Но что это значит? Почему Уршанаби, из всех людей, просят осмотреть Урук, ограждённый — согласно правилу — семью стенами? И что делали Семеро Мудрецов с основаниями города Гильгамеша?

Теперь о том, почему проверять меры Урука — дело лодочника из «слияния рек» (что и означает pi narati). Установлено, что имя лодочника было «слуга (или жрец) 40 или 2/3» [n38 См. тж. Langdon, стр. 213] и это делает его «частью» — или как вам угодно это сформулировать — Энки-Эа, называемого Шанаби = 2/3 (от 60 = 40). Резиденция Энки — Эриду, место слияния рек, в mulNUNki = Канопус (альфа Киля), сидение ME, норм и мер. Отсюда эти МЕ обретались. Уршанаби, впрочем, был, кажется, связан близкими семейными узами с Энки-Эа, фактически, он его зять, муж Нанши /Nanshe/ [n39 Якобсен, Справочная шумерологика, T. Jacobsen, "Parerga Sumerologica," JNES 2 (1943), стр. 117 и дал. См. тж. Edzard, стр. 109.].

Возьмёмся сначала за второй вопрос: Семеро Мудрых — это звёзды Большой Медведицы, индийской Саптарши /Saptarshi/, Семеро Риши [n37 И точно так же, как индийские тексты много говорят о Семи Риши с их сестрой (и женой) Арундати, так месопотамские тексты рассказывают о «Себетту с их сестрой Н Мунди» /Rishis, Arundati, N Mundi/ (см. Зиммерн, Семь мудрецов Вавилона, H. Zimmern, "Die sieben Weisen Babyloniens," ZA 35 [1923], стр. 153; Edzard, т. 1, стр. 55; Льюи, Происхождение недели, H. и J. Lewy, "The Origin of the Week," HUCA 17 [1942-43], стр. 44). Арундати=Алькор, крошечная звезда рядом с дзетой Большой Медведицы. ]. Колюру солнцестояний, называемому «Линия Семи Риши», случалось пробегать через одну за другой из тех звёзд в течение нескольких тысячелетий (начиная с эты, около 4000 г. до н. э.): и, чтобы установить этот колюр снабдили «интернациональными» терминами, «чтобы подвесить небо» — вавилоняне называли Большую Медведицу «связью небес», «материнской связью небес», греки писали это как «Омфалоэсса» /Omphaloessa/.

Бесчисленные тексты и надписи показывают, что Энки-Эа, Повелитель Апсу, был ответственен за план первого этажа «храмов», и небесных, и земных. Единственным, кто реально составил эти планы, со «священным стилусом/пером» Эриду, была Нанши, дочь Энки. И ей, жене лодочника Уршанаби, «была посвящена священная корма корабля». [n40 Цилиндр Гудеа A XIV, в: Фалькенштейн, фон Соден, Шумерские и аккадские гимны, A. Falkenstein and W. von Soden, «Sumerische und Akkadische Hymnen» (1953), стр. 152; см. тж. Гоммель, Богиня присяги Эш-Ханна и её круг, F. Hommel, «Die Schwur-Gottin Esch-Ghanna und ihr Kreis» (1912), стр. 57.].

Принимая во внимание, что Арго — это только корма, что Эриду-Канопус отмечает рулевое веслоАрго, справедливо заключить, что Гильгамеш, приведший с собой Уршанаби собственной персоной, обеспечил «МЕ из Эриду». Это то, как оно представлено в шумерском «диалекте» [n41 См., например, Крамер, Шумерская мифология, S. Kramer's «Sumerian Mythology» (1944), стр. 64-88; и его же «Энмеркар и повелитель Аратты» /Enmerkar and the Lord of Aratta/ (1952), стр.11. Мы намерены строго придраться к многажды обсуждаемой «Лодке Бога» (Dieu Bateau) со множества цилиндрических печатей, «приносящей МЕ из Эриду», особенно когда печать показывает план здания, или изображает башню в процессе создания. См. Амье, Древняя месопотамская резьба по камню, P. Amiet, «La Glyptique Mesopotamienne Archaique» (1961), стр. 177-86, рис. 106-109; Франкфорт, Цилиндрические печати, H. Frankfort, «Cylinder Seals» (1939), стр. 67-70, рис. XIV, XV, XIX.]; в интернациональном языке мифологии terminus technicus (технический термин) читается как «измерение глубины моря». (Одиссей, более продвинутый, и, соответственно, значительно более современный, чем Гильгамеш, даже не принял настоящее весло от Тиресия. Он только получил совет последнего, согласно которому, позже, взял весло и понес его в глубь страны, пока не нашёл людей, которые никогда не слышали о корабле и не видели его). (приложение 35) (рисунок)

Теперь то, что Гильгамеш «обозревает» мир, явно установлено в тексте. (То, что это правда, которая непреднамеренно вышла у переводчика, который хотел сказать: «что он видел всё», — делает её более приятной). Заклинание, процитированное Лэмбертом, гласит:

Гильгамеш, верховный царь, судья Ануннаки,

Совещательный царевич,... из людей,

Который рассмотрел области мира, управитель преисподней,

Повелитель (людей) внизу

Ты — судья и имеешь видение, как бог.

Ты стоишь в преисподней и выносишь окончательный приговор.

Твоё суждение не изменилось, твой дар слова тоже не в небрежении.

Ты спрашивал, ты узнавал, ты выносил приговор, ты следил и ты

наводил порядок.

Шамаш /Shamash, месопотамский бог солнца/ вверяется твоим мнениям и решениям.

В твоём присутствии цари, регенты и царевичи склоняются.

Ты высматриваешь предзнаменования для всего и принимаешь решения.

[n42 In Gilgamesh et sa legende (1960), p. 40. Cf. E. Ebeling, Tod una Leben nach den Vorstellungen der Babylonier (1931), p. 127: "der die Weltraume uberschaut."]

То, что ни эта, ни другая ясная подсказка не производит ни малейшего впечатления на безнадёжного эвгемериста, само собой разумеется. Любой непредубеждённый студент, как только он начал изучать тексты, по крайней мере, подумал бы несколько минут по поводу того, что открытый водный туннель или колодец, в котором «герой» купается, также упоминался Лэмбертом (стр.43), имевшим дело с рытьём колодцев, где «указание дано для произнесения слов «колодец Гильгамеша»... когда копается колодец. С того момента, когда вода достигнута, должно быть сделано возлияние Шамашу, Ануннаки, и любому известному духу, колодец мыслился как связь с преисподней» (приложение 36).

Кажется очевидным, что рано или поздно данные по Гильгамешу — несовместимые, как это звучит в настоящий момент — должны быть собраны под общим знаменателем. Но это вряд ли будет достигнуто, если специалисты не откажутся от нескольких из своих устойчивых предвзятых мнений и решатся на полную повторную проверку целиком всего вопроса.

В настоящее время неверно уделять внимание такой информации, как та, что даётся Страбоном (16.5.1) по поводу Бела (ho tou Belou taphos) в Этеменанки, Башне Вавилона, и сосредотачиваться на трудных месопотамских текстах, в которых боги перерезают друг другу горло, и вырывают друг другу глаза. Было бы лучше взглянуть на могилы Ану и Мардука [n43 Ebeling, стр. 25 и дал., 39; см. тж. Мэйер, Комментарий на тонкие самопредикации Мардука из Ашшура, G. Meier, "Ein Kommentar zu finer Selbstprädikation des Marduk aus Assur," ZA 47 (1942), стр. 241-48. Зиммерн, Вавилонский праздник Нового года, H. Zimmern, "Zum babylonischen Neujahrsfest," BVSGW 58 (1906), стр. 127-36. Паллис, Вавилонский новогодний фестиваль акиту, S. A. Pallis, The Babylonian Akitu Festival (1926), стр. 105-108, 200-43.], рассмотреть фундаментальную роль Абатона в Филах, могиле Осириса [n44 За исключением Надписи Шабака, конец которой крайне важен, высочайшая египетская клятва была «Осирисом, который лежит в Филах», как мы знаем от Диодора; греческие боги торжественно клялись водами Стикс. Мы помним информацию Вергилия по поводу Стикс, которую он видит Южным полюсом, и сторонников Зевса, который, перед тем как напасть на Кроноса, дал клятву Арой /Ara/. «Звёзды-клятвы» находятся, скорее как правило, среди южных околополюсных созвездий. Что касается клянущегося Гильгамешем, см. Ebeling, стр. 127. Ср. тж. Pallis (Akitu Festival, стр. 238), который проводит параллель между «Мистериями Осириса в Абидосе и вавилонским празднованием Нового Года, построенном вокруг «мёртвого» Мардука, (который сидит в течение церемонии «в середине Тиамат»).] и божественные погребения вообще.

Основная трудность, которая должна быть преодолена, — это наше невежество по поводу конкретного значения технического термина «могила», будь то Омфалос в Дельфах, место погребения Пифона, [n45 Омфалос относится к числу слов, произнести которые просто, но сложно «вообразить». Однако же, в течение Средних веков, Иерусалим, со Святой Могилой, понимался как Омфалос земли, более того, могила Адама локализовалась под Крестом Голгофы, «в середине земли». (См, например, Жизнь Адама и Евы, Vita Adae et Evae, в: Камперс, Средневековые легенды о рае и древесине Креста Христова, F. Kampers, Mittelalterliche Sagen vom Paradiese und vom Holze des Kreuzes Christi (1897), стр. 23, 106 и дал.; Рошер, Омфалос, W. H. Roscher, Omphalos (1913), стр. 24-28.], с курганом танцующей Мирины (Илиада, 2.814), с курганом приёмной матери Луга Ламхфада, вокруг которого проходили Игры Таиллте /Myrina, Lugh Lamhfada, Taillte/, или много других.

То, что ни «путь» Ямы, ни Гильгамеша не предназначался, изначально, для того, чтобы оставаться навсегда, и говорить не приходится. Снова и снова надо приносить МЕ из Эриду, соответственно, Глубина Моря должна быть измерена, снова и снова небо должно быть «подвешено» посредством «Линии Семи Риши» — огромные прецессионные часы не останавливаются. Вместо этого засторопорилось понимание среди наследников мифического языка, которые, из невежества, потерпели неудачу, чтобы приспособить эту идиому к «предшествующим» ситуациям.

Подозрение, которое возникает чаще всего — это то, что Урук означает «новое» царство мёртвых, и что Гильгамеш — тот, кому суждено «открыть путь» к этому месту, и стать его царём, и судьёй мёртвых, подобно Озирису, а также Яме, о котором «Ригведа» говорит (10.14.1-2): (1) «Его, что следует курсом великих рек, и кто открыл путь для многих, Сына Вивасват, собирателя народов — Царя Яму мы почитаем жертвой. (2) Яма — один из тех, кто первым открыл путь; этот проложенный путь не отберут у нас; по этому пути наши предки путешествовали, когда покинули нас, на этом пути позже рождённые каждый своим следом». [n46 Ср. «Атхарваведа» 18.1.50 (англ. перевод Whitney): «Яма первым нашёл для нас тропу, это не пастбище, чтобы быть выигранным; там наши прежние Отцы шли вперёд, там (идут) те, кто рождён (от них), своими собственными путями».].

Это эссе могло бы отдать много глав «Тимею», тем «топосам», из которых появляются и к которым возвращаются все «реки» космологической мысли, и ещё больше глав «Федру» и «Государству», «Эпиному» (сброшенному в Тартар ярлыком «Псевдо-»), но мы сделаем это вкратце.

Без раздумья, они превратили фильм в набор кадров, спроецировали сложное движение в обычные плакаты, и разрушили тем самым весь смысл тщательно продуманной системы [n47 В наше, преимущественно невнимательное, время, никто даже не заметит, когда в не слишком отдалённом будущем Лев утонет в море, достигнув осеннего равноденствия: созвездие Льва, бесспорного «царя» жарких равнин, было отчеканено во время, когда Его Величество Зодиака правил летним солнцестоянием, самой высокой и жаркой «точкой» солнечной орбиты; и кто позаботится о несчастном Водолее, у которого не найдется больше воды, чтобы лить из своих кувшинов, как только он появится в весеннем равноденствии, в конце концов, кто принимал во внимание бедных Рыб, лежащих там, где «высоко и сухо» со времён Христа, открывателя Эпохи Рыб? Его титул «Рыба», то есть, греческое «Ихтис» (Ichthys), официально объясняется как первые буквы «Iesous Chreistos Theou Yios Soter» — Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель.].

Возведя души на звёзды как на некие колесницы, он явил им природу Вселенной и возвестил законы Рока (nomous tous heimarmenous), а именно что первое рождение будет для всех душ установлено одно и то же, дабы ни одна из них не была им унижена, и что теперь им предстоит, рассеявшись, перенестись на подобающее каждой душе орудие времени и стать теми живыми существами, которые из всех созданий наиболее благочестивы; поскольку же природа человеческая двойственна, лучшим будет тот род, который позже получит наименование «мужей».

Это можно было бы не принимать в расчёт, как маленькую трагедию, но это только одна из тех «прогрессивных мер», которые насильственно прервали непрерывность традиции. Должно быть, было несколько таких вулканических и опрометчивых «исправлений стиля» — иначе было бы совершенно необъяснимо то, что все наши самые древние тексты состоят из «схолий» (Scholia), интерпретирующих ту или иную «допотопную» «Книгу за семью печатями». В случае этой, отвергнутой трагедии, всего лишь упомянутой [n48 Не вдаваясь в детали, мы считаем возможным, что это был тот самый переход от «созвездий» к «знакам», и, более обобщённо, возведение на престол того астрономического языка, который один признаётся как «научный» современными историками, то есть, терминология «позиционной астрономии», которая прервала гомеровскую традицию; греки целыми днями цитировали Гомера, они интерпретировали его, они разбивали свои головы об значения деталей: его терминология умерла давно.], трагедии, проистекающей из рассеянности, последний удар был нанесён традиции тем, что было учреждено «мы», человечество, как единство. И если бы у нас не было платоновского «Тимея», безнадёжной задачей в целом было бы понять причину, которая сделала обязательным в те «архаичные» времена наблюдение огромных космических часов максимально внимательно. Платон сам, будьте уверены, начинал с пути интеллекта — двигаясь от мысли к литературе, от литературы к филологии, прежде чем упасть в ничто; но позвольте нам пояснить, этот официальный «тренд», не собирается умалить наше собственное безоговорочное уважение.

Мы оставили в стороне самое «творение», которое Тимей разрабатывает как изготовление планетария — которое, как раз, и есть то, что делает это творение трудным для нематематиков. Но это может быть сделано и не здесь. Что идёт в счёт, так это вот что: Когда Демиург Тимея сконструировал «каркас», скамбху, управлявшую экватором и эклиптикой, названными Платоном «Тождеством» и «Подобием» {в англ. «То же самое» и «Другое»} — представляющий собой Х (произносится Хи, пишется Х), а затем отрегулировал орбиты планет согласно гармоническим пропорциям, он создал «души». В изготовлении которых он использовал те же самые ингредиенты, которые он применил, когда создавал Душу Вселенной, однако ингредиенты были «не так чисты, как раньше». Демиург создал «души, числом равными звёздам (psychas isarithmous tois astrois), и определил каждую душу к своей особой звезде».

Распорядившись таким образом, чтобы впредь не оказаться виновником ничьей порочности, он перенёс посев [душ] отчасти на Землю, отчасти на Луну, отчасти на прочие орудия времени. («Тимей», 4IE-42D).

Когда же души будут по необходимости укоренены в телах, а каждое тело станет что-то принимать в себя, а что-то извергать, необходимо, во-первых, чтобы в душах зародилось ощущение, общее им всем и соответствующее вынужденным впечатлениям; во-вторых, чтобы зародился эрос, смешанный с удовольствием и страданием, а кроме того, страх, гнев и все прочие [чувства], либо связанные с названными, либо противоположные им; если души будут над этими страстями властвовать, их жизнь будет справедлива, если же окажутся в их власти, то несправедлива. Тот, кто проживёт отмеренный ему срок должным образом, возвратится в обитель соимённой ему звезды и будет вести блаженную, обычную для него жизнь, а тот, кто этого не сумеет, во втором рождении сменит свою природу на женскую. Если же он и тогда не перестанет творить зло, ему придётся каждый раз перерождаться в такую животную природу, которая будет соответствовать его порочному складу, и конец его мучениям наступит лишь тогда, когда он, решившись последовать вращению Тождества и Подобия в себе самом, победит рассудком многообразную, имеющую присоединиться к его природе смуту огня и воды, воздуха и земли, одолеет их неразумное буйство и снова придёт к идее прежнего и лучшего состояния.

Нет нужды заниматься бесполезной задачей утверждения справедливости Демиурга и его утверждения, что все души имели одинаковые шансы в своём первом воплощении. Что Бог должен быть невиновен, и что человек виновен — это, по-любому, не предмет для стоящего обсуждения с Платоном. В действительности, это гипотеза, на которой покоится всё великое здание христианской религии и нашего правосудия.

В любом случае, безупречный Демиург засеял души, числом равные неподвижным звёздам, в «инструменты времени» (т.е. на планеты), среди которых Тимей считает землю; он сеял, фактически, «каждого в то, что соответствовало ему».

Что это значит? Тимей ссылается здесь на старую систему соединения неподвижных и блуждающих членов звёздного сообщества — и подразумевая не только зодиакальные «дома» и «экзальтации» планет, но неподвижные звёзды вообще. Можно узнать этот метод из астрологических клинописных табличек, которые содержат значительное количество утверждений о неподвижных представителях планет, и наоборот. Но этого не достаточно, чтобы объяснить правила этой изощрённой схемы. Скажем вместе с Эрнстом Вайднером /Ernst Weidner/: «В любом случае, мы имеем дело с очень сложной системой. Только обновление коллекции и ревизия всего материала, возможно, позволят нам решить существующие загадки» [n49 RLA 3, стр. 81 и дал. ср. Bezold в: Болл, Древние наблюдения цветных звёзд, Boll's Antike Beobachtung farbiger Sterne (1916), стр. 102-25 (табл., стр. 138); A. Jeremias, HAOG (1929), стр. 200 и дал.] Птолемей записывает планетную характеристику неподвижных звёзд в своём «Тетрабиблосе» (1.9 «О Силе Неподвижных Звёзд»), и так делали все древние и средневековые астрологи. И, можно добавить, что так делали индийские и мексиканские астрологи. (См. выше, по поводу привилегии, которой обладают Марс и Плеяды, представляющие друг друга в Вавилоне и Индии).

Души, затем, забрали с неподвижных звёзд и переместили на соответствующих планетных представителей, всё согласно правилам и инструкциям. Демиург ушёл от дел — превращаясь в персонаж, известный под именем «Deus otiosus» («праздное божество») — и Машина Времени была запущена.

Корнфорд /Cornford/, в своём переводе и комментариях к «Тимею», утверждает (стр. 146): «В механизме мифа естественно полагать, что первое поколение душ засеяли Землю, следующие ждали их возвращения, невоплощённые, на планетах».

При всём уважении к Корнфорду, это едва ли стало бы работать, и никаких «естественных» предположений допускать не следует. Демиург «Тимея» — слишком систематик, чтобы позволить такое решение. Напротив, он стремится обосновать — если тщательно проследить способ, которым Бог Мастер последовательно и систематически разбодяживает первоначальную смесь Существования, Тождества и Различия, как описано в «Тимее»— что некоторый новый принцип, некое новое «измерение», должно быть введено прямо сейчас.

Вечность пребывает в единстве выше всего и дальше всего «снаружи». Внутренность, Время, её вечное подобие, движется согласно числу, делая это посредством ежедневного вращения сферы неподвижных звёзд, то есть, «Тождества», небесного экватора, и посредством инструментов времени, то есть, планет, движущихся в противоположном направлении вдоль «Различия», то есть, эклиптики. Взятые вместе, они представляют «восемь движений». На следующем шаге — от планет к живым созданиям — движение согласно числу теряет власть. Коренное различие качества «движения» по поколению/роду должно заменить его (к большому сожалению Платона).

Как упоминалось в главе об Индии, «Махабхарата» описывает, как Пандавы с большим трудом осилили снежную гору и погибли, и как Юдхиштхира был в конце концов телесно вознесён на небо. Хотя они были планетными «героями», формулировка того, как они пришли к своему концу, обнаруживает уважение к простым человеческим существам. Упомянутые герои зовутся «частями» богов, и когда третий мир идёт к своему концу и Кали Юга начинается, это не началось бы «так долго, как подошва святой ступни Кришны касалась земли» — эти «части» воссоединяются с богами, от которых они отделены. Кришна возвращается в Вишну, Юдхиштхира в Дхарму, Арджуна поглощается Индрой, Бала Рама — Шешей-Змеем, и т.д.

Планеты, хоть и «отличны» от вечности, находящейся в единстве, равно как и от регулярного движения сферы созвездий, остаются, по крайней мере, «самими собой» и числом семь. Душа человека не только воплощается снова и снова, но она делится дальше и дальше, пока человечество умножается, как делает это зерно, с которым человека так часто сравнивают. К этому сравнению — неверно истолковываемому снова и снова адептами плодородия — стоит отнестись очень серьёзно и воспринять его буквально. Демиург не создавал индивидуальные души для каждого человека, рождённого в любое будущее время, он создал первопредка людей, династий и т.п., «семя человечества», которое умножается и мелется в мучную пыль на Мельнице Времени. Идея «неподвижных звёздных душ», от которых началась смертная жизнь, и к которой исключительно добродетельные «души, когда-то освобождённые», могут возвращаться в любое время, тогда как обычная «мука» из мельницы должна ждать терпеливо «последнего дня», когда она надеется сделать то же самое — эта идея есть не только жизненно важная часть архаической системы мира, это объясняет определённую степень почти одержимого интереса к поведению неба, которым руководствовались в прошлом тысячелетии.

Этих примеров будет достаточно. Демонстрируют они вот что: «Тимей» и, фактически, основные платоновские мифы, действуют подобно прожектору, который бросает яркие лучи на всю «высокую мифологию». Платон не придумывает свои мифы, он использует их в правильном контексте — и ныне, и тогда насмешливо — не разглашая их точного значения: тот, кто был вправе знать соответствующую терминологию, понял бы его. Он не заботился слишком о «муке», в конце концов.

Несмотря на то, что в наше время большинство детей увещевают вести себя порядочно, потому что иначе они не получат шанса попасть на небо, христиане уничтожили тимеевскую схему. Они осудили как ересь мнение Оригена, согласно которому души, воскресшие после Страшного Суда, получат эфирные и сферические тела (aitberion te kai sphairoeides). Эта фундаментальная концепция была озвучена на множестве языков по всему «Поясу Высокой Цивилизации». Временами образы ясны, временами — достаточно двусмысленны, чтобы совершенно запутать современных интерпретаторов, как в том случае, когда звёздное «семя» групп популяций приходит к нам под именем «тотем». Но в ряду очевидных — раввинистическая традиция, которая говорит, что Адам вмещал 600 000 душ Израиля, подобно тому, как множество нитей свиты вместе в фитиле свечи; более того, как это также сказано: «Сын Давида(Мессия) не придёт, пока все души, что были в теле первого человека, не придут к концу». [n50 Эйзенменгер, Обнажённый иудаизм, J. A. Eisenmenger, Entdecktes Judenthum (1711), т. 2, стр. 16 (Эмек а-Мелех, Emek hamelech).]. Очевидно также, что миф о Скиди Пауни /Skidi Pawnee/ с Великих Равнин имеет дело с «последним днём»: «Приказ для окончания всех вещей будет дан Северной Звездой и Южная звезда будет выполнять приказы. Наш народ был сделан звёздами. Когда время для всех вещей придёт к концу, наш народ превратится в маленькие звёзды и полетит к Южной Звезде, которой они принадлежат». [n51 Александер, Североамериканская мифология, H. B. Alexander, North American Mythology (1910), стр. 117.].

Живущий в наши дни, когда нет ничего скрытого от прессы и когда каждая трудная наука «делается простой», мы не в лучшем состоянии, чтобы вообразить строгую секретность, которая окружала архаическую науку. Состояние настолько плохое, в действительности, что настоящий факт часто принимают за глупую легенду. Которой он не является. Необходимость рассмотрения науки как скрытого знания серьёзно заявлена Коперником в его бессмертной работе «Вращение небесных сфер». Приверженец пифагорейской концепции со студенческих дней в Италии, он выражает признательность за вдохновение, которым обязан великим именам Школы, таким как Филолай и Икет, тому, что он учился у классиков, которые, как он говорит, дали ему мужество противостоять философским представлениям его времени. «Я ничуть не заботился», — пишет он в своём посвящении Папе Римскому, — «о тех, даже церковных докторах, которые повторяют нынешние предрассудки. Математика предназначена для математиков...». Авторитет древних мастеров дал ему независимость суждения, позволившую открыть центральное положение солнца в планетной системе. Застенчивый и скромный учёный, он апеллировал к древней традиции, которая даже во времена Галилея звалась «пифагорейской сектой», чтобы продвинуть то, что вообще считалось революционной и подрывной теорией. Но если он и не публиковался до последних лет своей жизни, то не из страха перед преследованием, но из вросшего отвращения к распространению предмета среди общественности. В первой книге он приводит цитату из «переписки» между древними адептами, которая, вероятно, была древней жеподделкой, но показывала их ход мысли:

«Хорошо было бы помнить наставления Мастера, и передавать дары философии тем, кто даже не мечтал об очистке души. Что касается тех, кто пытается передать эти доктрины в неверной последовательности и без подготовки, то они походят на людей, которые вылили бы чистую воду в грязную цистерну; они могут только взболтать грязь и потерять воду».

Создавая язык философии будущего, Платон ещё говорит древним языком, представляющим, как это бывало, живой «Розеттский камень». И, соответственно — странным это может прозвучать для специалистов по классической древности — длительный опыт демонстрировал это методологическое правило «большого пальца»: каждая схема, которая попадается в мифах от Исландии через Китай до доколумбовой Америки, в которой имеются платоновские аллюзии, «шатается под грузом лет», и может быть принята за чистую монету. Монету с того «протопифагорейского» монетного двора где-нибудь на Плодородном Полумесяце, где когда-то чеканился технический язык, которую передали пифагорейцам (среди многих других, само собой). Странно, по общему мнению, но это работает. Это работало до того времени, когда мы решили избрать Платона в качестве Верховного Апелляционного Судьи в сомнительных случаях сравнительной мифологии, например, когда Х. Бауманн [n52 Двойной пол. Антропологические исследования бисексуальности в мифах и ритуалах, H. Baumann, Das Doppelte Geschlecht. Ethnologische Studien zur Bisexualitaet in Mythos und Ritus (1955).] признал миф о платоновском «Пире» (сказанном там Аристофаном) в качестве отмычки к дверям тысячи и одного мифа о двуполых богах, двуполых душах и т.д.

Платон знал — и это повод допустить, что и Эвдокс тоже — что язык мифа, в принципе, так же безжалостно обобщён, как и современный «язык технарей». Манера, в которой Платон его использует, явления, которые он предпочитает выражать в мифических идиомах, обнаруживают его полное понимание. Нет никакой другой техники, очевидно, кроме мифа, который достигает успеха в рассказывании структуры (снова вспомним Киплинга, и как он одолел проблему, рассказывая о «корабле, что нашёл себя» — см. выше). «Уловка» такова: ты начинаешь описание, обратное тому, что известно как реальность, утверждая, что «давным-давно» вещи были такими-то и такими-то, и выражаешься в очень странной манере, но затем случилось... В счёт идёт только результат, итог рассказанного события.

Обычно недооценивается то, что эта стилистическая манера — всего лишь техническое приспособление, и мифографы древности обвиняются в том, что «верили» в то, что в прошедшие времена всё стояло на голове (см. выше, по поводу несчастных обитателей Месопотамии, которые не ведали о собственной смертности, пока не был написан «Эпос о Гильгамеше».)

С тех пор этот реальный язык, идиома мифа влечёт за собой появление поэзии. Каждый классический филолог должен признать, например, что Гигин /Hyginus/ и ему подобные сообщают мифические сюжеты довольно верно в 3-10 строках «правильной» идиомы, которая едва ли покажется более интересной, чем средние абстракции, тогда как этот же инструментальный язык, будучи использован Эсхиллом, потрясает души и по сей день. Но, какой бы большой ни была разница в поэтических рангах среди мифографов, терминология как таковая была отчеканена задолго до поэтов, чьи имена, известные нам, появились на сцене. «Терминология», впрочем, звучит слишком сухо и несоразмерно тому, что за пределами того «монетного двора» становилось ярко выраженными образчиками выживания, например, в играх наших детей, в наших шахматных фигурах и наших игральных картах — вместе со всеми приключениями, предназначенными для них. И эта устная образность пережила расцвет и падение империй и настроилась на новые культуры и новые окружения.

Главная заслуга этого языка, как оказалось, была во встроенной в него двусмысленности. Миф мог использоваться как транспортное средство для передачи твёрдых знаний независимо от степени понимания людьми, которые в действительности рассказывали истории, басни и т.п. В древние времена, более того, членам архаического «мозгового треста» позволялось говорить на профессиональные темы, не заботясь о присутствии мирян: опасность утечки информации была практически нулевой.

А теперь, возвращаясь на некоторое время к «Приключению и поиску», нужно подчеркнуть, что, конечно, достаточно иметь клинописные таблички и это ободряет — что эксперты знают, как читать на разных языках Древнего Ближнего Востока; но Гильгамеш и его поиски бессмертия не были неизвестны во времена, предшествовавшие дешифровке клинописного письма. Это результат той особой заслуги мифической терминологии, что передача осуществляется независимо от знания рассказчика.

(Очевидный недостаток этой техники состоит в том, что двусмысленность остаётся; наши современные эксперты — это те же миряне старины, втихаря исключённые из диалога). Таким образом, даже если предположить, что Платон был из числа последних, кто по-настоящему понимал технический язык, «истории»-то всё ещё живы, довольно часто в подлинных старых выражениях. Соответственно, можно наблюдать, как герой «Романа об Александре», в своём праве неоспоримой исторической личности, надевает снаряжение Гильгамеша, пока в то же самое время исчезают целые главы трезвой истории.

Александр измерил глубину моря, он был унесён орлами в небеса, он странствовал до самых невероятных «морей» в поисках воды бессмертия. В ожидании того, чтобы оказаться в Раю, он плыл вверх по Нилу или Гангу — но зачем повторять главу об Эриду? Настоящая копия Гильгамеша, Александр плыл в волшебное место, откуда все воды выходят и куда они возвращаются. И если это было, якобы, змей «земляной лев», который лишил Гильгамеша омолаживающего растения, Александра из мифа обманула невольно рыба — только солёная, которую взяли в качестве походного провианта. Но он был сознательно предан поваром Андреасом (согласно псевдо-Калисфену), который заметил, что рыба ожила, когда упала в ручей и который сам выпил этой воды, не рассказав Александру о своём открытии. Царь, в своём справедливом негодовании, бросил его в море с жерновом на шее, помешав, таким образом, повару наслаждаться своим бессмертием.

Диапазон существенных вариаций многих рассказов об Александре исключает возможность чего-либо большего, чем поверхностные примечания о них, но они относятся к Гильгамешу, который был, волей-неволей, покинут во тьме, которая, во многом, является искусственной. Возможно выделить несколько вопросов, которые сдвинут задачу о Гильгамеше из её состояния стагнации. Есть также одна деталь, указывающая в направлении уже сделанного заявления по поводу Гильгамеша (стр. 304).

Александр, говорится в мифе, вопрошает Оракула Сераписа в Египте точно так же, как Гильгамеш спрашивал Утнапиштима.

Серапис отвечает уклончиво по поводу остатка жизни, отведённой Александру, но указывает на основание Александрии и заявляет, что царь будет последним в этом городе «мёртвым и не мёртвым», Александрия станет его могилой. В другой версии Серапис говорит: «Но после смерти ты будешь помещён среди богов и получишь божественные почести и жертвоприношения от многих, когда ты умрёшь и, всё же, не умрёшь. Так как твоей могилой будет тот же самый город, который ты основываешь». [53 Франц Камперс, Александр Великий, Franz Kampers, Alexander der Grosse (1901), стр. 93 и дал. Происхождение имени Сераписа от имени Энки-Эа sar apsi, как предлагает С. Ф. Леманн-Хаупт (см. тж. A. Jeremias у Roscher s.v. Oannes, 3.590) имеет смысл; тем более, так как это не исключает связи Сераписа с Аписом, поскольку Апис имел титул «повторение Птаха». Случайно, в наши руки попал довольно откровенный фрагмент данных, содержавшийся в Баджевском переводе эфиопского «Романа об Александре» (London 1896, стр. 9): «Когда Нектанеб, царь Египта и отец Александра, бежал в Македонию, «люди Египта просили своих богов сказать им, что случилось с их царём». Это то, что говорится в эфиопском тексте, а Бадж добавляет: «В тексте Мойзеля, бог, которого спрашивали, звался Гефестом, главой рода богов», и у Мюллера говорится, что он обитает в Серапеуме».

Общий знаменатель Эа — sar apsi, Птах-Гефест, «тот, кто есть юг своей стены», «повелитель triakontaeteris (период в 30 лет)», был и остается планетой Сатурн. Следует признать, мы знали об этом раньше, но мы хотели подчеркнуть тот момент, что эти презираемые «поздние» передачи «Романа...» представляют собой полезные «консервы», то есть, если «Роман...» помещает Сераписа вместо Утнапиштима из места слияния рек, то мы можем верить, что это было верное уравнение, где-то записанное и известное разным редакторам — все они тесно связаны с «Вагнером» и враждебны в отношении любого «Фауста»].

Гротескный монстр Хумбаба, кажется, является указателем. Независимо от выбора подхода, связь Хумбабы с Проционом, Юпитером и/или Меркурием [n54 Замечательно, что туамотуанский «Хиро, как говорят, является Проционом» (Макемсон, Восходит утренняя звезда, M. W. Makemson, The Morning Star Rises [1941], стр. 270) Хиро (Hiro) (маорийское Whiro), мастер-вор, это несомненный меркурианский персонаж.] должна быть принята во внимание, тем более, что хурритские фрагменты, кажется, знают поэму под названием «Эпос о Хумбабе». [n55 Оттен, Гильгамеш и его легенда, H. Otten, Gilgamesh et sa legende (1958), стр. 140.]. И далее из этого соображения, должное внимание будет уделено вавилонскому названию Рака, а именно Нангар(у), «Плотник».

Это необходимо, потому что в двенадцатой табличке «Эпоса о Гильгамеше», сохранившейся только на шумерском языке, Гильгамеш жалуется горько, что потерял свои «пукку и микку» (pukku и mikku), вместо того, чтобы оставить их «в доме плотника», [n56 Внимательный исследователь осведомлён о бесчисленных ловушках, расставленных на его пути, например, о гадком обычае менять Скорпиона и Рака (Цицерон, к примеру, зовёт оба созвездия «nepa»), который, кажется, появился из-за сходства между скорпионом и сухопутным крабом (Geocarcinus ruricula).] где они были бы в безопасности, без сомнения [n57 «Пукку и микку» (см. ниже) были потеряны от «крика маленькой девочки» (Гадд, Эпос о Гильгамеше, C. J. Gadd, "Epic of Gilgamesh," RA 30, стр. 132): это звучит несколько неправдоподобно. Это — смех, во всяком случае, тот, который разрушает старое, и открывает новую мировую эпоху. Мауи потерял своё бессмертие, потому что его компаньоны смеялись, когда он проходил «дом смерти» Великой-Ночи-Хина.].

Древняя история Гога и Магога, возрождённая арабами, играла такое решающее значение в «Романе об Александре», что мы можем полагаться на древность схемы: в действительности, это должно было случиться в нашем Эпосе. Принимая во внимание то, что Гильгамеш появляется, чтобы открыть новый проход, старый должен быть закрыт. Это также было сделано в случае Одиссея. Однажды он появился на Итаке с условиями для нового договора с Посейдоном, бедные феаки /Phaeacians/ были убиты.

Кто бы ни читал «Эпос» во множестве переводов, вряд ли пропустит указат