Англо-Персид­ской компании, в которой, что заслуживает упоминания, лон­донское правительство под сильнейшим нажимом Черчилля приобретает контрольный пакет акций, невзирая на мощную оппозицию в Палате Общин и в общественном мнении. Под вывеской «Бритиш Петролеум» Лондон на протяжении трех четвертей века вкладывал капиталы в нефть.

Неподалеку, на территории Оттоманской империи, углево­дороды также стали предметом вожделений, порождавшим ожесточенное соперничество. В 1912 году согласно договору, получившему название «договор министерства иностранных Дел» иракскую нефть поделили Германия (Дойче Банк) и Вели-

 

кобритания (Англо-Персидская нефтяная компания и Шелл) в рамках Турецкой Нефтяной Компании.

Вероятно, от того, что Великобритания не знала еще о неф­теносных пластах на своем континентальном шельфе, и ее компаниям, в отличие от США, приходилось искать нефть за границей, лондонская дипломатия оказалась наиболее дально­видной и наиболее настойчивой в поддержке своих нефтяни­ков, обосновавшихся в новых краях, какими были в ту пору Бирма, Египет, Тринидад, Персия и Ирак. Однако, в преддве­рии Первой мировой войны количество нефти, извлеченной из недр в этих местах, имело явно второстепенное значение по сравнению с добычей основных нефтепроизводителей тех вре­мен — Соединенных Штатов, России, Мексики и Румынии (месторождениями которой, кстати, не пренебрегала и Шелл-Роял Датч). Нефтедобыча на Ближнем Востоке питалась в ос­новном надеждами на будущее, как, впрочем, и в Венесуэле, а для британцев нефть еще не стала важнейшей составляющей их политики на Ближнем Востоке — их гораздо более заботил вакуум, который мог возникнуть на пути в Индию после исчез­новения Оттоманской империи, равно как и интерес России к Персии и Ираку.

От защиты соотечественников и предоставления им экстер­риториальности под прикрытием консульской юрисдикции, от концессий на крупномасштабные общественные работы по со­зданию инфраструктуры и получению обширных прав в закры­тых зонах постепенно переходили к приобретению территори­альных привилегий — передача территории во временное поль­зование и создание зон влияния.

Аренда земли пользовалась наибольшим успехом в Китае. До 1842 года эта огромная страна оставалась закрыта для ино­земных торговцев. Им был доступен единственный порт и то на ограниченных условиях: никаких прямых контрактов с ки­тайцами, все дела велись через официальных посредников. Следовательно, нужно было обзавестись базами, что и было осуществлено за последние шестьдесят лет столетия: пять от­крытых портов вдобавок к острову Виктории, сердцу будущего Гонконга, навечно отданному в 1842—1884 годах в пользование Англии (в соответствии с соглашениями, подписанными в На­нкине и Вампоа), отданный в 1845 году в концессию Великоб­ритании Шанхай, одиннадцать новых открытых портов, пере­данный в ее собственность полуостров Коулунь, а в 1858 — 1860 годах предоставление ей права экстерриториальности (по Тяньцзиньскому договору). Постепенно вокруг отданных в аренду территорий складывались зоны влияния — для России — Манчжурия с Порт-Артуром, для Германии — Чантунь с Цинь-

тао и Кьяочеу, для Франции — три южные провинции с пор­том Куанчеуван, а для Англии в 1898 году долина в нижнем те­чении Янцзы и порт Вейхайвей (в заливе Печили, напротив Порт-Артура). Сюда же следует прибавить и Новые Террито­рии, отданные в аренду сроком на 99 лет и дополнившие коло­нию Гонконг. Число городов, открытых для иностранных ком­мерсантов, быстро росло, и в начале XX столетия они охваты­вали почти шесть десятков так называемых «портов» (не все эти города находились на берегу моря), а число концессий, то есть городских кварталов, на которые не распространялась более юрисдикция (но не суверенитет, по крайней мере, в принципе) Китая, достигло уже полутора десятков — их полу­чили все великие державы Европы. Лишь США держались в стороне от дележа, однако, требовали и для себя свободы дей­ствий в будущем.

2 — 8577

Сами же они, при совершенно, правда, иных обстоятельст­вах, отнюдь не открывали дверь в Америку к югу от Рио Гран­де, но в то же время сохраняли за собой обширную зону влия­ния, толкуя по-своему доктрину Монро. В ее первоначальной формулировке 1823 года она не признавала за европейскими государствами права основывать новые колонии на американ­ском континенте, равно как и прибегать к насилию в отноше­нии европейских колоний уже провозгласивших свою незави­симость. По прошествии восьмидесяти лет предостережение европейцам держаться в стороне распространилось и на эконо­мику: в 1903 году, во время событий в Венесуэле, США вос­препятствовали вооруженному вторжению Германии и Англии, намеревавшимся принудить эту страну уплатить проценты со своих долгов, а в 1912 году президент Тафт объявил, что евро­пейские капиталисты должны прекратить ссужать деньгами южно- или центрально-американские государства, будь то в виде государственных займов для прокладки железных дорог или ради каких-либо иных хозяйственных надобностей, и что ежели они испытывают такую нужду, о том позаботится прави­тельство США. Здесь мы имеем дело с экономическим и фи­нансовым аспектами доктрины Монро, которые не только от­ражали солидарность бывших колоний против бывших метро­полий, но и стали орудием удовлетворения интересов США. Закрыв перед европейцами дверь в северную и южную Амери­ку, США оставили полную свободу действий единственной обосновавшейся там великой державе, тем более, что ранее, а именно в 1904 году президент Теодор Рузвельт провозгласил за Вашингтоном право исполнять там международные полицей­ские функции. Следствием этих установок явились разразив­шаяся в 1898 году война между Испанией и США, когда эти

последние решили оградить от посягательств свои капиталов­ложения на Кубе, заключение в 1901 году соглашения с Вели­кобританией, в силу которого за США признавалось право рыть межокеанский канал и соорудить вдоль него военные ук­репления и, наконец, вторжение в 1913 году в Мексику, спо­койствие которой было нарушено внутренним кризисом на фоне американо-английского соперничества из-за нефти, за­вершившееся подписанием договора, которым лондонское пра­вительство признавало главенство североамериканских компа­ний в этой стране. Когда в конце 30-х годов Роял Датч-Шелл продала свои активы в Венесуэле Джерси Стандард, американ­ские компании окончательно обеспечили свое господство в Ла­тинской Америке. Сей долгий перечень следует пополнить целым рядом демонстраций силы, оправдывавшихся опаснос­тями, якобы грозившими американским капиталовложениям: в 1915 году на Гаити, в 1916 году на Сан-Доминго, в 1923 году в Гондурасе, с 1911 по 1928 год в Никарагуа. В 1928 году прези­дент Гувер меморандумом Кларка вернул доктрине Монро ее сугубо оборонительную суть, провозгласив, что она является «декларацией Соединенных Штатов, обращенной к Европе, а не к Латинской Америке». Предпочтение, отданное политике добрососедства, было результатом, судя по всему, того, что именно в те годы США окончательно утвердили свое господ­ство в торговле и капиталовложениях в Латинской Америке, а влияние Европы оказалось здесь окончательно подорвано, за исключением Аргентины, где оно еще сохранялось несколько лет. Отныне, просто благодаря своей экономической мощи, Соединенные Штаты главенствуют и на севере, и на юге, и в центре американского континента.

Разумеется, наиболее дипломатическим способом наладить экономические отношения между государствами являются тор­говые договоры, финансовые соглашения и валютные конвенции. На протяжении всего предшествующего изложения дипломати­ческие соглашения экономического характера частенько под­креплялись демонстрацией силы. В известном смысле в них через экономику отражалось соотношение военной мощи госу­дарств. Однако, начиная с XVI столетия появляются соглаше­ния, основывающиеся на политике международного обмена и отражающие экономическое могущество подписавших их госу­дарств.

В силу склоняющего к раздумьям совпадения именно в XVI столетии одновременно появляются постоянные посоль­ства и таможенные ведомства, два атрибута современных госу­дарств. Если в средневековье существовала, за исключением чрезвычайных запретов во время войн либо при нехватках,

лишь общая свобода торговли (называвшаяся в те времена «со­вместным пользованием»), то теперь появляются таможенные пошлины, на первых порах лишь в виде обычной налоговой меры, но в скором времени они превращаются в разумное средство регулирования товарообмена. Поскольку они вступали в противоречие с предоставленными торговцам льготами, госу­дарства через посредство своих постоянных дипломатических миссий заключали путем переговоров соглашения, призванные заменить односторонние уступки. Торговые договоры станови­лись все более многочисленными, все более технически разра­ботанными и заняли в дипломатии место тем более важное, что таможенные правила стали почвой для новых конфликтов. Тем не менее, какое-то время то попеременн<